Небесная танцовщица

Валерий Бодров [Valeri] | 06.11.2025 в 21:46:10 | Жанр: Роман

Часть 1
Странные люди
Наша жизнь –  сплошное притворство, лишь бы выкроить для себя маленькую толику  удовольствия.
 
     Она терла небо влажной тряпкой - мыла окно. И только когда, загородивши шум с улицы, мелькнул, до блеска начищенный кусок синевы и сверкнули отражённым солнцем окна дома напротив, повернулась ко мне. Ещё раз, для верности толкнула ладонью тяжёлую фрамугу и та встала в пазы со стеклянным лязгом.
«А-а, это ты…», - глаза узнали и приобрели мягкое выражение. Как именно оно достигается, и чем: глазными мышцами, прищуром век, увеличением диафрагмы зрачка или всё-таки неизвестной науке силой исходящей изнутри человека, через эти живые оконца?
    «Уборщица заболела, а в грязи не могу, - она подошла, и, смахнув полотенцем, остатки неба с рук, протянула ключи, словно фокусник неожиданно вынув их из развёрнутой ладони, - Запри дверь».  Я послушно задвинул в паз бесшумный замок, и ещё не успев повернуться, почувствовал её прохладные руки под просторной футболкой.
    Всегда поражает назидательная покорность этой позы, два перезрелых апельсина взращенных в солярии удивлённо взирают на меня снизу, - незагорелая чайка вместо бровей. Я придерживаю их двумя руками с боков, чтобы они случайно не раскатились по кабинету, с грохотом опрокидывая мебель, и не переполошили работающий офис за стеной. Широкая спина из той же оранжевой кожуры уводит мощёную тропинку позвоночника и блудливые пупырышки под задранное платье. Дальше блестит покрытая капельками пота, конопатая холка в вырезе летнего крепдешина с пуговкой застенчивой застежки на полукруге. Рассыпанные в простоволосом беспорядке пряди, и её руки, зацепившиеся за другой края стола, между аккуратно раздвинутых письменных приборов, равномерно пружинят в локтях, возвращая ци-трусовые (от слова трусы) мне в пах.
     «Алла Велиановна, вы здесь?» - дёрнулась ручка двери. Несколько секунд замершего дыхания «на пике Джомолунгмы» (так называла Алла оргазм) и ещё раз медленное проверочное нажатие дверной фурнитуры, бронзовая полоска ручки отпружинила на место и замерла, видимо с той стороны двери интерес к ней был потерян. Наше затаённое либидо выдохнуло наружу: смешки, щипки, шлепки.
     Чуть позже: расслабленный на чёрной  прохладной коже дивана с эндорфиннами в голове, смотрю на её довольное, уже не молодое, но ухоженное лицо, отражённое в овале зеркала - чешет голову. Собрала с иголок массажной щетины щепотку скошенных волос и посолила ими мусорную корзину.
     Никак не могу уловить момент, когда она из смекалистой и желанной женщины превращается в грозного директора. Пышная бирюза платья села на место, узкий поясок перевязан, благодарная рука треплет мне шевелюру - Алла ещё прежняя.
    «Как всегда - молодец, - говорит она, протягивая четверть коньяка в тяжёлом стеклянном стакане, и тут же, отпирая дверь, совершенно не стесняясь, орёт секретарю в приёмную, - Варя, бухгалтера ко мне!»
     Бухгалтер-Наташа явилась на зов Аллы моментально, словно и ждала уже, и надеялась, и тихонько, как-то аккуратненько, присела на стул у самого входа в кабинет, примерно соединив чёрные капроновые коленки. Вся серенькая, ничего лишнего в одежде, только воротник ярко-белой блузки выправлен поверх пиджачка.
     «Покажи фотографию», - (приказной тон) Алла проявилась уже в образе директора.
     Бухгалтерша юркнула правой рукой в заранее приготовленный карман, но от видимого волнения, не смогла сразу её достать. Пришлось воспользоваться и левой, оторвав её от седушки стула, в которую она вцепилась до синевы в пальцах. Я заметил, как подрагивает её оттопыренный мизинец.
     Алла подошла, приняла у неё фото и поднесла к моей физиономии: «Одно лицо! Мать честная, бывают же совпадения!» Я взял из её рук квадратик фотографического картона, вылил в себя остатки спиртного и уставился на изображение, там был я, только несколько моложе и в другой, не приспособленной для меня одежде (белая удушающая водолазка под фиолетом вельветового пиджака). «И, что? - Спросил я, ещё не понимая всей серьёзности грянувшего момента, - Ну, похож, ну уж прям не настолько!» «Настолько, насколько нужно и похож!» - Алла решительно вернулась в своё директорское кресло. Она всегда в него возвращалась, когда необходимо было донести до подчинённых нетерпящий возражений постулат. И я чувствовал себя её безголосым пажом, когда он там восседала, источая мудрое сияние, хотя и не числился в её штате. Многозначительно поцокала накладными красным ногтями по ещё не остывшему после давешней забавы пластику столешницы и начала говорить. И то, что я услышал, не сразу отложилось в моей голове.
     Мне было предложено сто тысяч рублей за то, что я оплодотворю Наташу-бухгалтера, потому что её любимый богатенький муж, так похожий лицом на меня, редкостный ревнивец и самодур, пригрозил ей разводом, если она не родит ему дитя. Хотя сам в этом смысле оказался несостоятельным, что ни в какую не хотел признавать, даже после проделанных над ним опытов в местной медицинской организации под названием «Брак и семья». Бедная Наташа-бухгалтер, нарыдав мешки под глазами, на фривольном офисном чаепитии в честь очередного женского дня выложила всё своей начальнице, а она, склонная к авантюрам, предприниматель с заглавной буквы, сразу составила этот незатейливый план с моим участием.
     «Потерпишь недельку, подкопишь семя, не пить, не курить, ко мне…, - Алла хотела вставить слово «не ходить», но осеклась, и, сняв очки, придававшие её лицу многозначительности, решительно поставила точку последней фразой,  - квартиру для оплодотворения  я вам предоставлю. Свободны!»
     Не успел я даже возразить, как бухгалтершу сдуло со стула, а Алла уткнулась в бумаги многочисленными стопочками рассредоточенные вокруг. «Алла! Ты что? Ты хоть соображаешь…», - начал, было, я откат услышанного. Моя суровая женщина посмотрела на меня зло и непримиримо: «Всё решено! На деньги, что она заплатит, свозишь меня к морю. И только попробуй  не…», - указательный палец, окольцованный рубиновым перстнем, мой подарок на пятилетие нашей совместной жизни, предупреждающе закачался перед моим носом.
     Я познакомился с Аллой у неё же в конторе, где она директорствует, и по сей день. Зашёл на несколько минут подписать деловой договор о поставках чего-то там кому-то здесь. Бумага была завизирована и проштампована, после же коньяка и флирта на скорую руку, последовала бурная возня, после которой она быстро сдалась и встала, нагнувшись, в покорную позу. А мужику всё равно, мужик в этом деле существо подвластное эротической стихии.
     Теперь же, я вышел из кабинета с видом проданного в рабство. Проходя мимо бухгалтерского стола, поймал на себе полный интереса взгляд моей легальной любовницы, щёки её пылали. «На мужа, наверное, также перед раскрытой постелью смотрит», - подумалось невзначай.
     Понять, что двигает человеком, когда он принимает такие решения, особенно за других, по силам только святым и их приближённым. Для себя я решил, что, скорее всего, Аллой двигал интерес, а что из этого получится. И ни в коей мере не желание заработать. Своего рода проверка, на чувства, на способность самопожертвования, на исполнение её воли, как любимой женщины, на желание сострадать. Я принял это, потому что вспомнил, как она однажды сказала в минуту плаксивой слабости, случавшейся у неё в периоды расположения к тому или иному человеку, обременённому душевной травмой или загнанному в тупик безжалостной злодейкой-судьбой. Она сказала: «Я бы всё отдала, чтобы не видеть этого горя!» - И мокрые полоски слёз пульсировали у неё на щеках и никак не могли остановиться. Тогда я сам себе дал обещание никогда больше не допускать безудержного слезотечения и всячески оберегать то единственное предложенное мне провидением, что у меня было на данный момент. Даже её строгий тон в кабинете, был всего лишь маской, которая в любую минуту могла смениться истерикой по поводу жалости к ближнему. Пришлось молча унести новый груз ответственности переложенный на тебя. А зачем собственно и нужна жизнь? Разве что для выполнения именно таких неожиданных решений.
     Этим же вечером нам домой позвонила Наталья. Мы с Аллой в это время мирно перебирали новости дня, явно избегая упоминания о странном начинании. Трубку взяла Алла и, отдёрнув от уха, словно её кто-то укусил, сразу передала мне: «… нужно встретится, чтобы привыкнуть к друг другу», - немного таинственно, сообщил мне динамик знакомым голосом обрывок фразы. «Да-да, - торопливо ответил я, - перезвоню, как найду время». Мне сделалось так неловко: зачем-то вскочил с дивана, где удобно расположился с Аллой, и стал ходить по комнате, не замечая, что всё ещё держу в руке давно выключенную беспроводную лодочку телефона. Я всё ещё относился к этому мероприятию с некоторой долей иронии, даже страха. Сами посудите: переспать за деньги с неизвестной мне женщиной, пусть это событие и окрашено благородными красками. И потом, вдруг и правда родиться у неё мой ребёнок, а я даже и знать не буду, где он и как прожигает подаренную мною жизнь. Да и вообще, как-то это не по-людски! Поэтому я сказал, обращаясь к остаткам трезвого ума своей почти жены: «Алла, ну ведь это же бред!» Алла посмотрела на меня долго, каким-то новым изучающим взором, молча запахнула к самому горлу халат, тем самым, закрывая доступ к телу, и нажала кнопку включения на пульте телевизора.
     Я и представить себе не мог, что значит быть аскетом. Вести пуританский образ жизни несколько дней под силу не каждому, да ещё в вечном мужском возрасте, когда обязательно во времена машинальной задумчивости находишь свой взгляд на любой оголённой части женского тела, в каком бы многолюдном месте ты не находился. И в чём причина такого цепляния глазами, ты и сам себе объяснить не можешь, лишь ловишь насмешливые взоры заметившие твою нечаянную слабинку.
     Первым днём оказался вторник. Его провёл без особых осложнений, лишь потянувшись за сигаретой, вспоминал о данном обете и с удовольствием от неё отказывался, памятуя, что давно хотел бросить курить. Некий смысловой эффект в этом отказе был. Откажись от малого и будет большее. Знаете, я даже чувствовал некоторую гордость за себя. О выпивке речи не шло, всё остальное меня пока не волновало. Кажущая простота начатого дела совершенно меня расслабила, и я приготовился получать новое удовольствие от жизни (в смысле отказа во всём), но химические реакции моего организма постепенно возвращали меня на уровень заложенного в нас естества.
     Вы замечали за собой такие странные моменты, как только вы собираетесь произвести в своей жизни переворот, что-то закончить или наоборот начать. То сразу же всё пространство и окружающие начинают вам мешать. И мешают они так изощрённо, что такой тонкости и коварству позавидовали бы даже ваши враги.
     Во-первых, я остался дома, чтобы поработать в тишине и, так сказать, не отвлекать себя всякими соблазнами, но уже через час равномерного поскрипывания моего вечного пера, раздался звонок в дверь.
     Передо мной в облаке с плавающей надписью: «Мне только этого сейчас не хватало!» - стоял Артурчик. Он всегда объявлялся только по очень важным, как ему казалось, делам, каждый раз огорошивая меня своей неповторимо наглой просьбой. Давно уяснив, что денег в долг просить у меня нет смысла, иначе бы он приходил за ними каждый день, любитель халявы начал выискивать разные не очень приличные способы их замены. Он без зазрения совести мог весьма и весьма серьёзно попросить починить электрические розетки у него дома, объясняя это своей технической не компетенцией; мог нагрузить покупкой какого-нибудь редкого лекарства с его же доставкой; поручения поискать для него вещь по магазинам, либо бытовую мелочь, всегда дополняли его слащавые речи. «Если захочешь сделать мне подарок, - говорил он дьявольски завораживающим голосом, - купи мне …», - и показывал: круглый резиновый эспандер, до момента разрыва которого оставалось совсем небольшое волоконце или ежедневник, замусоленный и исчирканный записями карандашом с чудом сохранившимися последними страничками. Как-то он позвонил поздно вечером и просто потребовал крови, да, да – самой настоящей (четвёртую группу, резус отрицательный), я не знал, что ответить и просто тихо положил трубку. Наверное, я поступил плохо, ведь кому-то наверняка нужна была эта животворящая жидкость. Однако я и своей-то группы крови не знал отродясь, был в этот вечер слегка пьян, и его неуёмная наглость начинала меня доставать.
     Просить Артурчик умел вдохновенно и правильно обычно в конце длинной научно-фантастической безошибочно поставленной беседы об интересах сидящей напротив жертвы, в этом не было ему равных. Поддавшиеся его магическому напору некоторое время обслуживали своего короля-попрошайку, но не получая ничего взамен быстро ретировались. Я лично знал нескольких одураченных придворных, гоняющихся за Артурчиком, чтобы набить ему лицо. Для меня все его уловки были давно известны, и эта жутковатая муть, в которой плавали его просьбы, оставалась без ответа. И он понимал, что я не собираюсь вступать в ряды его лакейской гвардии, но в то же время мне очень хотелось узнать до какого предела может дойти его вертлявый ум в поисках халявы. Каждый раз, Артурчик, пробовал меня на «на зуб» заново. Не мог пересилить в себе эдакую жадную гнилушку и просил, снова и снова.
     Вот и сегодня как всегда начал с долгих предисловий, что уже лет пятнадцать намекало мне - просьба эта не выполнима.
     Дело оказалось в том, что его девушка (какое мне дело до его девушки?), страдала комплексом неполноценности, и самым её большим желанием по истреблению этого мешающего жить недостатка, было переспать с двумя мужчинами сразу. Артурчик увидел во мне второго. Он расселся напротив меня на диване и опять-таки с важным видом полуобняв невидимую фигуру беса рядом излагал сущность предстоящего греха. Рогатое козлоногое существо, что-то нашёптывало ему в периоды красноречивых пауз. Если выключить звук, можно было подумать, что мы обсуждаем устройство ракетоносителя «Протон» настолько серьёзны были наши лица.
     Как можно быстрее я попытался открыть рот, чтобы отказаться. Меня даже холодный пот прошиб. Но сидящий передо мной худощавый блондин, имеющий нос с лёгкой горбинкой, меня опередил: «Завяжем ей глаза, чтобы она не могла тебя видеть, все манипуляции будешь производить молча…» «Достаточно, Артур, хватит! Я не в состоянии этого сделать». Нос Артура раздражённо заиграл крылышками ноздрей: «Неужели придётся просить Вано, а от него всегда так неприятно пахнет…», - пробурчал он, деловито направляясь к выходу, словно мой отказ только укрепил его желание.
     Во-вторых, и по сей день, я вспоминаю это предложение с брезгливой моросью в душе. Но тогда, оно произвело на меня удручающее впечатление. Казалось бы, чего, ушёл Артур и я весь его экзистенциальный бред, задвинул на самую дальнюю полку памяти, но не тут то было. Всё скребло и скребло, где-то внутри под сердцем: как же это так, ну почему же именно сегодня?
     Вечером мне Алла, после моего осуждающего рассказа, рассмеялась и с какой-то даже задорной весёлостью произнесла: «А мы то чем лучше, цели то те же? А, каков, Артур! Я вот ему выскажу при случае, на что покусился, плут!» Затем, чтобы успокоиться и успокоить меня она читала вслух книгу. Я не слушал, вспоминал Наташино бухгалтерское лицо - получалось с трудом. Старался найти волнительные нотки, памятные зацепки, ей не идёт серое, лучше бы в красном и ногти обязательно лаком, у туфлей каблук повыше, что это за причёска - всё наверх, - распустить.
     «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что даёт знание; и взяла плод его и ела; и дала также мужу своему, и он ел», - Алла захлопнула книгу. «Да ты не слушаешь меня!» - Резко встала и вышла в другую комнату. «Что ты мне читала, жена моя?»
     Во второй день недели искушения мне с утра позвонила Ксения.
     Уж от кого от кого, а от неё я никак не ожидал столь неуместного предложения. Она манипулировала  изумительным лисьим тоном и под конец своей «сырной басни» предложила встретиться в кафе. В «нашем кафе»: «Ну, помнишь, на углу, я угощаю». С каких это пор оно стало нашим? Что можно было так бесцеремонно обращаться к моей памяти, пытаясь внести в неё правки, после того как оценка за сочинение уже давно выставлена.
     Мы были там пару раз и оба раза не по своей вине, а лишь из-за дождя застававшего нас всегда врасплох и встретились мы дважды случайно, и разрыв между походами в это заведение был в несколько лет. Я же пытался простить ей другое. Когда-то, «пару жизней назад» я к ней специально приехал, готовый влюбиться, под предлогом обсуждения её подражательных стихов: «Ваши сложные морали у разобранной постели. Вы читали Пасторали? - Пасторали? - Постарели». Но мы были юны! И клянусь, мне было назначено в этот день! Горлышко Советского Игристого дымилось у меня в руке. Видно было, что меня ждали с усердием и натюрморт из тонкой книжицы с портретом автора у зеркала в окружении ёлочных гирлянд, за неимением лавровых венков - ожидал меня.
     Я развалился в кресле напротив и начал издалека пробовать рифмы (подчевала, ночевала), уже потихоньку представляя, как в конце вечера буду разворачивать эту подарочную упаковку в виде синего шёлка до пят, но не успел сделать и глотка из своего фужера, как в дверь позвонили. Ещё несколько минут после я был просто уверен, что вошедший в комнату молодой паренёк забыл забрать свои лекции и сейчас же отвалит, получив желаемое. Только он сел напротив взял второй бокал и начал нагло пить, глядя мне в лицо, синий шёлк прошелестел у моего уха за спинкой кресла: «Не мог бы ты прямо сейчас уйти?»  Нетерпеливый голос повторил это ещё раз, уже неприлично громко. Они даже не смогли дождаться, пока я надену ботинки, уже крутили головы на шарнире языков - так и ушёл, прикрыв за собой дверь на стыдливо щёлкнувший замок. У подъезда стояла подержанная Волга - предмет гордости залётного негодяя. Я пнул её по пружинистому чёрному колесу и она, молча снесла удар, сигнализаций тогда ещё не ставили.
     Всегда интересно, что на этот раз выдумает женщина. И я, ожидая Ксению в «нашем» кафе перебирал варианты, тем более, что вариантов не было. У неё давно был ребёнок видимо от того разгильдяя, кто-то из наших общих знакомых сообщил мне эту прискорбную информацию. Она появилась в брючном костюме, обтянутая деловой материей со строгой прямоугольной сумочкой с золотистыми цепочками вместо ручек, кажется, на её пухлых пальчиках присутствовали белые капроновые перчатки (поэтический аксессуар), которые она тут же стянула, мило дотронувшись до моей руки, мирно дремлющей на столе возле вазы с букетиком вонючих бархатцев.
     «Я сама сделаю заказ, я обещала», - сказала она, источая лисье очарование. Да, и не было никаких предисловий. Уже после пары натянутых улыбок и двух ложек супа с клёцками, плавающими в прозрачном бульоне маленькими шариками от пинг-понга, отложила прибор и, покусав нижнюю губку, сказала: «Мне для воспитания сына, нужен отец,…этот куда-то делся,…я была бы рада…». «Ну и куда же он делся? - Прервал я её плохо подготовленную речь, - Дай угадаю? На Волге уехал?» Ксения не сдавалась: «Ну бывает, ошиблась, только потом поняла, что ты мне ближе и дороже». А вот мне интересно, почему люди не замечают явных вещей думал я, внимая тому какой я красавец мужчина и вообще сознательный элемент (не то, что этот), мне это было видно в первую минуту, как только слюнтяй появился в комнате. Я раскусил его сразу, а она, что же, выходит, нет. В каком месте у барышень растут глаза?
     «Знаешь, - отвечал я, ей, расправляясь вилкой с жареным хеком,  тебе нужно было переспать со мной, хотя бы для приличия, а потом с ним, а ещё лучше в тот самый день с нами вдвоём; тогда у тебя была бы возможность хотя бы поплакаться мне в плечо. И потом, где гарантия, что твой «таксист» снова не объявится, и ты не выбросишь меня на улицу, как щенка? Как сына назвала? Не, не говори, - лишняя информация».
    Обед я всё-таки доел, хотя бы в качестве морального ущерба за тот далёкий унизительный день. Потом она мне ещё несколько раз звонила ночью и рыдала в трубку: «Срочно бери машину и приезжай. Что же ты делаешь со мной, подлец?»  Но я был непреклонен. Да и потом, я плохо себе представлял, как я лечу  «подлецом» на другой конец города, глядя с заднего сиденья в тёмный силуэт шофёра, только для того, чтобы заткнуть фонтан безрассудных слёз и утихомирить разыгравшийся шторм психоделических страданий. Остальное продолжение я плохо себе представлял, что-то вроде скомканных простыней и вырубившаяся, уставшая от бездарного отчаяния, подруга рядом.
     На третью ночь мне приснилась воспитательница детского сада и её синие панталоны до колен, которые я разглядывал, незаметно валяясь под столом на садиковом полу, изображая ребёнка беспечно взирающего снизу. Она не замечала меня, и, огромным мягким знаком с буквенных кубиков, разливала на своей недосягаемой вершине манную кашу по тарелочкам. Странное свойство юной сущности, быть сразу в двух интересных местах и быть незамеченным.
     «Как издалека началось», - думал я с утра. «На кой чёрт мне были нужны её трусы? Я ведь тогда даже не понимал, зачем я их разглядываю. Выходит, это во мне уже жило до сознательного состояния души, оно родилось со мной. Кто заставил меня носить такое в себе?» - От этого вывода стало нехорошо. Я сразу зачем-то с опаской посмотрел на потолок, будто там и должны были находиться глаза следящие, как я с этим справляюсь. Вопрос о шутнике-Творце посетил мой разум.
     «А, знаешь! Потихоньку, - сказал я, всё ещё обращаясь к потолку, - наверняка по другому нельзя было заставить мужскую особь так издеваться над женской особью и наоборот». (Я имел в виду размножение). Если отбросить всё это эротическое наносное: непреодолимое желание, убрать торсы и формы, забыть о романтике отношений полов, то людям на земле абсолютно нечем будет заняться. А если в таком совершенном состоянии организма представить, что раньше разнополые вытворяли с собой ради размножения и удовольствия (тут я подумал о Кама-Сутре), то от разнообразия форм и способов вас будет трясти от смеха до конца ваших скучных дней. И потом, как ещё можно заставить одно разумное голое существо прикоснуться к другому разумному голому существу: пот, запах, слизь, чужие микробы. Что это за процедура такая мокро-вожделенная с массой тонкостей и нюансов, которые в нужный момент могут и не сработать? Хотя, я где-то читал, что все микробы во время серьёзного чувства дохнут, опять же этот факт не доказан или может быть чувства бывают не того качества? Как узнать то?»
     Потолок ответил жужжанием дрели, на верхнем этаже уже второй месяц шёл ремонт. Эротическое беспокойство внутри меня перевалило за половину, и достаточно быстро приближалось к стопроцентной отметке.
    День я провёл в городском кафе на воздухе в обществе шаткого зонтика и хромого стола, разглядывая одну и ту же строку на давно не менявшейся странице. Вокруг меня на залитой солнцем арене двигались одиночные особи обоего пола, пили кофе, разговаривали. Я в замедленной проекции воспринимал их движение губ, особенно женских, улавливал отголоски схожих ситуаций, оттенки интонации. Женские нотки успокаивали, убаюкивали своим присутствием, вносили в мой растревоженный организм уверенный эквивалент снисходительной мудрости: «…взял и позвонил…» - «…никогда бы не простила…» - «…ванильные маргаритки…» - «…душка такой…» - «…ты же мне обещал…». Улавливая нюансы подслушанных фраз, я наслаждался порой только лишь звуками, гармониками противоположных моему полу голосов, их сакральной частью, на которое реагировало моё изнывающее тело. Мне казалось, что с каждой минутой я всё чётче и чётче слышу пока ещё незаметные, но уже почти понятные, почти явные призывы, каждой находившейся рядом особи другого пола.
     Можно было бы хоть сейчас встать и преспокойно отправится к Алисе. Она всегда была мне рада, приклеивала на своеобразное лицо, похожее на птицу Феникс из экранизированной сказки «Садко», улыбку. И с этой же застывшей гримасой безропотно отдавалась мне. Ни ужимок, ни вздохов. В дни командировок Аллы я захаживал к ней на это скучное мероприятие. Единственное, что меня сильно смущало, её увлечение спортивными футбольными и хоккейными командами. Она знала всех поимённо и даже посещала их раздевалки после матчей: запах конюшни, однообразное мелькание форменных цветов, голые торсы и возможно опять её застывшая среди них улыбка.
     Иногда хотелось неизведанной романтики, и я шёл к Алёне. Эта полуребёнок, полуженщина не могла начать пока не наслушается вдоволь соловьёв теплой летней ночью или пока не заставит меня посмотреть душераздирающий фильм об основах творческих отношений. Затем обязательно следовало обсуждение картины, её глубокий анализ, притягивание за уши того, кто сидит сейчас рядом, затем имитация бурной страсти, и моё дымящееся тело можно было обнаружить в любом месте, где нас заставал жизнеутверждающий финал интеллектуальной беседы. Однажды это случилось на берегу реки и пара усатых рыбаков, побросав свои удочки, наблюдала за нами из-за кустов. Когда же Алёна, вытирая губы платочком, их заметила, они, как ни чём не бывало, держали в руках свои длинные палки, нацеленные на другой берег.
     Была ещё одна женщина бальзаковского возраста. Я посещал её в дни, когда хотелось тишины и чего-нибудь вкусненького. Она играла мне на пианино, просила что-нибудь починить, скорей не из-за надобности, а чтобы посмотреть на мужика за работой. Стояла рядом, вытирала незаметно слезу и смотрела. С удовольствием, по моей просьбе приносила молоток или пассатижи, и только потом приглашала меня на ложе, заблаговременно приготовленное в наспех задрапированной спальне (отвалившиеся обои было не скрыть, кровать страшно скрипела). Давно разведённая, с двумя уже взрослыми детьми, про которых она рассказывала долго и с любовью, теперь вот лежала со мной недолюбленная, уставшая, со шрамом внизу живота от кесарева сечения. Променявшая по молодости девичью фамилию Ларина на эрзац Клопова. Вступившая в неравный бой с самим алкоголем в лице спившегося мужа. Конечно, я пытался восполнить её жизненные потери. Потом мы обязательно пили по бокалу хорошего вина, вместе готовили символический ужин, она в моей рубашке, я в её халате (так ей хотелось), глаза её светились, мне было приятно, но жить в таком умилении я бы долго не смог.
     Чуть позже я узнал, что она выгоняла детей из дому на эти два часа, чтобы побыть со мной, и они вынуждены были гулять и в дождь, и в снег, но раньше домой не имели права приходить.
     Ещё я мог пойти к девушке по имени Маша. Она была дочкой нашей классной дамы, но жила теперь отдельно от всего этого школьного безумия. Со времён, когда я ещё посещал это унылое заведение, я помню её малышкой: красное платье в белый горошек, розовый бант больше головы, один носочек съехал в сандалику на спичечной ножке. «Маша, вынь палец изо рта!» Мама приводила её на классные часы, не с кем было оставить. Тогда я представить себе не мог, что в один прекрасный летний день, мы встретимся с ней на скамейке в прохладном парке. Она уже взрослая, статная девушка от радости встречи потащит меня к себе на квартиру, где тихо и без всякого особого пафоса признается в давней своей любви ко мне и соблазнит, так по-детски просто (губы липкие от мороженного), словно всю жизнь только и ждала когда же она, наконец, вырастет, чтобы ей позволено было делать такое.
     Теперь она иногда робко звонила мне и шёпотом просила приехать. По возможности я являлся к ней с редким букетом гвоздик и шоколадкой. Встречи становились все трагичнее и короче. На последней, полной тяжкой неизбывности, лицо её было мокро от слёз. Она просила остаться, но я ушёл. Как мне было объяснить этой хрупкой прозрачной, до чистоты алмаза, душе, что я бы умер за неё, потребуй от меня провидение в тот момент такой жертвы. Но глаза её были тревожны и зрачки всё время блуждали, в какой-то своей искусственной темноте. Это была не моя трагедия.
     И я пошёл  к Алле, поскольку она покинула меня утром, даже не разбудив, и не попрощавшись. Я всё-таки решил её убедить в бесплодности задуманного и заодно воспользоваться плодами своего убеждения немедленно ибо, … ибо!
     Дверь в кабинет Аллы оказалась заперта. Не придавая этому никакого особого значения, я решительно настроился подождать, но секретарша Варя сказала, что Алла Велиановна уехала по делам и будет не скоро. Как раз в это время в кабинете, что-то громыхнуло, и стыдливая замершая в испуге тишина, стала сочиться через невидимые щели из-за закрытой двери, сквозь замочную скважину которую мы с Аллой не раз сами затыкали кусочком скомканной бумаги или просто оставляли там ключ. «По делам говоришь?» - Варя невозмутимо кивнула головой. Я подошёл к двери и заглянул в замок - ключ был на условленном месте изнутри. Ещё не зная, что сказать, и что сделать, я вышел из приёмной в некоторой задумчивости. Проходя мимо стола Наташи-бухгалтера, улыбнулся ей многозначительной всё позволяющей улыбкой. Она посмотрела мне в след тепло и долго. Мы держали взгляды, пока я не воткнулся правым ухом в косяк выходной двери. Кто-то противно хихикнул.
     Поступок Аллы меня почему-то совсем не задел, наоборот я уговорил себя порадоваться за неё, она смогла, найти мне замену, пусть на это короткое время, но смогла. Хотя осталось ощущение, что меня выплеснули на тротуар вместе с водой из тазика, где только что с любовью тёрли мои подмышки. Теперь я сидел голенький на холодном асфальте и с интересом разглядывал проходящие мимо женские икры. Авось кто подберёт!
     Двигаясь в солнечном тепле улицы, я не мог подавить в себе всё нарастающего влечения к Алле, теперь, и к Наталье и вообще к любой другой совершенно незнакомой женщине проходящей мимо. Меня бросало то в жар, то в холод. Дрожь пробегала по ставшим вдруг чутким телу, ведьмиными кругами. Я закурил, и дым эровидными формами клубившийся вокруг меня только добавил внутренней щекотки. Вспомнилась учительница английского языка, одна мамина знакомая, которая по дружбе согласилась подтянуть меня по предмету. Она всегда сидела за столом, где мы произносили гаммы из английских слов, в домашнем халатике с пушистым воротничком из дымчатого меха; и когда я специально неправильно произносил времена глаголов, она, пытаясь мне донести правду о них, сильно наклонялась, почти вываливая на стол свои шары, покрытые прозрачной кожей с синенькой чёрточкой жилки на левом, правом…ух! До занятий ли мне было! Отороченные мехом они ещё долго приходили ко мне во снах и жили в них семяпроизвольной жизнью.
     Мозг отказывался работать. Раздражение охватило всё тело. Я пил кофе и ходил по вечерним улицам то, ускоряя, то замедляя шаг. И тут меня посетила ещё одна шальная мысль. Ответ на вопрос из старой Советской песни, которую я зарядил вслух, дабы охладить свой не в меру разыгравшийся пыл.
     «А с чего начинается Родина?» - пропел я сам себе протяжно и задумался. Открытие тут же сразившее меня, конечно, не будет воспринято другими людьми, так как мной в период вынужденной сублимации, но доля голой правды в этом есть. Я вдруг с прозрачной ясностью понял, что Родина начинается не в степях, где качает нефть Натальин рогач и не на передовой космических достижений, и не в Кремле под крылом важных мужей, а в нашей областной больнице. Там, на одном из многочисленных этажей есть специальная голая комнатка по добыванию анализов спермы: без окон, с холодным всё заполняющим искусственным светом, оборудованная красной кушеткой на твёрдых железных ногах и высоким умывальником, чтобы туда не совали лишние части тела. Именно здесь достигается равенство прав между угрюмым токарем седьмого разряда, простудившим простату на зимней рыбалке, и подмочившим свою репутацию в чужеродной вагинальной среде представителем закона. Сей образчик, можно было бы сделать паттерном жизни этой страны, ведь именно отсюда выходят раскрасневшиеся мужья в сопровождении несколько смущённых супружниц, без которых стрессовая добыча спермы в таких условиях была бы затруднена; вынужденных теперь лечиться вместе и свято верящие в то, что брызги из общественного унитаза случайно достигшие мужниных причиндалов, являются причиной их бесплодных несчастий.
     На пятый день терпение моё просто иссякло. Его не осталось. Я стал заглядываться на толстушек, понимая, что они более лёгкая добыча, чем все остальные, приноравливаясь искоса к обтянутому колготами жиру. Оголённые женские плечи, и руки, даже бутылочной формы, вызывали у меня головокружение. При виде ног любой формы и длинны из под юбок, я просто опускал глаза, потому что в них начинали плыть оранжевые круги. И только теперь я согласился сам с собой и позвонил Наташе-бухгалтеру. Алла её отпустила с работы по первому требованию. Бессмысленный душ в преддверии её прихода, странная нервозность, успел ещё раз вспотеть. Вот - звонок в дверь, разогнавший мурашек по всему телу.
      Она вошла тихая не накрашенная (своеобразная степень маскировки), поставила сумочку у зеркала в прихожей, как-то медленно и безропотно сняла туфельки с загорелых ножек и остановилась в пространстве прихожей. Руки за спиной спрятаны, губы закушены, глаза смотрят куда-то в сторону на однообразные цветочки на обоях. Бёдра чуть покачиваются, словно у стеснительной школьницы. Я не знал, что предпринять и весь мой запал и нестерпимое желание при виде сей непорочности куда-то делись. Летняя истома взяла меня в оборот. «Есть холодный лимонад», - выдавил я из себя. «Да, хорошо», - будущая мать моего ребёнка, вышла из оцепенения и сама прошла мимо на кухню, обдав мои ноздри сладким запахом феромонов. В подкорке пронеслись свадебные марши.
     Мы молча сидели друг напротив друга, оба с ледяными стаканами в ладонях. На стене почему-то отвязно шикали бесшумные часы. В форточку ворвался грозовой ветерок, и она звучно хлопнула, следуя за порывом воздуха. Я вздрогнул и встал, чтобы закрыть.
     «А ты любишь читать?» - услышал я за спиной. «Да, очень, особенно классику», - я обернулся и снова сел. «И я люблю, только её и читаю», - она встала и подошла к окну. С другой стороны на стекло шлёпнулись крупные плески предвещающие летний ливень. «И дождь вот такой люблю, чтобы на всю катушку…побарабанил», - я встал следом и попытался её обнять сзади, за утянутую юбкой и без того прозрачную талию. Но она инстинктивно дёрнулась и грубо отстранила меня. Потом вдруг спохватилась: «Ой, извини, я что-то не так делаю, мы же тут собрались…». Но, я её перебил: «Нет, нет, как скажешь! Хочешь, в этом деле будешь командовать только ты - сама?» - Наталья обернулась ко мне и сказала без тени напряжения, обыденно, по-деловому: «Я приду завтра, сегодня день не подходящий!» «Но завтра суббота и чем она будет лучше?» - возразил я, включаясь в её лёгкий тон. «Да, разве? Хорошо - ты придёшь ко мне, нужен определённый день». «А как же муж?» - снова парировал я. «Мужа не будет, он нефть качает на западносибирской равнине, ещё неделю», - она отстранила меня и вышла в коридор. Я поплёлся следом проводить. «Что за определённый день?» - вот всё у них не как у людей бурчал я про себя. При всём при этом у кого «у них», и у каких «людей» даже мне самому было не совсем понятно.
     «Зонтик возьми, завтра вернёшь».
     Через час домой примчалась Алла, с намокшими от безрассудных капель дождя волосами, жутко встревоженная с озабоченными морщинками на лбу: «Как не вышло? Почему не вышло?»
     «Мы же не кролики!» - ответил я раздражённо.
     Вечер прошёл в затяжном молчании и ужин, предназначавшийся для нас с Натальей, остался нетронутым. Но самое странное произошло со мной ночью. Не спалось, ничего не хотелось, всё время где-то рядом в тишине пустоты или в пустоте тишины присутствовало лицо моей гостьи. Короткая стрижка шатенистых волос под мальчика (специально для меня подстриглась); сероватые в небесную белизну зрачки, опутанные чуткими ресницами то и дело махающие крылами в мою сторону; и такое особенное ни к чему не применимое выражение лица, словно ищущее чего-то и постоянно пропускающее мимо и снова безнадежно ищущее. Небольшие трещинки на тонких губах, отображение настроения: то расправлялись вместе с полуулыбкой, приоткрывая нечто важное, то вновь собирались сосредоточенно, что-то пряча и обдумывая, кажется, я их начал целовать, провалившись под утро в дремоту.
     Разбудила меня настырная рука Аллы, зовущая рука Аллы. Она тянула меня за хобот, как слона, но слон оказался болен грёзами о той другой, доступной и не доступной, занятой и свободной, наполненной тайнами и совершенно открытой. «Нет, Алла, только не сейчас, не сегодня. Ты же сама хотела, ты тоже должна потерпеть. Алла, Алла - моя суровая большая женщина, моя воительница, мой бизнес форвард, моя тайная изменница. Богиня всех униженных и попавших в беду!»
      Сразу после завтрака запиликал телефон. Воительница моя, недовольно буркнула трубке ответ, чиркнула на бумажке карандашом и несколько пренебрежительно протянула мне билет в другую галактику: «Вот адрес, там тебя будут ждать». Понятно, что она уже и сама пожалела, что ввязалась в это дело, всё-таки выходной и я должен быть с ней. Ну, а я пожалел, что сам сейчас не успел взять трубку телефона, и мне ещё целый час до встречи с этим чудным голосом, ещё вчера посадившим меня на свой золотой крючок; зовущим меня через тысячи медных соединений, и пришедший ко мне по километрам наспех скрученных и плохо спаянных медных проводов чуть ли не с планеты под названием «Счастье».
     Адресом оказался отель довольно приличного уровня (к себе домой меня побоялись приводить). Теперь я уже шёл как на свидание, а не как на соитие. Я весь благоухал свежестью, и букет густо пахнущих лилий светился у меня в руках ярким оранжевым пятном. Странный улыбчивый швейцар без обиняков открыл мне двери. Я пригласил его покурить и угостил сигареллой, он задымил. Спросил: «Зачем?» Я ответил: «Ради жизни на Земле». Он ответил: «Я прослежу?»
    Красная ковровая дорожка со строгим арабским орнаментом привела меня к номеру 69. Позвонил, уже готовый к встречной речи. Никто не открыл. Тогда я постучал. Сначала костяшками пальцев, занёс кулак, чтобы ударить сильно и наверняка, сердце на миг выпало из привычной лунки и с внутренним шипением запрыгало по телу - неужели обман. Дверь резко распахнулась, и я увидел заспанное, со следами мятой подушки на щеке лицо. Уже не такое чужое, как вчера, а привычное, почти родное.
     «Я здесь ночевала,…хотела обжить место. Входи», - она сделала шаг назад, впуская меня. Я сделал шаг вперед, и дверь щёлкнула за моей спиной. Мы снова помялись в прихожей: шкаф, вешалка, руки помыть. Всё так скомкано и быстро, сознание ничего не успевает остановить. Вот она уже лежит на кровати в последней махровой защите, вот я мучительно раздеваюсь, она раздвигает халат (чёрный треугольник в его жёлтом проёме), короткое сопение ей в подвёрнутое ухо. Вот я уже на улице. Предатель-швейцар на меня даже не взглянул. Кажется, она сказала, что нужно будет ещё раз. Туман в голове, досадный туман. Не так всё должно было быть, не так!
     Вернулся я домой под вечер (никак не мог себя собрать после случившегося), как мартовский кот, взъерошенный и с переполненными влагой глазами, осторожно открыл дверь родным ключом и обнаружил свои вещи собранными в два небольших говорящих сами за себя чемоданчика, стоящими в прихожей. Алла не первый раз так делала, давая мне понять, кто в доме хозяин. Обычно к утру чемоданчики разбирала сама, раскладывая мой скарб обратно на полки. Такой вот несносный характер. Намёк я принял к сведению.
     Сама она сидела на кухне абсолютно голая и пила коньяк. Подошла, пошатываясь ко мне и показывая пальцем на дверь спальни: «Быстро туда!» - приказала она, властно мотнув головой, и качнулась. Я её поддержал неуклюже. Она вцепилась в меня своими красными присосками и не отпускала. Конечно, я не смел ей в этом отказать, и пошёл, и сделал всё что нужно, так без охоты, ради хорошего отношения и благодарности за новую подаренную жизнь. Когда она насытилась и отвалилась пиявкой, засопела, переваривая съеденное, кверху своим апельсиновыми формами, я незаметно встал, оделся, забрал чемоданы и вышел вон. Навсегда.
     Думаю, что навсегда.
     Познав настоящее, невозможно зависеть от прошлого. Даже если на этом прошлом, как на страховочном канате, висит какая-то важная часть твоего существования.
     Дальнейшие мои скитания закончились поисками квартиры, где я и устроился в одиночестве, отключил телефон и практически провалялся неделю с книгой в руках. Конечно, пил! Выветривал из себя похмелье вместе с Аллой, её царские прихоти, последнее, оказавшееся не к месту и времени соединение с женщиной-бухгалтером. Память задним числом восстанавливала впечатавшиеся в сетчатку, сразу не распознанные моменты последних дней. Натальино красное ухо с лёгкими завитками тонких волосков на виске, я ещё подумал тогда, нервно двигая тазом, как это из женского тела, из этой вот кожи, над которой я сейчас нависаю, растут волоски, и сейчас растут, и я уйду, они будут расти. Помню, что от этой мысли мне сделалось душновато. Потом воспоминание повернуло калейдоскоп  и из камешков телесного цвета сложилось массивное античное бедро, а потом и вся Алла. Мелькнули бежевые колготки, зачем-то завязанные на балясине кровати отдалённо напоминающей фаллос.
     К концу четвертого дня захотелось услышать голос чистосердечной Маши. Руки потянулись к трубке, и только экранчик телефона обрёл свой рабочий вид, как тут же раздался звонок. Я знал, что так будет, но от чего-то долго тянул время, ликовал внутри себя, делал ставки на то, кто же первый хватится моей личности. «Боже! Наконец-то! Ты где? Срочно говори ты где?…», - трепетал эфир Наташкиным голоском. «А я ставил на Алёну!» - сказал я сам себе вслух и продиктовал свой новый адрес.
     Смерч прилетел почти мгновенно и начал вертеть одежду ещё у входной двери, потом закружились подушки, покрывала, простыни наполненными парусами понесли нас. Её скомканная блузка несколько раз накрывала мне голову. Брюки странным образом зацепились за левую ногу и долго не хотели оставить меня в покое. Что-то случилось с рубашкой, кажется, она пошла по швам. Помню только, как я держал её гибкое извивающееся тело, а она, обхватив меня несколькими змеиными кольцами, всё синее и сильнее сжимала что-то внутри моего я, пока не выдавила меня всего в себя без остатка.
     С этого дня время начало съёживаться, придвигая нас всё ближе и ближе к друг другу.
     Наташа-бухгалтер ушла от своего нефтяного магната. Приехала ко мне на съёмную квартиру с невероятного цвета чемоданом на колёсиках. Вся такая молчаливая и обременённая последним разговором с мужем, разразившимся горькими слезами перед её отъездом, чего она вовсе не ожидала.
     Потом я принёс Алле деньги за оплодотворение, как посреднику и отдал половину просто так проверить возьмёт, не возьмёт. Взяла, и бросила в открытый ящик с расчёсками, стоящий у неё в прихожей. Почти равнодушно осведомилась: не останусь ли я у неё сегодня. Я не остался.
     Обманутая залётным негодяем Ксения ещё несколько раз пыталась внушить мне чувство отцовства к своему чаду, что вновь и вновь оставалось без ответа. Ночные звонки, рыдания в трубку не прибавляли оптимизма моей жизни. Однажды я чуть не сломался, но вовремя прикуренная сигарета вернула меня в холостяцкое состояние.
     Артурчик разыскал меня и снова огорошил совершенно невыполнимой просьбой. Видите-ли, он ушёл к другой, а той беременной, ту, что они «лечили» вместе с Вано от комплекса неполноценности, срочно нужен муж. И, не мог бы я им стать. Я попросил его вежливо больше мне не звонить. И подумал ещё вдогонку: «Наделал делов, заботливый ты наш!»   
     Одна Наталья оказалась настоящей. Она действительно хотела этого ребёнка и хотела ребёнка от меня. Среди многих плевел и бездарных ростков, именно она была шедевром творения и поскольку не могла отстраниться от своей женской сущности, то прибегла к помощи хитрости. И помощь эта оказалась лишь поиском бесконечности и продолжением себя, поскольку продолжения себя самих для всех нынешних человеков возможно только так.
      Хитрость же она выбрала самую простую и понятную, поэтому не заметную для другого разума. Оказалось, что фото она выкрала у меня из альбома, я потом видел этот пустой яркий квадрат на фоне выцветших страниц, когда приходила к нам с Аллой по каким-то делам домой, я ей просто понравился.
     Вы понимаете? Я ей просто понравился! Понравился я ей! Так-то вот запросто!
     Муж у неё действительно был, и ребёнок, как выяснилось позже, родился от него. И он ни капельки был на меня не похож, а я к его внешности вообще не имел никакого отношения. Вообще не понимаю, как я мог поверить во всю эту фантасмагорию с фотографией? Такую женскую выходку невозможно было бы простить ни кому. Но когда я держу её за податливую руку на прогулке или вижу, как она старается, вырисовывая образ нашего счастья своими поступками, как светятся живым её глаза, останавливаясь на мне; как она ждёт меня и надеется всегда, всегда в любой день и час, что я её, что я с ней. Я не думаю уже ни о каком обмане и хитрости, ведь то, что она принесла с собой, поменяло меня. Она открыла мне суть моего прошлого и показала великое начало будущего, направила моё неуёмное желание женщины в нужное русло, и заставила, наконец, пригубить этот запретный плод добра и зла.
     Что за бред я несу?
      Как только Наталья узнала, что ребёнок от мужа, так сразу вернулась к нему. Там деньги, там достаток, там настоящий отец, в конце концов. Я не останавливал её. Я вообще никогда и никого не останавливаю и не зову. Все вокруг сами приходят и стараются проложить вокруг меня свои запутанные тропинки. Я брожу по ним и иногда составляю карты, чтобы не сбиться со своего, предназначенного только для меня, пути. Если бы только я имел право привлечь тихую, оттаявшую от какого-нибудь горя, душу к своей давно потерянной судьбе, я бы сделал это. Но Вы же понимаете, друзья мои, что повсеместный обман достиг совершенства и уже молодая поросль жадно взирает из распашонок, чем бы поживиться за пределами детской кроватки. Поэтому я прощаюсь, и ухожу в далёкое плавание.
     Вот и новая знакомая тянет оранжевое через трубочку у барной стойки. Она загорела и стройна. За её плечами на побережье торчат две облезлые пальмы и зеленоватый кусок океана. «Как твоё имя, дитя джунглей?» «Hello!» - кивает она мне, принимая заманчивую позу, обтягивающее платье, манящий изгиб перламутровой шеи. Я улыбаюсь широко и протягиваю ей сигарету.
 
Часть 2
Небо – острова
 
На высоте
 
Взгляд ловит покрывало облаков
и край крыла за тёмно-синим фильтром,
в коленях плед, как земляной покров,
расчерчен на квадраты и палитры.
 
Сосед бубнит про качку и грозу,
посасывая фляжку из кармана.
Я, наконец, себя к тебе везу
из временного выудив аркана.
 
Пусть борется с гипнозом циферблат
в серебряную луковку обутый.
Потерянной секунде каждой рад.
Я жадно собираю их в минуты.
 
Ещё немного и твоя рука
окажется в моей большой ладони,
как маленькая тихая река,
свой океан когда-нибудь догонит.
 
И день замрёт секундой дорожа,
минуя состояние постоянства:
и стрелки с новой силой задрожат,
и двинут соединённое пространство.
 
     Новые скорые знакомства, впечатления - это болезнь. Неприятно чувствовать себя постоянно больным. Ранее от слова «пальма» или «океан» меня бросало в романтическую дрожь, переходящую в видения, которыми закончилась первая глава. Но вот я сижу под хилой пальмой, смотрю на серый океан. Всё уныло: ветер с его песчаными порывами в уставшие прищуры глаз, он же приносит запах гнилья с побережья, которое я вижу со своего ротангового стула. Кусается песчаная мошка. Икры исчёсаны до малиновых полосок. Клочья взбитой волнами пены гуляют на стыке стихий, чайки гурьбой стоят неподалёку на своих трехпалых ластах в ожидании подачки. Душно, однако, и сыро, и пасмурно. Пальмовая роща рядом шелестит своими полупластиковыми кронами.
     На деревянный помост прибрежного бара выползла кобра. Меткий бросок бармена топориком для рубки мяса, капюшон у змеи даже не успел раскрыться. Я безразлично смахиваю с запястья капли брызнувшей крови. «Суп, суп!» - радуется молодой худощавый работник местного общепита с соответствующим вензелем на переднике, обозначающим герб острова, где мы все «паримся». Он забирает ещё полуживую тушку, заглядывает в её гаснущие глаза и шепчет, шепчет - уговаривает её не сердиться.
     Через две сигареты предлагает всем встречающим это хмурое не по сезону утро своё ароматное варево. Две европейские женщины, сидящие за барной стойкой, категорически отказываются. Они тоже видели конец несчастной змеи.
     Я соглашаюсь. Пахнет приятно и на вкус тоже неплохо: остренько так, как я люблю. Потом достаю свой вечный блокнот и записываю на волне неизбывной тоски вчерашний вечер.
 
В прибрежном баре
 
За стойкой шумной тайнами увита.
В плену у дриньков, где бокалов бой.
На барном троне царствует Кончита,
и взором ясным говорит с тобой.
 
Она красива, словно Галатея.
В огнях неона - злато в молоке.
Изгибом раковины розовая шея.
И струйка дыма в тоненькой руке.
 
О край стеклянный пенятся буруны.
Не внемлет им голубоглазый штиль.
Из автомата забренчали струны,
туда монетку кто-то опустил.
 
Я, как пастух, как сын лесного бога.
из рук её вискарь глушу, как сок.
И моя совесть - злая недотрога -
в ответ швыряет мелочь, как песок.
 
Я весь её. И этой яркой ночью
Уйду в её манящий океан
координат моих не скажет точно
ни юнга, ни матрос, ни капитан.
 
     Поморщился на слово «вискарь». «А, наплевать, пусть остаётся, лучше всё равно сегодня ничего не выйдет», - подумал я устало. Одна из чаек подошла ко мне совсем близко и уставилась на меня половиной своего лица, чавкая бугристым клювом. Я цыкнул на неё и она отступила назад на два шага и ни шагом больше. «Везде одни попрошайки, - сказал я по-русски и добавил на английском, обращаясь к бармену, - Сколько с меня за суп?» «Ничего не надо, - ответил он, - ваша девочка уже заплатила». Я обернулся, Кончита сидела на барном стуле и сосала трубочкой что-то оранжевое из высокого стакана. Не отрываясь, быстро помахала мне ладошкой. «Какой всё-таки у неё непривычно широкий нос», - подумал я.
     Сегодня я собирался доехать с острова, где расположился в соломенной хижине подальше от людей в надежде поработать, до  Паттайи и купить себе приспособления для интернета, коего здесь не было, а если и был, то стоил несоизмеримых денег. Зато здесь была Кончита, готовая жить с тобой, пока ты не уедешь. Она увязалась за мной, и теперь мы вместе ждали оказии у причала, сидя на тёплом песке в облаке кусачих мошек.
     Развиднелось. Из-за быстро летящих облаков неприлично будничного цвета для такого места, иногда выпрыгивало праздничное солнце. Девушка, сидящая рядом со мной, положила мне голову на плечо и пела песню на непонятном языке. Пела душевно, как то по-свойски выделывая звуки, очень спокойно без напряжения. Я слушал пока, мне не захотелось её обнять, а когда обнял, она замолчала. Уткнулась мне в грудь. Прижалась изо всех сил, обхватила меня руками. «Увези меня с собой», - попросила она тихо по-английски, не поднимая глаз. Я ничего не ответил, потому что из-за мыса с жужжанием выскочил  шустрый катер.
     И пока мы неслислись по ребристой поверхности воды, подставляя лица ветру и солёным брызгам, я всё сравнивал Кончиту с Машей. Что-то светилось в них одинаковое при встрече и превращалось потом в непроглядную чёрную тьму, в слёзы, в беспросветную печаль. «Э-эх, везде девушки одинаковы, везде. Выглядят только снаружи по-разному, а начинка по типажам такая же».
     С момента моего здесь пребывания я уже встретил типаж Алисы с её наклеенной улыбкой и повадками черлидингши, только ежедневные танцы в коротких ярких юбках меня как-то не занимали. Устоявшийся запах феромонов в её волосах, на её ладонях в складках любой её одежды. Я чихал, кашлял, старался затыкать нос ваткой, ничего не помогало. Не мог наслаждаться едой рядом с ней и пить любимый кофе.
     Встретил и своеобразный образ Алёны с наклонностями интеллектуального романтизма. Только вот философия жизни трактовалась проще и индийские фильмы с закрученными семейными сюжетами вперемешку с однообразной музыкой, начали меня раздражать.
     Поначалу, характер и свойства девушек бывали незаметны. Поскольку на торжественном открытии нового человека, очень многое прощается, заменяется тем, чем нужно, а не тем, что есть внутри и с силой вулканической магмы рвётся наружу. Но до поры вулкан только дымится. Вроде отношения развиваются гладко, пока не приходит первый день совместной жизни. Тут то и сбрасываются все маски. Бац! А такое кино мы уже видели! И оно нам не понравилось!
     Теперь вот Маша призрачным силуэтом смотрела на меня глазами Кончиты. Всё бы ничего, но спасти я их всех не мог, просто не мог и всё. Мне нужна была та, которую я ещё не встретил. Какая она будет, я тоже сказать себе не мог, просто потому что никогда её не видел, не чувствовал, не знал. Молчало сердце, молчало.
     Вспомнилось мне теперь и моё недавнее приключение В порту Лаем-Чабанг, место недалеко от Паттайи. Краны, баржи, контейнерные площадки заставленные одинаковыми прямоугольниками всех цветов радуги. Белолобые многопалубники дальнего плавания, но этих интеллигентов мало, в основном грузовой транспорт спецовочных расцветок. Работник порта, похожий на Чиполино с луковой причёской и широкими штанами, жуёт бутерброд  с колой, расположившись на краю бетонного пирса.  Прибыл я туда с совершенно понятной целью посмотреть окрестности, примыкающие к моей сегодняшней дислокации в пространстве земного шара.
     Да, она была не такая как все. Ну, как не такая? Не встречал я ещё такой: напоказ чувства и ветер в волосах. «А ты можешь прямо сейчас залезть мне под юбку?» - говорит она без тени игривости за столиком в кафе.
     Мы гоняли с ней на байке вдоль побережья, радовались жизни и отплясывали в кругу таких же отмороженных до утра под красным светом дискотечных фонарей. В какой-то из одинаковых, насыщенных постоянным движением дней, я попросил у неё несколько часов отдыха. «Может, поспим этим утром?» - Спросил я, просто так, даже не собираясь воспользоваться её снисходительностью, хотя после многодневных ночных пати меня непроизвольно пошатывало. Она поджала губу, хмыкнула, и молча пересела на другой байк, к молодому тайскому юноше с жёлто-фиолетовой чёлкой, завтракавшему вместе с нами, и укатила не попрощавшись. А я остался на обочине возле дорожного кафе, откуда мы только что вышли, проглотив по полпорции яичной лапши.
     «Наверное, я уже стар для таких выходок?» - Подумал я, разглядывая худую корову с необычно закруглёнными рогами, жующую желтоватую поросль в прогалине по другую сторону дороги. Рядом бродили куры с заботливым петухом. Он искал им съедобное, разрывая проворными ногами землю и подзывал бодрым кудахтаньем. Тогда-то я и решил уехать на острова, потому что уже не вписывался в шум и огни большого города. Нет, мне не было обидно, просто я понял основную причину неудач в этом щекотливом вопросе. Я всё время смотрю только в одну сторону, вместо того, чтобы оглядываться по сторонам, и гну свою линию, как старый дуб, вместо того, чтобы стать податливым, как молодой и упругий побег.
     Как я устал! Немедленно спать.
     От ощущений её присутствия в блокноте осталось только это стихотворение, а она сама растворилась в мимолётности жизни, которую поддерживала изо всех своих девчоночьих сил.
 
Восточные сладости
 
Здесь павианы жуют только спелые манго,
матросы с подругами делят знакомое танго,
мебель вокруг исключительно из ротанга,
взгляд у бармена – чванливая «набаданга».
Ты в клубах дыма и тонкая сигарета,
что-то рисует на фоне из диско-шара:
бледный сценарий руки с угольком сюжета,
безумной причёски коническая тиара.
Робкий зрачок, перевёрнутый рай снимает.
Жаль, ты понять не можешь значений слова.
И только взгляд, и звук - увы, оставляет,
ты отвечаешь ему кивком, безусловно.
Это лишь миг от милой ночной красотки,
мифа, давно подменившим собою вечность.
Даже тот негр синеватый, что нас на лодке
вёз, улыбаясь, и деньги не взял беспечно
взамен бесконечности в виде бутылки водки.
 
     Вернулись мы с Кончитой на свой чёрно-белый остров только на следующий день, немного заморённые ночными посиделками в караоке-баре, где она бесславно пела своим прекрасным голосом. Правда именно сегодня он оказался цветным и радушным. Полноправный штиль профильтровал океан, и теперь наше побережье напоминало открытки из рекламных проспектов: синее, прозрачное, желтое, почти белое с бликами, и мазки изумрудной зелени отдельной кистью.
     Мы тут же отправились купаться, хотя для моей подруги это вообще было волнительное занятие. Для неё открытая вода представляла опасность, так же как и солнце, так же, как и знаменитый белый песок с мошками. И вместо того чтобы предаваться беззаботно плескаться на мелководье, Кончита устроилась в тени склонившихся над водой пальм и тщательно намазывалась выбеливающим кожу кремом, который мы ей купили в аптечной лавке, потом полностью облачилась в одежду с длинными брючинами и рукавами. Так и сидела под полями гигантской соломенной шляпы, вымокая в своих кремах, и постоянно совала в рот какие-то таблетки. Картину дополняли жабистые очки с тёмными стёклами. Я же веселился от души. Кто знает, когда ещё будет такой прозрачный мир.
     Нырял я долго и самозабвенно, напитываясь под тихой рябью солнечными бликами и прекрасными колыхающимися видами под водой  с рыбками внутри этого большого аквариума. Достаточно далеко отодвинулся от места, где ждала меня моя Маша-Кончита. Замерз. Вылез на берег, чтобы вернуться пешком и тут же наткнулся на тушу дохлого дельфина с дырой в спине. Дурно пахло смертью. Как-то не вязался окружающий рекламный вид с настоящей, не открыточной природой.  Что-то щёлкнуло в голове. Добрался до блокнота - записал.
 
Рай
 
Мне приснилось, что я дельфин,
что приплыл из морских глубин,
что на влажном лежу песке,
нету пальцев на плавнике.
 
Мне не двинуться по волне.
Солнце дырку прожгло в спине.
Я хотел бы уплыть домой,
но с отливом ушёл прибой.
 
Я мечту проверял одну,
будто ходят здесь все по дну,
будто все от любви горят,
но попал я на суше в ад.
 
Мне рассказывали, что там,
вместо влаги – зелёный гам.
Все дельфины уйдут сюда,
где ласкает песок вода.
 
Не дождаться прилива мне,
пропадаю в земном огне.
Мне рассказывали про смерть,
На неё здесь можно смотреть.
 
     Кончита была совершенно безучастна к тому, что я пишу. Ей было всё равно, чем я занимаюсь, лишь бы я не отходил далеко от неё, был в пределах видимости. Тогда она не волновалась и чувствовала себя нормально. Если я отклонялся от маршрута, составленного в её голове, и исчезал, хоть на минуту, то подвергался опасности утонуть в её непроизвольных слезах. В конце концов, мне это надоело, и я стал подумывать, как мне избавится от навязчивого присутствия наивного соглядатая.
     Через два дня, таких же беззаботных и солнечных на остров приехала новая группа туристов и заняла оставшиеся пустующие хижины-бунгало. Они шли с причала довольные, полные надежд на хороший спокойный отдых. Кто-то сразу же забрёл в бар промочить горло, а некоторые  даже отважились зайти в воду по колено. «Прелестно, прелестно! - Доносились очарованные хорошей картинкой погоды писклявые женские восклицания где-то совсем рядом, - А какая вода, а песок! Это рай, настоящий рай! Посмотри, посмотри – рыбки!»
     Я мимоходом подумал, летая пальцами по клавиатуре, загружал в нетбук очередную главу: «Ничего, ничего, вы ещё не были обглоданы мошками, на змей не наступали. На вас ещё не сыпались с потолка гекконы, и вы не просыпались, когда на вашем лице греется ночью огромный мохнатый паук или таракан. У вас всё ещё впереди. Через какое-то, совсем небольшое времяпровождение среди этих красот, вас обуяет необъяснимая тоска. Вас перестанет радовать то, из-за чего вы сюда явились всей своей ищущей персоной. И однажды вечером, под грохот ливня, оглушительный свист ветра и отрезавшие вас от остального мира раскатистые удары безумных волн, вы будете сидеть в своём соломенном бунгало и выть от одиночества, как воют одинокие собаки на крепкой хозяйской цепи. И чем громче за стенами дома станет свистеть ветер, швыряя горсти песка вам в дверь, чем раскатистее и злее волны станут ударять о берег, тем громче будет выть и ваша душа, ищущая хоть каплю сострадания от такого же, как вы изгоя». «Если вы конечно, не равнодушная обезьяна», - сказал я сам себе вслух, дописал предложение, поставил точку и закрыл нетбук.
     Тогда-то и случилось знакомство Кончиты с этим парнем в американском флаге вместо шорт. Я даже с ним не говорил, просто заметил его озабоченный интерес к ней, и стал потихоньку собираться. В один из последующих дней, моя здешняя пассия не явилась ко мне ночевать, а утром всё случилось само собой. Они, увлечённые своими персонами, после совместного эротического завтрака, (слизывали мороженое у друг друга с губ) не обращая на меня никакого внимания, отправились гулять по острову. Я знал, куда она его поведёт. На другом конце рощи есть небольшое нагромождение скал, а в них незаметный грот. В него можно попасть только с определённой точки. Я там тоже побывал в день появления на острове. Так, что вперёд, незнакомый звёздно-полосатый джентльмен, ещё долго потом ты будешь вытрясать мелкий песок из своих плавок. А я, сделав вид, что обиделся, дождался катера и: «Привет, привет, моя Паттайя, я рад тебя снова увидеть!» Вообще-то я думал, что легко отделался, мне не пришлось тонуть в её безутешных, бесполезных, безгрешных слезах.
     Отель я нашёл быстро, вернее даже не искал, ноги сами привели туда, где я уже жил. А что привычно всё: повороты, закоулки, внизу сносная кофейня, тут же фруктовая лавка. Мне приветливо улыбаются. Хотя тут все приветливо улыбаются, потому что это страна, где никто никуда не торопится. И я не тороплюсь. Сижу на своей веранде под окном номера и работаю. Вот и Чу пришёл, как лис на запах сыра, придётся его сегодня напоить. Он же за этим сюда и приходит. И с ним, можно будет мало мальски перекинуться словом, потому что он довольно сносно знает английский. Такая вот скучная правда здешнего проживания.
 
 
Часть 3
Утопленница
Иногда повороты судьбы невероятнее самой изощрённой выдумки.
 
     Ночь благоухала цветочными ароматами и праздным воздухом пляжных кофеен. С воды виднелись огни Паттайя-отеля, и в свете разноцветных фонарей на берегу, превращённых влажным глазом в четырёхгранные звёзды, смутная фигура Вэнг Чу - торговца с местного рынка фруктов, пришедшего со мной за компанию на ночное купание.
     Спроси я себя, что делаю я в Сиамском заливе, в ослепшей от самой себя темноте в более сотни метрах от берега, у железной сетки, ограждающей место купания от акул, я бы не смог ответить. То ли ощущение близкой опасности, то ли выпитые перед этим две порции «Чёрной лошади», заманили меня сюда, я не знаю. Но воображение, проникающее вглубь толщи воды, в бездну океана к хищным рыбам, вышедшим на ночную охоту, всё сильнее поджимало мои ноги к животу. Я уже пожалел, что вообще решился заплыть сюда. Страх начинал поднимать панику внутри сознания, а я всё медлил, шевеля руками чёрную воду вокруг: наслаждался жуткой зубастой выдумкой под моими беззащитными ногами. Как вдруг рядом со мной (сердце ухнуло внезапной детонацией), шумно проплыл человек, словно вынырнул из пугающей темноты.
     Если бы он не повторял, остервенело одно и то же слово, сходное с общеизвестным русским ругательством, наверняка я бы сейчас не писал эти строки или, по крайней мере, заикался бы до конца дней своих.
     Но здравый смысл, присущий мне в столь странных ситуациях, тут же придумал успокоительную отговорку: «Такой же сумасброд, как и я, решил освежиться перед сном!». Пловец, не замечая меня, добрался до ограждающей сетки и, судя по бряцанию металлической цепи о железный буй, и участившимся ругательствам, перешедшим в английские: «Fuck, fuck», - решительно начал через неё перелезать, намереваясь продолжить свой заплыв в открытый океан.
     В такое время суток это был смертельный номер.
     Не раздумывая, я последовал за несчастным - спасать ближнего у русских в крови. Не решаясь сразу перебраться в опасную воду, я остановился. Какое-то время висел в тишине, держась за поддерживающий сетку буй, и фыркал носом, хватившим солёной воды. Сдавленный крик, визг, переходящий в хрип, отчётливо достигли моих ушей и «Чёрная лошадь» резвившаяся в моей голове сделали своё дело.
     Не могу сказать, что именно двигало мной, наверное, мне стало жаль это заблудившееся в житейских тропиках живое существо, но ещё нестерпимее мне стало от того, что я так и не смогу узнать, что же произошло здесь. Почему человек решился на такой шаг? Я представил себя дома в кресле, в халате и тапочках, где мой уют и покой будут разрушены осознанием того, что я мог спасти человека, и не сделал этого. Так будет происходить изо дня в день, пока эта мысль не доведёт меня до безумия.
     И я перелез через заградительную сетку.
     Первые укусы обрушились на мои руки мгновенно. Акулки были совсем маленькие, судя по их весу, и то, как я спокойно отбивал их атаки, но аппетит и зубки у них были уже на вырост, они хватали, покоряясь природному инстинкту, всё, что движется на поверхности воды, а сейчас там двигались мои руки. Если бы я знал, что нужно было просто плыть по-собачьи, опустив руки под воду, я бы избежал многих ран и порезов. Я даже представил на мгновение, что где-то рядом рыщет их взрослая мама, но тут же отогнал эту мысль, чтобы трусливо не повернуть обратно. Может это вообще были совершенно другие рыбы, в темноте мне было не видно. Отпихиваясь от скользких и вёртких созданий, бесцеремонно чертыхаясь, я проплыл несколько метров и наткнулся на целый их клубок. В центре его ещё была на плаву уже молчаливая жертва.
     Мне повезло, я нащупал на голове пловца очень длинные волосы, похоже, что это была женщина, и потащил её обратно. Но ещё до безопасной воды она вырвалась у меня из рук, толкнув меня больно ногой в бок, и начала двигаться сама.
     Уже за сеткой, мы, молча повисели в кромешной тишине, держась за буй. Отдалённую музыку в прибрежных заведениях почти заглушало наше свистящее быстрое дыхание. Я потянул незадачливую пловчиху за руку к берегу. Она снова вырвалась и со злостью толкнула меня, но поплыла за мной.
     Нужно было видеть лицо Вэнг Чу, когда я на карачках выполз из воды. Обе руки у меня были в крови. Со мной рядом на песке тяжело дыша, лежала девушка. Из под прилипших на тело тёмных волос, отражённым светом набережных фонарей блестели треуголки оголённых грудей. Чу забегал вокруг нас, залепетал по своему, прихлопывая, как мне показалось, немного театрально себя ладонями по штанинам.
     «Не зови никого», - сказал я по-английски, и попытался помочь спасённой подняться, но она вдруг вскочила сама, и с каким-то остервенелым рычанием набросилась на меня. Тут я уже отказался что-либо понимать, и молча принимал колкие удары маленьких острых кулачков. Она стучала по мне, пока не закончился запас доступных ей ругательств на различных пришлых языках. Потом обессиленно опустилась на песок, упёрлась в него дрожащими нервно руками и тяжело дышала. Мокрые длинные волосы прикрывали ей лицо, плечи и худую спину, рёбра высвечивались при малейшем движении. 
     Теперь, сидя в нижнем ресторанчике отеля с замотанными бинтом руками по самые подмышки, я смотрел на прекрасное смуглое лицо напротив. В отличие от меня, у Наны, так назвалась моя новая знакомая, на запястьях оказалось всего несколько незначительных царапков. У неё не было такого широкого носа, как у здешних красавиц, и раскосость глаз была еле уловима. Нана скорей напоминала японку. Чёрные волосы, собранные сзади в гигантский пучок и проколотые накрест деревянными палочками, усиливали это впечатление. Её карие глаза уже не сверкали злобой, а спокойно смотрели куда-то вглубь меня, но не сквозь меня. Она была худа, стройна и чертовски привлекательна.
     Мы приводили себя в порядок у меня в номере. Чу принёс ей не новое, но симпатичное сиреневое платье. Она сама мне перевязала раны, причмокивая и качая головой всякий раз, когда я дёргался от боли. Нана ходила передо мной обнажённая, нисколько этого не стесняясь. В душе, перед бинтованием, протирала меня мягкой мочалкой, смывая засохшую кровь и прилипший песок, прижимаясь ко мне своей хрупкой фигуркой. Я даже засмущался поначалу, но все эти манипуляции были как-то по-деловому пристойны и вынуждены.
     Сейчас я смотрел на неё и понимал, что выловил из океана нечто большее, чем просто девушку. Я уже знал: теперь это моя Нана.
     Она говорила размеренно и спокойно на своём певучем языке. По-английски она знала только слова «sex-bym-bym», «money» и «cigarettes», ещё несколько смешанных англо-немецких ругательств, которыми пыталась общаться, думая, что я пойму её жесты приправленные этими словами. По-русски она не понимала ни одной буквы, даже не реагировала на них. Когда я пытался заговорить с ней, заинтересованные глаза её распускались, будто экзотический бутон под утренними лучами солнца, и смотрели на меня, не моргая, словно я был просто говорящей диковиной. Лицо её в этот миг выражало не просто удивление, а восторг божественного прикосновения. Могла и ответить что-то по-своему. Набор этих звуков моя голова воспринимала, как шелест листьев во время ливня. Это было настолько странно, что мой озабоченный её прекрасными линиями мозг уже предвкушал более трепетный шелест и более яркие ноты звуков.
     Чу, отхлёбывая виски, как всегда за мой счёт, внимательно слушал её, придавая выражению лица значимой сердобольности, и, когда Нана останавливала речь, на ломаном английском переводил мне, добавляя от себя жалостливых ноток, которых у рассказчицы не было.
     «Её желанием было лишить себя жизни, ты вмешался, теперь она будет с тобой, сколько скажешь, потом она снова лишит себя жизни».
     «Чу, а можно поинтересоваться, зачем она хотела лишить себя жизни?» - Спросил я с ухмылкой и поднёс зажигалку к сигарете, которую Нана вытащила из моей пачки и красиво пристроила между указательным и средним пальцем левой руки. Поймала мой огонёк и дымящаяся палочка перекочевала в правую руку.
     «Она говорит, что её дети выросли. Мать утащил крокодил. Отец живёт в Камбоджи, и не знает, что она продаёт своё тело. Она не хочет больше продавать своё тело».
      Весь этот бред я попытался принять за правду, но ощущение, что я снимаюсь в одном фильме с Джеки Чаном, меня не собиралось покидать. Вот - вот он сейчас вернётся от барной стойки, со своим коктейлем и мы с ним будем обсуждать, удались ли съёмки на воде. Но Джеки не появлялся. Только анорексичный официант в голубом переднике принёс условно бесплатные фрукты и ловко заменил пепельницу, пока мы все втроём молча затягивались сладким дымом обмана.
     Оказалось что Нане уже около сорока, хотя выглядела она на восемнадцать. Только мелкие морщинки вокруг глаз раскрывали обман природы. Колечко из белого металла на мизинце её правой руки напомнило мне детские фенечки. Но сама благородная постановка фигуры (спинка диванчика была не задействована), говорила о взрослой серьёзности обозначенных намерений.
     Я второй раз взял Нану за руку, когда наш ужин подошел к завершению, и резвый официант вместе с запахом прогорклого масла принёс счёт в потрёпанной чёрной книжечке. Она снова резко отдёрнула её, в глазах сверкнул неосознанный гнев, но потом, словно бы очнулась, и сама пошла за мной, заставила себя пойти за мной, словно по-другому быть и не должно. 
     В номере, мы уставшие, сразу легли спать по разные стороны огромной двуспальной кровати. Что ни говори, о смелости и мужественности, а после такого приключения, я бы даже сказал злоключения, я чувствовал себя в не проходящем шоке. Пусть и «Чёрная лошадь», и сигареты, и явный дурман нового знакомства, где я должен был соответствовать образу русского богатыря, - я пребывал в шоке. И я тут же, только голова моя коснулась подушки, начал сниться сам себе в кресле, в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Мне стало хорошо, тепло и во сне я совершенно забыл о происшедшем, так до конца ночи, и думал, что нахожусь по ту сторону действительности, где существует мой город, а в нём Алла, все мои женщины, к которым я привык и даже Артурчик не казался мне таким уж противным. Ничего-то мне больше в жизни не нужно. Вот я проснусь и будет чёрный чай, привычный завтрак, … но что-то уже мешало, какое-то новое ощущение, что я приобрёл что-то важное из-за своей необузданной смелости и беспощадного любопытства, и это новое непостижимое в привычном сне ощущение спутывало и спутывало мне ноги тонкой, но крепкой нитью. Виток за витком, виток за витком.
      Густой и сладковатый запах кофе заставил-таки открыть глаза, которые совсем не желали расклеиваться. Я ещё воспринимал своё ночное ощущение как сон, и только когда дремотная пелена сошла с глаз, и фиолетовое пятно оформилось очертаниями в сидящую рядом смуглую девушку с подносом на коленях, остатки сна улетучились мгновенно. Сделалось не по себе. Несколько неприятных минут мне хотелось побыстрее от неё отделаться. Я уже обдумывал безликие слова, которые мне придётся ей предъявить, как безоговорочную индульгенцию на изгнание.  Вся вчерашняя пьяная храбрость превратилась в головную боль и волнительное сердцебиение, от чего начинали дёргаться кисти рук.
     Дрожащей перебинтованной рукой я взял чашку и сделал глоток. Нана улыбнулась, мол: вот и хорошо, вот и умничка. Мать также мне давала лекарство, когда я в детстве температурил. Она  наклонилась и поцеловала меня в лоб, точь-в-точь, как моя мама.
     Что-то произошло у меня внутри. Поддался ли я её обаянию? Воспоминания ли, колыхнули мой сегодняшний день? Не знаю! Возможно, моё нынешнее удаление от дома так искало ему замену. Я сразу успокоился, и желание избавиться от моей новой знакомой пропало.
     Те два месяца, на излёте своего критического возраста, шагнувшего за сорок, которые я решил провести в Таиланде, подходили к концу, и я, было, начал тосковать, но специально тянул время. Даже собирался остаться ещё на неопределённый срок (своего рода туристический мазохизм), благо местные законы это легко позволяли сделать. Всегда можно потерпеть экзотические лишения, когда знаешь, что за пределами этого времени тебя ждёт привычная спокойная жизнь.
     Нана открыла окно. В уши ворвался шум машин с улицы, крики торговцев, шорох близкого океана. Дом, родной дом, казавшийся таким далеким, вдруг очутился рядом, но в нём уже были другие составляющие и нарастающий интерес к развернувшимся вдруг событиям, наконец-то заставил меня принять решение - задержаться.
     «Доброе утро!» - Сказала Нана по-русски очень отчётливо, почти без тени акцента. Удостоверилась, разбирая взглядом мои эмоции, отразившиеся на лице - реакция у меня та, которую ожидала. Стало понятно, что утро для неё началось намного раньше. Я терялся в догадках: как ей так быстро удалось выучить эту фразу, но то, что она собиралась сделать мне этим приятное, было видно.
     Она порхала по номеру, пока я валялся в кровати и приходил в себя после своего вчерашнего развесёлого заплыва. Переворачивала на стульях и креслах нашу не успевшую до конца просохнуть одежду, постиранную уже сегодня. Зачем-то протирала стол и мебель мокрой тряпкой. Вместо горничной пошла и выкинула весь скопившийся мусор, вернулась со свежими фруктами и когда пришла уборка номера, выставила горничную за дверь. Потом я решил поработать над своими текстами. Отчасти от того, что просто не знал, что сейчас мне следовало делать и как поступить. Нана уходить не собиралась и с искренним (мне так казалось) желанием показывала, что она теперь здесь хозяйка.
     Мы сидели на верхней веранде отеля. Я в невысоком плетёном ротанговом кресле-качалке с нетбуком, она - рядом на полу, устроившись у моих ног на коврике, как преданная собачка. Её голова лежала на моей коленке. Иногда она вставала и заглядывала на экран нетбука, с интересом наблюдала, как я набираю на клавиатуре русские буквы. Наше чудное молчание прерывал только разговор на непонятном языке, доносившийся из ближайшего окна. Женский голос напористо и эмоционально добивался чего-то, а мужской нехотя и односложно отвечал. Шум океана и дымчатая даль полдня за пальмами на набережной дополняли картину.
     Иногда я поглядывал сквозь кроны пальм на серую поверхность воды, по ряби которой прыгали солнечные блики, стараясь незаметно разглядеть лицо своей новой знакомой. Мне очень хотелось погладить её по волосам, но я, памятуя о том, что дотрагиваться до головы в здешних местах нельзя, почему-то очень этого боялся. Не мог преодолеть в себе наизусть вызубренные туристические правила поведения.
     Безмолвное напряжение между нами росло и, казалось, потревожь я её сейчас, и мы взорвёмся от страсти, начинавшей закипать в нас. Скорей всего, мне это казалось, но мне хотелось в это верить.
    «Слушай, Нана!» - Она подняла голову и преданно посмотрела на меня. «Пойдём в номер,…не могу я просто так на тебя глазеть», - сказано это было по-русски, и Нана с улыбкой замотала головой. Я, конечно, увидел, что она не понимает и от этого почему-то стало легче. Вернее, стыдно стало мне, а она продолжала благоговейно улыбаться и преданно сидеть у меня в ногах с обожательным  выражением глаз.    
     Работать расхотелось. Я закрыл нетбук и стал тыкать пальцами в предметы, называя их. Скоро эта игра в Робинзона и Пятницу нас увлекла. Мы чрезвычайно развеселились. Нана протяжно и долго произносила русские слова. При этом корчила такие рожицы, и тонкими пластичными пальцами показывала в объеме фигуры произносимых слов, что я уже разрывался от хохота. В свою очередь она тоже заставляла меня проговаривать названия на своём языке и смеялась ещё пуще. Когда дело дошло до двух апельсинов, скучающих на металлическом блюде, Нана просто приставила их к своей груди и сказала: «Sudn» (грудь). Тогда я ещё не знал, что пытался говорить на древнем языке Кхмеров.
     Поцелуй случился после слова «улыбка», которую я показал, театрально растягивая свой рот.
     «Улибка, улибка», - повторила Нана за мной, приблизила ко мне лицо и провела пальцами возле моих губ. От неё пахло розовым маслом и шоколадом и ещё чем-то незнакомым, но ярким, чем-то моим. «Откуда я знаю запах её кожи?» - подумал я моментально.  Вспыхнул, подхватил её на руки и понёс в номер. Она совсем не сопротивлялась, а наоборот, обвила мою шею руками и замерла на мне в такой висячей позе. Я был нетерпелив и уже предвкушал азарт ласк и щедрый шорох её слов-листьев. Остановить сейчас меня могло лишь начало военных действий. Я должен был увернуться от многотонного снаряда, закрыв собой предмет своего вожделения и только после того, как нас бы засыпало землёй после взрыва, я, наверное, мог бы прервать начавшийся процесс.
     В коридоре дорогу нам преградили два низкорослых тайца с угрюмыми лицами. Девушка выскользнула у меня из рук и так стремительно проскочила между ними, что я едва успел понять, в чем тут дело. Они ринулись её догонять, но не тут-то было. Процесс прерывать никто не имел права!
     В своей стране я не отличался особой силой и выглядел не совсем внушительно, только здесь я сам себе казался Гулливером. Схватил низкорослых сзади за шеи, повернул лицом друг к другу и со всей дури треснул лбами. И только потом осознал: то, что я сделал в стране, где я гостил, категорически запрещено.
     Тайцы обмякли и как-то почти бесшумно развалились в разные стороны. Нана всплеснула руками, что-то залепетала скороговоркой и потащила меня за руку в номер. Там она крикнула мне по-английски два из трёх известные ей слова: «Деньги, сигареты!» И я понял, необходимо быстро собираться. Причем под словом «сигареты» имелся в виду: паспорт, небольшая сумка с бельём и телефон.
     Я запер дверь. И только когда уже мы вместе ехали куда-то в полупустом автобусе, вспомнил, что забыл нетбук в кресле-качалке на веранде отеля. Подумал: «Ничего с ним не случится, здесь каждая собака знает, что он мой». И потом я собирался вечером вернуться обратно. Но глядя на свою встревоженную спутницу, красоте и преданности которой я почему-то безропотно подчинился - засомневался. Вернее подчинился я своей скучающей по приключениям натуре и писательскому любопытству. И этот вечный вопрос: «А что же будет дальше?» - заставлял и заставлял меня делать непредусмотренные глупости. Я же пожелал узнать продолжение своего ночного заплыва: собственно я его и узнавал.
     Мы ехали по оживлённым улицам, переполненных машинами так, что частенько приходилось останавливаться. Один раз на такой незапланированной остановке наш водитель задремал. И только настойчивые клаксоны жаждущих движения выдернули его из спячки. За окном автобуса стеклобетонные монолиты превращались в домики поменьше и попроще. В конце концов, мы добрались до унылой, но зелёной окраины и высадились в успевший разгореться к полудню зной. 
     Потом долго пробирались по не совсем гостеприимным колючим кустам. Несколько раз я улавливал носом то смрад гниющих отходов, то аппетитный запах приготавливаемой пищи.
Когда мой адреналин вошёл в норму, я снова спросил себя, что я здесь делаю?  И тут же получил ответ от своей спутницы, словно она наперёд знала, что я у неё спрошу. Она приставила палец к стиснутым от напряжения губам (жест понятный даже обезьянам). Нана показала другой рукой прямо сквозь зелень густых веток.
    Действие всегда заменяет глупые вопросы к самому себе. Я вгляделся в просветы между листьями и увидел небольшую уходящую в гору улочку с несуразными домиками, составленными из различного мусора по обе её стороны. Где-то в центре, уходящей от нас дорожки в огромной луже лежала покрытая уже высохшей на солнце грязью небольшая свинья, изредка дёргая ушами, отгоняла мух. Рядом с лужей дети, мало чем от неё отличающиеся, строили из жидкой грязи наплывные башенки, поливая сверху чёрную жижу на уже подсохший остов. Кругом буйствовала зелень и в конце улочки дымилась труба. Были слышны невнятные голоса.  Совсем недалеко от нас, спрятавшихся в кустах, стояла белая легковая Тойота, а рядом уже знакомые мне два тайца. Впрочем, я был не очень уверен, что это были именно те тайцы, но одеты они были также. Признаться от сердца у меня отлегло. Все-таки я волновался за их здоровье после нашей последней встречи.
     Нана дернула меня за руку, я обернулся, и она провела себе по горлу большим пальцем правой руки, показывая, что если высунемся, то нам каюк.
     Конечно, я понял, что мы пришли к её дому, и что они тоже пришли к её дому. И что ловят они её потому, почему она и хотела «лишить себя жизни». Я не мог даже представить, что мне нужно делать дальше. Не мог же я, в самом деле, призвать себе на помощь наши Вооружённые силы, хотя эта глупая мысль просвистела у меня в голове весёлым Роджером. Теперь я мог разве что помолиться, хотя не представлял, как это делается. Кажется, моё желание узнать, что будет дальше, зашло в непреодолимый тупик. Я присел на землю и стал смотреть на восхитительное лицо Наны. Она озабоченно покусывала нижнюю губу и тревожно морщила брови.
     «А всё-таки она оказалась хитрее этих сутенёров. Сколько они ещё тут будут торчать? Неужели до ночи? А может и всю ночь? Видать крепко она их достала!» - Размышлял я про себя. Снова представил своё чистое тело в кресле и тапочках, в уютном и спокойном номере отеля. Сделалось тоскливо на душе, захотелось обратно. Я вдруг ясно осознал, что все мои приключения абсолютно бестолковы и бессмысленны. Сейчас бы я мог лежать себе на пляже, созерцая мнимый горизонт, столь способствующий спокойному течению мысли. Вечером бы снова отправился в бар, где хитрец Чу налакался бы за мой счёт и ради смеха подсунул бы мне усталого трансвестита, как случилось однажды, но я вовремя распознал подмену. От этого крашеного юноши в коротконогом платье с бессовестными блёстками пахло козлом. Женщины не источают таких мерзких запахов. А к ночи я бы закончил ещё одну главу романа медленно тлевшего в моём сознании и приобретавшего всё более очертания размытости.
     Горячее дыхание Наны я ощутил совсем рядом у своих губ, видимо близкая опасность сильно подстёгивала её эндорфины. Так случился второй глубокий и неожиданный поцелуй. Он бы так и длился в неведомом мне месте, скрытый густой шевелюрой тонких игольчатых листьев на окраине чужого города, если бы я не почувствовал, что по моей ноге под брючиной ползёт что-то длинное и тяжёлое. Первая реакция прихлопнуть, оказалась неправильной, но об этом я узнал чуть позже.
     Таких сороконожек моё воображение не могло даже себе представить. Нападение молодых акул мне показалось глупой забавой, смешным приключением. Естественно я вскрикнул и задёргался, словно меня хлестнули высоковольтным проводом. Когда Нана помогла веточкой выковырять из под одежды эту гадость, было уже поздно. Резкая боль в ноге на какое-то время почти парализовала меня. А двое неотступных преследователей уже направлялись к нам с поднятыми вверх дулами пистолетов.
     Мы хоть и притихли, но они точно шли к нам и уже чёрные дырки стволов выпрямлялись в нашу сторону. Не могу передать вам, что со мной приключилось, но тень Джеки Чана и Брюса Ли соединились во мне в этот миг. Как только фигуры тайцев приблизились к кустам на подходящее расстояние, я левой рукой протащил одного сквозь плотный кустарник, а правой, опять же сквозь листву, одновременно нанёс замечательный прямой в нос второму.
     Грохнул выстрел. Свинья высочила из лужи и, взвизгнув, с одним мокрым боком смешно сиганула во двор ближайшего домика. Детки возле лужи словно застыли, повернув к нам свои чумазые лица.
     Кажется, Нана коленом в пах уложила первого за моей спиной, которого я протащил сквозь кусты. Потом мы их так запросто связали. Да, связали и оставили в этих зарослях на съедение кошмарной сороконожке.
     «Вот молодец баба! Серьёзная женщина!» - Подумал я уважительно, всё больше проникаясь к ней своим внутренним сочувствием, глядя как она умело затягивает узел из снятой с  бандита его же рубашки на сложенных за спиной руках. Её экзотическая смуглая линия бедра выглядывала из разреза зауженного платья, когда она коленом прижимала несчастного к земле. Засмотрелся. Почувствовал, как мои щёки наливаются неподвластным мне желанием. Я видел тысячи разных ног, миллиарды разных ног! Я сам себе мог сказать, что я спец по женским ногам, но этот разрез простенького платья, чуть уехавший наверх в пылу борьбы, оголивший чуть больше положенного со сгибом, присущих только моим понятиям пропорций ноги, переходящей в почти перламутровую ложбинку под коленкой, всколыхнули моё сердцебиение. Как она может носить на себе такое изящество и так запросто им распоряжаться по своему усмотрению. Я не мог осознать эту простую, посетившую меня, неведомую доселе мысль.  Это было новое, незнакомое мне чувство, ранившее меня своей новизной и подстегнувшее к любым действия, лишь бы когда-нибудь дотронуться до этого манящего изгиба.
     Пусть мой необычный отпуск приобретал всё новые черты дешевого боевика китайского производства, но с двумя замечательными блестящими кольтами в сумке, довольно неплохой на первый взгляд машиной, со смелой и преданной девушкой за рулём, я вдруг почувствовал себя очень хорошо. Лучше, чем в халате и тапочках. Нужно отметить точнее! Я ликовал! С каждым звонким ударом отдававшемся в ушах, сердце повторяло: «Смотри, смотри, смотри, как нужно жить! Отдай, отдай, отдай, себя взамен!»
     К великой нашей общей уже радости мы обнаружили в бардачке легковушки изрядную пачку батов (местные деньги) с розовым портретом короля в очках, какие-то ключи, папку с бумагами, которую Нана почему-то сразу забрала себе.
     Потом она на несколько минут забежала в строение, которое я с трудом берусь назвать домом. Там что-то громыхнуло, задребезжало, словно пустой железный таз упал на каменный пол. Выскочила обратно с небольшой сумочкой и  уже забрала все деньги себе, которые я так и держал в руках, сидя на левом пассажирском кресле.
     «Бангкок!?»,  - сказала она и повернула ключ зажигания.
     Только через несколько поворотов дороги я заметил огромное красное пятно, расположившееся на моём левом боку. Оно стало липнуть и стекать в штаны. Почему-то внезапный смертельный ужас посетил меня! И в такое совершенно не подходящее время непобедимое сознание покинуло победителя.
    
 
Часть 4
Победитель
Не всегда слово «поражение» несёт в себе изначальный свой смысл.
 
     Обнаружил я себя в кромешной тьме.
     Похоже, что тело моё преспокойно лежало на довольно удобной и мягкой кровати. Но всё оно болело и зудело так, что захотелось броситься в родной сугроб и лежать там, протаивая его до самой земли. Особенно чесалась нога, и я с содроганием вспомнил - именно по этому месту ползла отвратительная сороконожка. Последние события вспыхнули в голове яркими картинками из комиксов под названием «Убийство туриста».
     Пошевелил рукой и понял, что они плотно перебинтованы заново. Дотронулся до левого бока и наткнулся на тугую повязку. Ужасно ныла кисть правой руки после прямого удара.
     «Чёрт возьми, где я?» - произнёс я вслух. Вернее мне показалось, что я это произнёс. На самом деле хриплое бульканье выдохнуло из моего горла. Во рту пересохло, язык распух и не ворочался. Рядом со мной кто-то зашевелился и включился свет.
     Оказалось, что я лежу в собственном номере отеля. Первое, что я заметил, мой нетбук на столике рядом. Потом довольное лицо Вэнг Чу пахнуло на меня перегаром: «Господин проснулся, Чу очень рад, с господином всё хорошо». Я так и не понял, было ли это утверждением или вопросом. «Пить», - просипел я. Чу встал и поднес к моему рту горлышко бутылки. Я глотнул, это оказалось холодное пиво.
     «Где Нана?» - После глотка говорить стало легче.
Чу молча достал телефон, набрал номер, но ничего не сказал в трубку, а просто тихо удалился из комнаты.
     Через какое-то время, дверь снова открылась, и ко мне вошли: Нана и за ней два наших постоянных преследователя. Тайцы выглядели также угрюмо, только теперь лица у них в некоторых местах были заклеены пластырем. Я попытался было вскочить, но Нана на чистом английском сказала: «Господину не следует вставать, господину может быть плохо». Я конечно обомлел внутри, (это так, она знает по-английски всего три слова) но виду не подал. Внутри себя я уже понял, сейчас из меня начнут вымарщивать деньги. Мне стал понятен весь их план, включая и бессовестное участие, Чу, как наблюдателя и корректировщика действий. Я выругался молча про себя, обозвав его последними словами, потом обозвал себя последними словами и сказал вслух сам себе: «Посмотрел, что будет дальше, придурок!?»
     Демонстративно закинув ногу, покрытую красными волдырями, обратно на кровать, я попытался подготовить себя к неприятному концу этой увлекательной истории. Получилось это у меня плохо. Нана зацепилась где-то внутри меня за некую сердцевину, и если честно, душа моя уже тосковала по ней. Я направил свой взгляд ей прямо в глаза и, чувствуя, что зрачки мои намокают, старался смотреть прямо на неё, не моргая, и не выдавая своих чувств.
     «Моё имя Чонг Ли, - начала после паузы бывшая Нана, - Это мой муж, а это мой один из сыновей», - по очереди она указала на них своим окольцованным мизинцем. Затем последовали извинения  вперемешку с угрозами, которые она произносила ледяным тоном, и в которые я старался не вникать. Всё было понятно без долгих объяснений, но её лицо. Я видел, что оно было за меня, и на моей стороне. Я смотрел и ждал знака, как молящийся в подтверждение своей просьбы ждёт дуновения ветерка, крика птицы, падающей звезды. И потом я совершенно отчётливо помнил, как искренне и настойчиво хотела она отделаться от своих преследователей. Это, если честно, совсем не вписывалось в программу обмана. «Видимо ей не удалось это сделать из-за моей раны, и пришлось поступить именно так, как она поступила. Выходит, ради моего спасения ей пришлось обратиться за помощью к самим преследователям», - подумалось мне неожиданно. Но с каждым её правильным английским словом моя вера в человечество уменьшалась и под конец, я уже цинично, но всё ещё с вожделением, смотрел на уже недоступное прекрасное лицо. На ней было черное, чуть выше колен, атласное платье, сделавшее из её фигурки концертный бант. Я пялился на неё (да, да именно пялился, как пацан никогда не чувствовавший изящной красоты и неожиданно поражённый ею) и млел.
       И тут она еле заметно кивнула мне, щёки мои вспыхнули и я сказал: «Да!»
       Эти две угрюмые обезьяны без зазрения совести пытались продать мне жену и мать в одном лице. Мне предложили быть фарангом у Ли и попросили предоплату за три недели вперёд. С учётом всех неприятностей, пережитых мной, цена была сбавлена. Я не стал разыгрывать из себя недотрогу: потребовал одну неделю пробную и настоял на оплате только двух недель. Конечно, всё это только из-за еле заметного кивка Наны.
      Деньги были отданы платёжным переводом и мужская часть семьи Ли, сложив руки лодочкой на груди, тихо удалилась. Мы остались вдвоём. «В конце концов, - подумал я, - Раз так устроен мир, почему бы не воспользоваться тем, что есть».
     «Нана, - повисла неловкая пауза, - извини, Ли, скажи мне, что же правда в твоей истории со мной?» «Ты в праве называть меня как тебе нравится, - она опустила глаза, - но, мать, моя правда, утащил крокодил, отец живёт в Камбоджи, я очень, к тебе испытала чувство и боялась, что ты не согласишься быть моим фарангом».
     Мне вспомнились тени акул в чёрном плеске воды, как я хотел защитить её от сутенеров (отца и сына), и как мы легко вязали оных. Разрез платья, смуглое бедро. Вспомнил отвратительную сороконожку – малиново-серый шевелящийся клубок на палке. Выплыл из неожиданной догадки тихоня-хитрец Чу, который (конечно не бесплатно) устроил весь этот спектакль ночью на пляже, и всё из-за чего?
     «Подавитесь, бараны? Тоже мне, мафия хренова!» - Зло крикнул я по-русски в сторону закрытой двери. «Нана, налей виски». Она принесла стакан и села рядом. Я махнул его залпом и пробурчал: «Я не верю тебе, Ли», - ну, не хотел я этого говорить. «У тебя могли быть большие неприятности, - ответила она спокойно, - но я убедила всех не причинять тебе зла». Она пыталась погладить меня по волосам. Я отстранил голову, хотя уже сделал это только для того чтобы покрасоваться, выразить своё напускное негодование. Сам себе удивлялся. Что со мной?
     «Тебе нужно быть выдержаннее, больше говорить, а не махать руками. Если бы ты не заплатил сейчас, то оказался бы в тюрьме».
Тут я припомнил высказывание одного своего знакомого туриста, что лучше отсидеть срок в России, чем несколько дней провести в тайской тюрьме. Мой пылающий фанерным крашеным огнём гнев несколько поостыл. «Надо же, как всё у них сошлось! – сетовал я про себя, - Мастера подставы! Расчётливые кровососы!»
     Ли приблизила ко мне своё лицо, провела пальцем возле моих губ и произнесла по-русски: «Улибка, улибка», - в этом месте между нами случился третий поцелуй, которого я ждал, и ждал уже давно. Злость, наиграно булькавшая во мне до этого, растворилась у неё на языке и внезапно утихла, ушла без остатка. Она осталась со мной, и в данную минуту это было достаточно, чтобы успокоится.
     На следующее утро мне стало хуже: поднялась температура, и сознание всё больше предпочитало сон, чем явь. Но Ли растормошила меня и всё говорила, и говорила, что нам обязательно нужно уехать, просто необходимо, от этого зависит что-то важное, то что нас связывает, что сам Вишну благоволит нам, что вечность из которой я пришёл священна. Я больше из-за того, чтобы от меня отстали, согласился с ней и с Вишну, и с вечностью, превозмогая слабость, хорошо замаскировавшись длинными брюками и рубашками с длинными рукавами, сбежал с ней в Бангкок.
     Пусть у меня и оставалось ещё десять не прожитых дней в отеле, но я поддался её очарованию и плюнул на все недоплаты и переплаты. Она сама решила спрятать меня такого забинтованного подальше от любопытных глаз. В самом деле, я представлял собой жалкое зрелище, и любая горничная могла рассказать об этом, а появлялись они в номере по два раза в день. Ли решила перестраховаться. Я уже и сам не узнавал себя - на всё соглашался. А что мне ещё оставалось делать? Царапина от пули на моём боку хоть неглубокая, болела страшно. Руки, побывавшие в пасти акулок, заживали плохо: постоянно кровоточили. Нога, распухшая от яда сороконожки, непрерывно чесалась. Но Ли усердно ухаживала за мной. Такая внимательная и услужливая она была. Не отходила от меня ни на шаг. Отрабатывала деньги. Иногда мне казалось, что делает это она из-за чувства ко мне, но я не обольщался. Но потихонечку, потихонечку сквозь пелену и дрожь лихорадки, начинал ей доверять.
     Я плохо помню, как мы добрались до столицы Крунгтхеп, так её здесь называют местные, кажется, она везла меня на машине или нас вместе кто-то вёз на машине. Я изредка возвращался из бреда, в котором меня навещала, оставшаяся в далёкой России, - Маша - дочка нашей классной дамы. Она успокаивала меня: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо!» - И плакала, плакала сама, а я никак не мог найти для неё шоколадку и очень от этого страдал. В этом образе больного бреда она чуть не довела меня до безумия. Когда убаюкивающее покачивание снаружи прекращалось, слышал слова на незнакомом языке, чувствовал озабоченные ладони Ли на моём мокром лбу и снова проваливался в мягкий рессорный и температурный сон. Но до гостиничного номера я добрался сам, пусть меня и трясло как паралитика, но я дошел до кровати и, согревшись под двумя пледами, тут же уснул.
     Мы переждали три дня в небольшой гостинице на окраине китайского квартала в Бангкоке. Доктор-китаец, которого она привела, извалял всего меня  в душно пахнущих мазях и особенно расстраивался по поводу моей ноги. Однако, уже к концу первого лечебного дня, всё быстро стало заживать, и опухоль на икре спала.
      Эту ночь я спал спокойно, без срывов и температурного шторма. Горький отвар, сделанный китайцем, вернул моё сознание на своё место. Ли, заменившая мне мать на это время, вынула меня очередным утром из забытья касанием своих мягких и настойчивых губ.
      Вслед за этим мой лекарь появился снова и, осмотрев результат своей деятельности, остался доволен. Он наоборот посоветовал больше ходить, ссылаясь на то, что «смерть подстерегает нас там, где мы лежим». После этого он заставил меня выпить весьма приятный напиток, от чего я вдруг совершенно неожиданно для себя почувствовал такой прилив сил, что мне захотелось бегать и прыгать. «Что это?» - Спросил я его, подозревая незаконные ингредиенты в составе чудодейственного зелья. «Много будешь спрашивать, останешься больным!» - Ответил он мне ехидно.
     Ли тут же нарядила меня в неброские здешние одежды, купленные только что, пока я сонный и разбитый валялся в гостиничном номере, и собралась затащить подкрепиться в ближайший ресторанчик. В этом она была права. Мы давненько уже хорошо не ели. Доктора Хахе мы пригласили разделить с нами за компанию скромный ужин. Он же, получивший приличную сумму за визит, согласился пойти с нами только из уважения к нашим персонам и ярким чувствам, в которых мы ещё сами не разобрались, на условии, что он сам найдёт место для обеда, и  сам за себя будет платить.
      Я признаться был удивлён таким поворотом событий, но китаец оказался непреклонен и даже стал расспрашивать на ломаном русском, есть ли у меня дом в России и скоро ли я туда вернусь.
     Оказалось, он жил там долгое время, воспользовавшись программой наших государств по обмену опытом. Причём в том же самом городе, где и я. Было увлекательно вспоминать знакомые улицы через призму чужого восприятия. Особенно хорошо он отзывался о нашем местном драматическом театре, поскольку посещал его и собственно там и научился понимать русскую речь. С таким же успехом я мог похвалить недавний свой заплыв в ночном океане - я перестал бояться акул.
     Хахе привёл нас в лучшее место, куда, видимо и сам ходил редко. Скорее всего, это были задворки большого ресторана, что называется: еда с другой стороны для своих. Нас приветливо встретила девушка в национальной китайской одежде, усадила в хорошо освещённой красной комнате с золотыми узорами по стенам без окон, с мягкими диванами вокруг и журчащим фонтанчиком в углу, по мере наполнения воды и её слива он, как бамбуковый метроном, отсчитывал паузы молчаливого времени.
     Как я не старался запомнить хоть что-то из окружающего меня уличного пространства по дороге сюда, у меня ничего не вышло. Во-первых, выпитый мной напиток страшно бодрил и веселил, во-вторых, абсолютно мешал сосредоточиться.
     Все эти надписи огромными иероглифами вдоль домов, стилизованные под драконов рекламы, высотные неоновые вывески, мерцающие ярче солнца, бесконечные звуки клаксонов, жужжание мотобайков и тук-туков вокруг, шум разношёрстной толпы настолько выбили моё внимание из привычной колеи, что набережная Паттайи, где я еще несколько дней назад проводил время в обществе торговца  Чу, среди таких же как я туристов, показалась мне самым тихим местом на земле.
     Я так и не понял, что мы ели, но, чувствовал высокий класс вкуса. Ли была бесподобна. Оказывается, она получила европейское воспитание (интересно где?), имела манеры и держалась за столом как настоящая леди. Хахе даже сделал ей комплимент, хитро прищурив и без того узкие глаза. И ещё сказал он мне, но громко, чтобы Ли тоже слышала: «Никому и никогда не верь, если про твою женщину будут что-то говорить плохое. Всегда всё проверяй сам. Такая женщина не может обмануть. У неё другие свойства и цели». Хахе сделал глоток рисовой водки и многозначительно добавил: «Я вижу, ты купил её. Это ничего не значит. Следствия не могут управлять причинами. Она любит тебя. Сама при первой встрече мне об этом сказала. Я только из-за этого и пришёл, чтобы посмотреть, за кого же хлопочет такая красотка». Хахе погладил свой подбородок, как это делают все китайцы сверху вниз, и продолжил располагающую беседу.
     «Хочу тебе ещё сказать по большому секрету, - завеселевший и разговорившийся от спиртного Хахе придвинулся к моему уху и прошептал, - Она не из этого мира, она Богиня, ты поймёшь это потом. Будь внимателен к ней! Слушайся её, и береги».
     Я поблагодарил его за тёплые слова и какими-то другими, немного уплывающими глазами посмотрел на свою рабыню-любовницу.
     Вечером, Богиня и Хранительница залезла в мой компьютер, конечно с наивысочайшего моего разрешения, (оказывается она и это умела), и по интернету попыталась сделать нам визу в Камбоджу. Для этого мне пришлось, неожиданно для себя, быть сфотографированным веб камерой голым по пояс, в бинтах и лёжа на боку. Похоже, это у неё не получилось. На границе нам пришлось заплатить второй раз. Потом тщательно протирала китайской мазью мои болячки. После чая, который нам принесли в номер, и весёлого щебетанья по поводу Хахе, коему она выказывала уважение, Ли снова села за компьютер. С усердием соскучившейся по подругам женщины, она общалась с крупноносыми аборигенками по скайпу, изредка поворачивая на меня камеру и хвастаясь моей персоной.
     Лёжа рядом и наблюдая всё это, я чувствовал себя крайне необычно. Вдали от России, вдали от знакомых и друзей. Я, не отрываясь, смотрел на неё, и, эта новая для меня страна с её пальмами, кокосами, акулами и крокодилами, стала выравниваться для меня с моей родиной с её редиской, укропом, оводами и комарами летом. И лишь Нана, теперешняя Ли, оставалась для меня восточной принцессой. Непонятной, загадочной, притягательной, казалось, я никогда не смогу привыкнуть к её необычному, сражающему мужчину наповал, выражению лица, жизни мне не хватит, чтобы к этому привыкнуть. Нужно родиться здесь, чтобы этого не замечать, как не замечает в России муж-алкоголик жену-красавицу, и как не хватает здешним мужчинам христианского сознания, как бедны они в своём желании разбогатеть любой ценой.
     Затем мы смотрели телевизор, на огромной плазме мелькали оползни в горных районах, маршировали солдаты в мохнатых шапках, пухлая подкрашенная тайка комментировала промышленные зоны и какие-то технические железяки. Начался показ шоу трансвеститов, Ли щёлкнула пультом, и мы погрузились во тьму. Только неоновая вывеска на противоположной стороне улицы освещала одну из стен комнаты, на которой я увидел тонкую тень Ли, снимавшей с себя одежды.
     Мне очень хочется, чтобы ты представил, мой дорогой читатель, каково это быть рядом с женщиной, олицетворяющей твой огонь и горящей одновременно с тобой, но не сметь тронуть её. Отчасти из-за того, что болен (хотя желание в какие-то минуты пересиливало болезнь), отчасти, из-за того, что не знаешь даже, как предложить ей это. По-русски, где я мог расстараться, она не понимала, на моём плохом английском, это выглядело вульгарно. Но в основном из-за того, что просто впитываешь её, как она есть - всю сразу, боясь разрушить то, что ещё только может быть между вами.
     Тогда я тихонько включил ночную лампу на моей тумбочке и быстро набросал в блокноте строки переполнявших меня чувств.
 
Не спит Бангкок, не спят его дома.
Не спит отель, прислуга, коридорный.
Пусть ночь вокруг, для бодрого ума
всегда найдётся дело по тлетворней
Не спит мой друг, уткнувшись в ноутбук.
Не спит жена под коконом одеяла.
Не спят дела, которым не досуг,
и мозг не спит, но это ему мало.
Не спит неон, мелькая за окном,
скрипит перо, благой порыв встречая,
и в дверь стучит на вызов мажордом
бессонницу, неся в стакане чая.
Не спи душа! И только в этом прок.
Что толку от тебя уснувшей всуе
ведь никакой прозападный пророк
мне контуры твои не нарисует.
Не спит Бангкок, а вместе с ним и мы
на радость всем, всенощную включая,
всё потому, что очень много тьмы,
но этого мы здесь не замечаем.
 
      Окончательно я проснулся уже в автобусе на Камбоджу. Встали мы рано, а после форсированного лечения всё ещё немного кружилось: улицы поворачивали не туда, куда нужно, небоскрёбы пытались наклонится, встречные люди оборачивались в перевёрнутом виде, ноги непроизвольно подкашивались, только поддерживающие руки Ли всегда были на месте и моё возникшее ниоткуда стремление быть с ней. Сейчас бы очень пригодился напиток, которым поил меня Хахе, но китаец исчез так же, как и появился.
     Вот мы в пути. Как ни странно, но именно после трёх часов тряски, в не очень комфортабельном транспорте, я очнулся вполне здоровым и с трезвым умом. На одной из многочисленных остановок перед дорожным кафе. Пахло жжёным фритюром и выпечкой.
     В автобус входили и выходили люди, было душно, и только когда он двинулся, из открытых окошек подул, пусть и тёплый, но воздух. Ли, утомлённая ухаживаниями за мной, умиротворённо спала в соседнем креслице. Будить я её не стал.  Спрашивать самого себя, что я здесь делаю, привычка у меня пропала. Я уже не мечтал увидеть себя в уютном месте в халате и тапочках. Хотелось уже ехать: куда - не знаю, зачем - непонятно. Главное с кем! Я уже начинал смутно представлять своё предназначение. Машинально проверил документы, деньги - всё на месте. Что меня удивило: денег стало намного больше. Пачка долларов, за последние дни заметно отощавшая, внезапно потолстела.
     «Обязательно спрошу, где она их вяла», - подумал я, посмотрел на чуть повёрнутую головку Ли, напоминавшую в этом положении портрет Элизабет Тейлор на памятной монете «Звёзды Голливуда» с островов Кука. Коллекцию монет я видел здесь на выставке ювелирных изделий, пока ещё был туристом. По телу пробежали мурашки и глаза наполнились влагой. Сейчас я и не подозревал, как был близок к разгадке тайны её имени. Чтобы случайно не проявить свои чувства, что нежелательно в общественных местах и повсеместно делать в этой стране, я решил глазеть на проплывающие за окном автобуса полуржавые пальмовые пейзажи и пыльную зелень придорожной растительности, на коров и буйволов, бредущих вдоль дороги с худощавыми погонщиками. Но стоило мне отвернуть голову, как я тут же почувствовал её заботливые руки на своей коленке.
     Ещё через полчаса мы без проблем пересекли границу в переходе Аран,…нет, не так. Аранья, … опять не выговорить. Аранья…пратет - Пойпет. Что за абракадабра? Скажу только одно об этом месте: без Ли здесь можно было заблудиться навсегда. Просто сесть под какое-нибудь дерево и реветь от безысходности, настолько всё было запутано и сложно в этой чужой системе ценностей.
      Я оказался не единственным белым европейцем, путешествующим в сопровождении привлекательной женщины. Несколько таких же, как мы пар, встретились нам. В ужас меня поверг свиноподобный немец с четырьмя студенистыми подбородками, поддерживающими голову. Совсем молоденькая девочка-камбоджийка рядом с ним выглядела его дочкой. В будке около дороги, где стоял пересекающий границу большегрузный транспорт, и больше походившей на весовую, нам проштамповали наши паспорта. Немец, обливаясь потом, в отвратительных гигантских шортах и насквозь мокрой, неимоверных размеров футболке, тяжело выкатился из будки. Подхватив, и потянув изо всех сил, его безразмерный чемодан на колесиках, девочка последовала за ним.
     Во что превратили земной шарик деньги? Какое бесконечное терпение надо меть, чтобы ежедневно находиться рядом с такой кучей дурно пахнущего жира. Наливать ему чай, дотрагиваться до него, ложиться с ним в постель. Моя голова отказывалась это понимать. Возможно, это просто работа.
      «Да это система тут у них такая, - подумалось мне, - берёшь туриста, и везёшь свою страну, выкручивать из него средства. А что? Всё по согласию - не придерёшься!»
 
Часть 5
Кардамоновы горы
 
   Пограничный Пойпет – самый гнилой и вонючий городишко, который мне только приходилось видеть. Гоголевская миргородская лужа, по сравнению с его, не обработанной уличной поверхностью - это оазис самобытности и благополучия. Терриконы бытовых отходов на улицах, озёра мутной жижи, с плавающими в них пластиковыми бутылками.  Чередующаяся чёрная и красная грязь на фоне высотных домов. Измызганные в ней легковые машины, потерявшие всякий цвет и пересекающие пространство, словно тупоносые корабли, собирающие перед собой волну из отбросов. Пыль в уже подсохших под солнцем местах, оседающая в ваших ноздрях стягивающей коркой. Приставучие «помогаи» из местных, желающие заработать на вашем неведении. Стоило Ли отлучится в туалет, как на меня сразу их нависло по три штуки на каждую руку. Оскорбления и, видимо, ругань на тралям-палям языке, определились у меня в голове только в одну фразу: зачем ты к нам припёрся, если не хочешь воспользоваться нашими услугами? Меня спас полицейский. Он проходил мимо и осведомился как бы невзначай (на чистом английском), не причиняют ли мне неудобства эти люди, которые, кстати, при его появлении, исчезли. После всего, что со мной случилось в Тае, чтобы избежать ещё больших проблем, я весело ответил: «Никаких проблем», и тут появилась Ли. Она что-то быстро и видимо тактично высказала полисмену. Тот со скабрезной улыбкой, вызвавшей у меня смешанные чувства, удалился. Поэтому мне в голову тут же пришла страшная по своей сути мысль, начавшая угнетать меня. Уж больно ехидно улыбался представитель закона и деловые речи Ли на неизвестном мне кара-бурды вызвали у меня немало подозрений.
     Подумал я вот о чём: за границу меня вывезли специально, чтобы я не смог никуда пожаловаться. Подстрелить туриста дело нешуточное. Они воспользовались моим несколько невменяемым положением и быстренько удалили меня из страны. Конечно я был зол на сердобольных родственничков Ли, хотя сама она вызывала у меня совсем другие чувства. Отступать было поздно, пусть мне и не нравилось то, что я видел вокруг, поэтому я решился только на вопрос: «Почему мы оказались в этом месте? И собственно, куда мы едем?»
    Ответ меня сначала удивил, а потом рассмешил своей наивностью. Оказывается, мы стремительно продвигались к ней на родину, чтобы познакомиться с её отцом. Он должен был залечить мои раны и разрешить дальнейшую нашу жизнь.
     Когда я закончил, хохотать, Ли на полном серьёзе дотронулась губами до моего лба, чтобы проверить, не поднялась ли у меня снова температура. Нет, я был в полном порядке, просто  не люблю, когда за меня принимают решения, да ещё такие важные.
Сердился я не долго. Сама обстановка не предполагала сейчас какие-то другие чувства, слишком всё далеко зашло. Слёзы, выступившие у неё в уголках глаз и потерянное выражение лица, сделали своё дело. Я сдался, и она сразу же прижалась ко мне всем телом, как кошка - упругая и пушистая. И хитрая ещё к тому же, хотя именно это и нашло во мне ответную симпатию!
     Автобус, ожидаемый нами на станции, так и не соизволил прибыть, такое своеволие здесь в порядке вещей, поэтому пришлось искать такси. Машина попалась с говорливым водителем и русской надписью на его мокрой от пота майке: «Эх, прокачу!» - словно дополнительный документ, подтверждающий право на извоз даже таких туристов. Он тараторил, как репродуктор, постоянно оборачиваясь, и показывая свой улыбчивый с редкими зубами рот, и моя уставшая спутница ему нехотя поддакивала, поддерживая несуществующую беседу. Радовало только то, что у него в машине были сиденья помягче, чем в автобусе, и слабенький, но кондиционер. К сожалению, теперь испортилась дорога, вернее её вообще не стало. Трясло, как на испытательном полигоне. И чем дальше мы удалялись от чего-то похожего на посёлки, тем больше появлялось чего-то похожего на непролазный лес. Мы уже ехали пусть и по достаточно открытой местности, но вокруг холмы, поросшие густой щетиной деревьев, становились всё выше, дорога начинала петлять между этими небритым гигантами и под конец пути совсем смирилась с обступившими её деревьями.  
    После того, как замолчал уставший веселить нас водитель, мы ещё тряслись примерно час, переглядываясь устало в молчаливой болтанке. Ещё через два, после сжалившихся над нами деревьев, он остановился в поле, где на некоторое время они отступили от дороги  и, повернувшись, сказал: «Окай!» - Мы вылезли в застывший влажный воздух. Приятно ощущать твёрдую почву под ногами. Вытащили из багажника свои небольшие сумки, доплатили остаток суммы за проезд, и машина без сожаления вырулила обратно, даже не издав вежливый клаксон.
     Надвигались искусственные сумерки, зависящие лишь от облачных гардин. Вокруг парили влагой джунгли и тёмно-зелёные кроны, шатрами висящие над головами, уже растворялись в темнеющей от набежавших плотных туч высоте - меняли свой естественный цвет на серый. Лес шагал в гору, туда же вела и скрытая длиннолистой осокой тропинка. Мы свернули на неё, пройдя ещё несколько метров вперед по дороге. Я даже как-то с сожалением посмотрел на удаляющийся силуэт такси. С предгорья было видно, что его пыльный шлейф, клубился уже на расстоянии прощального взгляда.
     Стало душно. Ливень обрушился нам на спины неожиданно и мощно. Я вспомнил, как Ли усердно заворачивала мои электронные приборы в целлофан и тщательно обматывала скотчем в номере гостиницы. Тогда я тревожно подумал: «Не первый раз это делает. Что бы это значило?»
     Промокли мы насквозь за несколько секунд. Больше всего я волновался за Ли. Её белая  хлопковая маечка и хлопковые бриджи вряд ли могли спасти от прохладного дождя. Струи воды так плотно текли по лицу, что с трудом можно было разглядеть окружающее пространство. Но моя путеводная звёздочка куда-то меня вела. И хоть и медленно, но мы продвигались.
     Только сейчас, я начинал понимать, что это вовсе не городская местность и даже не пригород. Под ногами хлюпала скользкая холодная грязь. «Сандалиям – капец!» - Подумал я. Туман, ещё до дождя окутавший нашу высадку, хоть и был смыт небесными потоками, но увидеть что-либо вокруг не представлялось возможным. Я мог различить только ближайшие стволы огромных деревьев, какую-то зелень, иногда дотрагивавшуюся до моего лба и прозрачную фигурку Ли впереди, словно сотканную из самой воды.
     Через какое-то время мы очутились перед грубо сколоченной деревянной лестницей, уходящей вверх. Дальше был дощатый помост и дверь. Её нам долго не хотели открывать. И только после двух моих ударов кулаками, третий провалился в пустоту.
     Это оказалось тем, что у нас называется: постоялым двором. Мы разулись у порога, вымыли ноги в специальном чане. Я стоял в луже, стекающей с меня воды, и не знал, что мне делать дальше. Под низким потолком тлела жёлтая лампочка. Невысокая пожилая женщина, очень ласково встретившая Ли (долго обнимала её и сушила полотенцем пышные волосы), проводила нас в комнату, где стояли белые пластиковые столы и стулья, совсем, как у нас в кафешках на городском «Бродвее».
     «Раздевайся», - сказала мне Ли.
     Я конечно засмущался, но она первая скинула с себя всё и я последовал странному примеру, исподтишка поглядывая, на её блестящее бронзой влажное тело в тусклом свете лампочки. Нам принесли одеяла и водку, жареное мясо и рис.
     Прибежали трое чумазых полуголых малышей с большими глазами. Они, испугавшись меня, прятались за барную стойку и по-очереди выглядывали оттуда, чтобы быстро убраться обратно,… я слышал сдавленные смешки.     
     Женщина, которую Ли называла Айна, как то уж очень эмоционально отреагировала на моё перебинтованное в разных местах тело. Прикрывала рот рукой, качала головой и охала. Казалось мне, что она бормочет про себя: «Мил человек, кто ж тебя так?» И только после того, как Ли быстро и по-своему объяснила ей что-то, Айна принесла и мне полотенце просушить голову.
После моего «спасибо», сказанного по-русски, заулыбалась - поняла.
      Потом меня, немного сдобренного алкоголем, усадили на топчан и, словно с мумии, начали скручивать вымокшие бинты. Было больно. Хорошо, что всё отсырело, иначе было бы ещё хуже.
     Вновь забинтованный я лежал в отдельной комнатке на втором этаже этого приютившего нас дворика и разговаривал с Ли.
«Это твой дом?» - Несколько неуверенно спросил я, ведь отца, к которому мы якобы ехали, я так и не увидел. «Нет, мой дом выше, в горах», - она направила в потолок указательный палец, изогнутый в другую сторону месяцем. Потом села рядом и взяла мою руку в свои уже согревшиеся ладони:  «Отец завтра приедет за нами, и ты увидишь место, где я выросла».  «Это так нужно тебе?» - Спросил я, снова не подумав. «Что же может быть важнее? - Ответила Ли удивлённо, - это же часть меня. Это великая тайна рождения имени». 
     Я понял, что она пытается, на фоне всех этих неблагоприятных впечатлений, обрушившихся на меня в последнее время, доказать мне своё чувство. И то, что мне обязательно нужно увидеть место, где она провела своё детство, является одним из главных доказательств. Ох уж эти буддисты! Ведь по её мнению своё доказательство я ей уже предъявил: там, ночью в заливе, спасая её от акул.
     «Но Ли, ведь я тогда не знал, что это была ты. И потом, ведь вы просто хотели из меня выманить деньги. Пусть и таким странным способом». «Это не важно, ты совершил поступок. А теперь я могу сказать, что сама хотела утонуть. Мне не нужна была моя жизнь в Тае. Я действительно считала, что достойна смерти, если жизнь моя зависит от денег. Если бы ты не поплыл за мной, я бы не вернулась». Она замолчала и рассудительно добавила к своей речи: «Время можно менять местами. Время величина непостоянная, если оно вообще есть это время. Теперь моя очередь совершить поступок».
     Я в наступившей для нас тишине, поразмышлял над этими её словами. И понял их примерно так: причину и следствие можно менять местами, а значит всё в мире из всего можно сделать, невзирая на прямолинейность времени. «Ли, - спросил я, не уверенный в нужном мне ответе, - а ты где изучала философию?» Я конечно ориентируясь на все свои здешние знакомства ожидал только один ответ, всегда собственно мне и предъявляемый на такие вопросы: «А что такое философия или кто такой Франц Кафка?» Здешняя Алёна, любительница Болливуда, например, спросила меня после разгромной речи в адрес мумбайского кино: «А кто такой Тарковский?» И когда узнала, что советский режиссер знаменитых фильмов, спросила: «А что такое «советский?»
     Ли ответила неожиданно и этим самым удивила меня настолько, что я, наконец, понял, с кем имею дело. «Университет Сорбонна Париж четыре, что расположен между Рекой Сеной и Люксембургским садом, - сказала она, как бы невзначай, - со мной там случилась первая любовь и ты на неё немного похож. Даже звуки ваших имен совпадают, если их произносить медленно».
Я еще, оказывается, был обязан некоему французику, тем, что сейчас со мной происходит! «Он не был французом, - словно услышала мои мысли Ли, - светловолосый грек, очень адаптированный был». «Как это адаптированный?» - Переспросил я. «Нормальный, нормальнее других, как ты - нормальный». Уже не знал чему тут верить и хотел ещё, кое-что пораспрашивать, но мой говорливый рот прикрыли поцелуем.
     Наконец-то нашу тишину уже никто не нарушал, и только дождь, притихший, вразнобой барабанил по железной крыше. Да какие-то животные звуки доносились сквозь тонкие дощатые перегородки.
     Мы уснули вместе, обнявшись: два разных мира, слипшихся в одно целое по воле корыстного умысла и цепочки нелепых событий. В эту благословенную ночь мне почему-то приснилась Алла, которая пыталась меня продать в рабство двум тайцам на белой Тойоте. Я уже связанный лежал в открытом кузове машины и ничего не мог сделать и только с рассветом понял, что меня слишком сильно утянули бинтами.
     Утро стало для меня ошеломляющим открытием, стоило выйти за дверь на дощатую террасу. Огромные древние деревья с высоченными кронами, неистовая мокрая зелень, вся в радуге, и крутые склоны уходящих ввысь гор, совершенно бешеное солнце, пролезающее в каждую щель, прозрачный звенящий эхом воздух, близкие облака. Да, мы уже были в горах. Почему-то вспомнился вчерашний таксист, запросивший невменяемую сумму по здешним меркам, чтобы сюда нас доставить. Это стоило того. Ещё юзом в моей голове пролетел наш серенький городишко в России, где я живу и мне стало стыдно от того, что я здесь не родился, настолько сильно уколола меня эта поистине райская красота.
     Мсье Колин, отец Ли, оказался французом (Ли просто не переставала меня удивлять), поэтому её черты лица были столь утончённы. Он приехал на воловьей повозке с американской многозарядной винтовкой, которую не выпускал из рук, и так больно и радостно хлопнул меня по ладони, когда пытался поздороваться по-европейски, что она потом болела до самой ночи.
     Это был бородатый добротный старикан в коричневом вельветовом пиджаке на голое тело. Со смешным, почти как у Пьера Ришара, выражением лица. Он аккуратно сгрёб в охапку свою дочь, и чтобы она не испачкала ног, лично отнёс её в повозку, я заметил, что она гордится своим отцом и что связь между ними не прерывалась никогда.
     По-русски мсье Колин так же не понимал ни бум-бум, но зато у него в кармане нашёлся затасканный, но приличный русско-английский разговорник, взятый специально для меня и позволивший мне расширить несколько суженное моё общение с моей новой семьёй.
     Кардамоновы горы или Кравань утопили меня в своей природной застенчивости. При видимой девственной их простоте, обманчивой тенистой тишине, бесконечности заманчивых пейзажей и постоянного желания сфотографироваться то тут, то там - таили в себе смертельную опасность. Это были тигры, слоны, медведи, крокодилы, пантеры, не считая всевозможных устрашающих ползучих гадов и их ядовитых модификаций. Самым коварным и непредсказуемым обстоятельством оказались противопехотные мины, подстерегавшие вас со смутных времён. Обо всём этом я был тут же предупреждён и уже без улыбки поглядывал на винтовку в руках Колина.
     Волы тянули повозку знакомой дорогой. Недоступные красоты проплывали мимо, и лишь одна из них - самая яркая и живая -  держала мою ладонь в двух своих малюсеньких ручках.
    К обеду добрались до деревни. Десяток дощатых и соломенных домов на сваях под железными крышами расположились уступами на пологом склоне. Вид с этого места открывался душераздирающий. Горы, покрытые изумрудной зеленью джунглей, в кучевых облаках светлая сфера неба.
«Блин горелый, - восхищался я про себя, - всю жизнь мечтал попасть в такое место». Душа моя растрогалась до слёз. Я смотрел, вдыхал прозрачный воздух, снова смотрел, вбирая в себя всю невозможную, необычную девственность этого места. Я словно оказался дома и всё растирал и растирал по щекам нежданные солёные капли.
     Нас вышли встречать местные жители. Чувствовал я себя неловко, вглядываясь в эти спокойные серовато-бронзовые лица, мне вдруг показалось, что я привёз с собой целый воз всякого ненужного хлама из прошлой жизни. Он тащится за мной, как привязанные на верёвочку пустые консервные банки и выдает каждое моё движение. Спрыгнул с повозки в красную жидкую глину, поздоровался по-русски и зачем-то поклонился от чрезмерного волнения. Дурак!
     От встречающих отделилась маленькая фигурка девочки, шустро подбежала ко мне, сверкая красными сапожками, схватила за брюки и сказала милым голоском: «Суэсдэй!»
      «Привет!» - Ответил я тихо по-русски. Это была Сок - семилетняя дочка Ли или Элизабет, как мне сказал по секрету мсье Колин её настоящее имя.
     Сколько мне нужно было вытерпеть и как далеко уехать, чтобы узнать её третью ипостась? И она оказалась настолько неожиданной и прекрасной, что захватила меня всего полностью и окончательно. Я теперь понял упорство Элизабет, не смотря ни на что тянувшей меня сюда.
     Обстановка в доме мсье Колина была просто роскошная. Плетёная мебель, куча всякой электроники, плазма во всю стену. Молодая жена - Сай, из местных. Пока я всё это разглядывал, мои бинты разматывали Сай и Ли, а напротив, на тигровой шкуре, сидела молочношоколадная девочка и пристально изучала меня сверкая белками глаз. Пахло уютом и домом: немного дымом, немного приправами, немного шерстью и великой любовью.
     Отсюда началась моя новая жизнь. Получалось так, что я как бы приехал ко всей деревне сразу. Мне пришлось сделать всем её жителям, пусть небольшие, но подарки. Автолавка пробиралась в горы каждую неделю и кастрюли, чугунные котелки, широкие круглые сковороды, лопаты и другой нужный инвентарь - всё было закуплено на мои деньги под руководством Элизабет. Теперь я понял, зачем она добавила мне своих денег. Это такой хитрый ход. Вроде деньги у нас теперь общие, а потратил я больше, чем было добавлено. Впрочем, я делал вид, что не замечаю этого явного обмана. Мне нравилось делать ей подарки, после этого она становилась особенно ласковой. Во всяком случае, задумка её с деньгами была мною раскрыта. Я до конца понял весь нехитрый план по поставке финансов родне оставшихся со стороны, погибшей в пасти крокодила матери, из которой собственно это селение и состояло.
     Взамен я получил невероятное уважение жителей, бесплатное питание и вечный «билет» на праздник. Я стал желанным гостем в любом доме и уже через несколько дней отличал всех по именам. Стоило мне просто остановиться около чьей-нибудь лестницы, меня сразу же затаскивали внутрь, и отказаться было нельзя. Я даже стал уверенно поправляться.
     Не смотря на все эти финансовые, не очень приятные для меня перипетии, я чувствовал себя прекрасно. Мсье Колин прикладывал к мои ранам какие-то листья и вскоре бинты сняли совсем. Здоровье моё выправилось. Элизабет светилась счастьем. Она просто гордилась мной, что иногда меня приводило в крайнее стеснение, но позже я привык. Это нормально, когда твоя девушка тобой гордится. У нас был отдельный дом, где вечерами мы оставались втроём. Я играл с Сок. Мы собирали пазлы или подбирали цвета к раскраскам. Научил я эту непоседу терпеливо рисовать акварельными красками, и через какое-то время небо на её картонке приобрело нужный градиент, размазанная зелень воплотилась в отдельные листочки, а животные, например, птицы или куры, хоть и отличались ещё анатомическими особенностями в сторону доисторических монстров, но уже приобрели адекватные размеры. Ли шила при электрическом свете или читала. У неё тут была целая библиотека, аккуратно расставленная на самодельных бамбуковых полочках. По углам комнаты существовали даже книжные шкафы со стеклянными дверцами. Удивительной ручной работы: вензеля иероглифы, таинственные знаки по периметру. Были даже книги на русском, но в основном с картинами, в смысле путеводители по музеям России. Иногда мы долго разговаривали про то или иное полотно, разбирая положения тел в пространстве иллюстрации, и что этим хотел сказать художник.
     Кстати за свет я тоже платил, причём за всю деревню. (Моя заметка на полях, с улыбкой).
     В один из таких вечеров Ли подсела ко мне и сказала, серьёзно сдвинув чёрные ниточки брови: «Завтра мы идём на водопад. Завтра ты станешь моим мужем». Во всяком случае, я так её понял.
«Но ведь у тебя уже есть муж?» - Тут же выпалил я, снова не подумав. «Тот человек в Тае, моя ошибка! А ошибки нужно исправлять», - ответила она тоном, не позволяющим возражения. Я первый раз видел, что она волнуется и даже может, нервничает. «Если я чего-то не понимаю, - подумал я про себя, - то лучше об этом не спрашивать!»
     Тогда я попытался приблизить её к себе, повалить на кровать. А что тянуть, и до свадьбы можно попробовать! Но Элизабет ласково отстранила меня: «Ты поймёшь, почему завтра», - но всё-таки сама не удержалась и прильнула к моим изнывающим от желания губам.
     Мы задержались в этом положении до тех пор, пока возмущённая прекращённой игрой Сок не начала трепать нас по очереди за ноги.
     Спорить с Ли? Если эта женщина говорит, что так нужно, значит умри, но сделай. Даже, если всё дело лишь в начинающейся новой фазе луны или ей приснился магический сон, в которые она верила. Такого чувства природы и предсказания событий я не встречал ни у одной русской девушки. Она спокойно говорила мне, что я прилечу к ней ещё несколько раз, а потом мы расстанемся. Говорила это спокойно, без истерик и слёз, поэтому наше время нужно провести  счастливо. А почему мы должны расстаться? Как я не спрашивал, как не настаивал на конкретном ответе, раскрыть свою тайну она не захотела.
     Французские корни? Да что вы! Она полностью была дочерью своей страны, и её отец, мсье Колин, обожал за это свою девочку. Всегда поддерживал в ней природную чувственность и никогда не требовал от неё заполучить всеми правдами и неправдами лучшей доли, где-нибудь на периферии спасительного леса в городе полном мусора и сумасбродства. Когда он лучше узнал меня, то даже перевёл на французский несколько моих стихотворений, чтобы почувствовать на языке смыслы моей головы. Да, так витиевато он выразился.
     Он нам устроил настоящий праздник!
     Утром, очередным беспечным утром, я вышел на дощатую веранду и, потягиваясь навстречу мелкому дождичку и солнечным световоротам в прогалинах  иловых туч, захотел выкурить сигаретку, заблаговременно вставленную за ухо. Но внезапный разноголосый хор жителей деревни внизу застал меня врасплох. Я разжал пальцы, и сигаретка упала с трёхметровой высоты под ноги митингующих. Старейшина Лок Кру, низкорослый коренастый мужчинка со сморщенным, как печёное яблоко лицом, две пышнощёкие девушки Моан и Кулап, поднялись ко мне на веранду и нанизали мне на шею гирлянды из местных цветов. Они так резко пахли, что я начал беспрестанно чихать. Как бы я не дергал и не тёр свой нос от невыносимой щекотки внутри него, рот произвольно открывался и я разражался двойным, а то и тройным чихом, отскакивавшим звонким эхом от здешних красот. Девушки хихикали. И меня, не одетого, в одних трусах повели вниз.
     Я уже всё понял, что это церемония, и что Ли знает про это, и мсье Колин от нескрываемого удовольствия потирающий руки неподалёку, давал распоряжения Сай, своей жене. Она, в своей праздничной накидке, летала между гостями, как редкая фея, как хозяйка здешнего леса. Я подчинился воле ведущих и познал все премудрости местного ритуала.
     В доме старейшины (это был дядя Ли) я был завёрнут в ужасно оранжевые штаны тонкими трубками книзу, подвёрнутые между ног и сделанные из одного куска материи, белая рубаха с пышными воланами вокруг шеи и запястий, да кожаные чёрные ботинки дополнили мой наряд. Вид мой был аляповат. Но я, вдохновлённый (всё-таки первый раз), сохранял спокойствие и торжественность. Уже через час я привык к своей роли жениха и выполнял всё, что мне следовало делать, по словам сопровождающих. Иногда достаточно было знака рукой или кивка головы.  Я даже жевал какую-то сильно пахнущую смолу, со вкусом пива и как оказалось с лёгким дурманом. Мои новые родственники, составившие целую деревню, выглядели на уровне. Яркие наряды у женщин и какое-то подобие костюмов у мужчин, но только подобие. В основном современные майки и джинсы. Здесь это считалось приличной одеждой.
      То, о чём предупреждала вчера вечером Элизабет - началось.
      После одевания мы яркой шумной процессией (я впереди во всей своей приобретённой красе) вернулись к дому Ли и стали ждать. При этом мои новые сограждане выкрикивали разные призывы на своём языке, но дверь, из которой я вышел два часа назад в одних трусах, по-прежнему была закрыта.
     Мы прождали ещё около двух часов. Мсье Колин с нарочито безразличным видом подошёл ко мне и язвительно пошутил:
«Если она не выйдет, то всё: никаких тебе любовных историй, но ты можешь остаться в нашей деревне!» И как-то непонятно похлопал меня по плечу, что мне вдруг стало ясно – это запросто может случиться. Холодок пробежал по спине. Такого я уже себе представить не мог, не хотел. В горле набух обиженный комок. Внутри себя, конечно, давно обосновалось утверждение, что всё это розыгрыш, и обязательно сейчас всё разрешиться, но уж больно он затянулся. А я уже был с ней, с моей Элизабет, и по-другому быть не могло. Провидение уже не имело права на это.
     При этом молодые кхмеры мне подносили то конфеты, то шоколад, то вяленых кальмаров (шутка Колина), самодельное пиво из фруктов или вино, разлитое мсье Колином за моей спиной, но я отказывался, и даже не на шутку стал волноваться. Дверь оставалась закрытой.
     Второй раз Ли заставляла меня так понервничать. Но даже эти потраченные флюиды волнения, идущие от моих нервных клеток для чего-то были ей нужны. Это была не проверка на прочность и уверенность в себе, это было закрепление уже пройденного совместно прожитого материала, чтобы новый, предоставленный с таким волнующим отрывом, лёг на сердце ещё четче. Свадебные свидетели ещё пуще подначивали меня. Девушки, которых было достаточно в деревне, проходили перед моим носом, останавливались и вставали в заманчивые позы, стреляли глазками, эротично и с долей юмора демонстрировали свои открытые части тела, как бы предлагая себя взамен. Особенно старалась Моан. Она несколько раз подходила, делала подношения, трогала меня, ведь до свадьбы считалось, что я ещё ничей. Как сверкали её глаза! Я даже заподозрил её в симпатии к своей персоне, но с какого-то недавнего времени мне стало это не интересно. Элизабет уже хозяйничала внутри меня и моему сознанию нравилась её тонкая душевная работа. Начинало рябить перед глазами от обилия красочных тканей и ярко накрашенных лиц. Хотя внутри всё говорило: дверь сейчас откроется и Элизабет обязательно выйдет.
     И она появилась.
     Если Вы когда-нибудь видели во сне проявление Ангела, то описание, близкое вашей душе можете представить сами. Вот моё: в матовом блеске жёлто-золотой высокой короны и горящей в лучах, неожиданно вышедшего солнца, прошитой позолоченными нитями одежде, Элизабет босиком вышла на дощатую веранду. Она сверкала, как Богиня, спустившаяся с небес. В каждом камне, будь то изумруд или рубин, или алмаз яростно горело солнце. Я смотрел на неё снизу вверх - видел и слышал, как браслеты, украшенные драгоценными камнями, поблёскивают игриво, заманивая меня к себе, легко цокают в завораживающем такте, призывно позванивают на её запястьях. Заиграла музыка: тихий клавесин с бубенчиками и дудочкой. И вот именно здесь, дорогие читатели, далеко от дома, в горной кхмерской деревне, почти на краю света, где небо соединяется с сушей, я понял, что такое настоящее чувство. Внутри меня всё жгло, светилось и рыдало одновременно. Это было настолько сильно и бесповоротно, что я мог превратиться в луч белого цвета или вспыхнуть, как новая, только что родившаяся звезда.
     Пальцы её изгибались так, словно для них не было преград, руки двигались в ритме, которого не существовало в музыке, но он был, словно из другого мира не осязаемый, но живой. Она доставала его из невидимого пространства и дарила мне - ритм новой жизни. Сжигая все старое и ненужное внутри моего обречённого сознания. Её бёдра, ещё не тронутые мной, звали, манили, жаждали. Согнутые в коленке ножки приглашали кокетливо остаться наедине. При этом искусно накрашенное лицо, изображавшее небесную деву, оставалось воистину человеческим. Я вспомнил слова Хахе - «про Богиню», и вдруг с неистовой ясностью понял весь их смысл. От этого понимания у меня выступили слёзы. Заметивший этот конфуз старейшина сделал знак рукой, и одна из девушек подошла, вытерла мне пот на лбу, а заодно и их, незаметно, как бы, между прочим.
     «Никогда, никогда не позволяйте сошедшим с небес Апсарам так танцевать перед вами, если не хотите, если не чествуете в себе сил служить им», - сказал мне мсье Колин, после того, как музыка внезапно оборвалась и танец завершился.
     Это уже потом я узнал, - Элизабет священнодействовала для меня танец Апсары - небесной девы, соблазнявший святых аскетов, согласно легенде. После чего, соблазнённый, становится простым смертным и теряет приобретённую ранее чрезмерную власть над мировым порядком.
     Да какая там у меня власть была! Так, оторви да брось. Сейчас я согласен был стать не только простым смертным, но и её рабом.
«Не все ли женщины проделывают то же самое с мужчинами повсеместно, - подумал я тогда, - вот только способы разные, и продолжительность действия этих способов, оказывается, имеет значение». Ли училась этим танцам почти десяток лет, начиная с пятилетнего возраста. Между прочим, она одна единственная в этой деревне, кроме конечно мсье Колина, умела читать и писать по-английски и по-французски. Понятное дело – университет! Больше в этой местности никто грамоте обучен не был.
     После танца ненаглядная моя удалилась переодеваться в соответствующий бракосочетанию наряд, поразивший меня необычностью форм и расцветок. Её брючный костюм  совпадал с моим, только выглядел гораздо изящнее. Мы стали похожи на две одинаковые куклы: одна побольше и помассивнее, а другая поменьше и поизысканней. Нас отвели за стол под навесом, где неправдоподобные угощения уже ждали нас.
     На самом деле, мне, конечно, всё это казалось. У влюблённых всегда краски ярче и гуще, чувства острее, изощрённее. Всё было по-простому, и пить много здесь не принято. Пусть и веселье, но на чужом языке. Однако я был счастлив, господа, я наконец-то был счастлив!
     Вокруг навеса в широких, неглубоких чанах задымили ароматические травы. Они развевали свой дурман даже под начавшим накрапывать дождичком. Нам показательно состригли по клочку волос с головы. Сложили их вместе и сожгли – это должно было принести нам долгие годы совместной жизни. Были песни, даже танцы, осовремененные цивилизацией, проникающей сюда с помощью телевизора. Снова выглянуло солнце. Передо мной это действо проходило, как на кинопленке, я только изредка ловил себя на мысли, что я таки сижу на месте жениха, а невеста моя сродни небесам.
     Ли была весела, быстро говорила на кхмерском, иногда вставляя английские слова, чтобы я понимал, о чём идёт речь. Висела на мне, прильнув щекой к моему плечу и обхватив руками праздничный торс жениха, восседающего на подушке. Всё спрашивала и спрашивала: «Понравилось моё выступление? Понравилось или нет?» «О, да!! - Отвечал я восторженно и добавлял по-английски, - Моя Королева!»  И она ещё сильнее прижималась, словно хотела зарыться во мне, и всё повторяла утвердительный вопрос: «Правда? Правда!?»
     Потом нас как-то шумно и с нескрываемым энтузиазмом, проводили до водопада. Пели песни и рассказывали речитативом непонятные для меня речёвки. «Это всё к счастью, к счастью!» - говорила мне Ли. Место это оказалось совсем рядом, и я понял, почему она мне не показывала его ранее. Давно уже я начал ощущать еле заметный его шелест издалека, но всё думал, что это так необычно шумят на верхушках гор тревожимые порывами беспокойного воздуха кроны деревьев, а это моя судьба подавала голос, еле слышный, но вполне себе уловимый. Здесь, и только здесь, нас оставили одних и моя уже уставшая ждать, помутневшая до болезненности страсть к ней, нашла выход.
     Так медленно и с таким наслаждением ещё не двигались мои руки. В этой части нашей совместной жизни, я ничего не хотел пропустить. Словно лёгкий ласковый зелёный вихрь поднял нас над водопадом, над джунглями, над миром. Будто бы мы оказались на облаке среди яркого света, среди порхающих огромных бабочек обмахивающих своими крылами наши вечные тела неземной прохладой. Мы плыли в душистом мареве розоватого тумана, держась за руки, и я вдруг, сквозь его белёсые просветы, увидел внизу на земле большой белый город с башнями сверкающими золотом. И не было этому городу ни конца, ни края.
     Мы лежали нагишом на мокрых, гладких, тёплых валунах и держались за руки. Вода неслась сверху нескончаемым потоком, утверждая незыблемость существования на земле. Я слушал шум её жизни и разглядывал Ли, парящую рядом со мной в тумане мелких водяных капелек, приправленных радужкой. Её почти прозрачное тело, растворённое в чаше моих желаний, было выпито с наслаждением и бесконечной благодарностью. Мой трезвый европейский ум, склонный к вопросу: «А что будет дальше?» Уже отключился. Такого сочетания слов в моей жизни больше быть не должно. И, если честно, важнее было то, что происходило сейчас, а остальное, как приложится.
     Мы плавали в небольшой чаше водопада, сидели в пальмовой тени, жевали, как макаки, оставленные нам, почему-то покрашенные бронзовой краской бананы, и казалось, что все хладнокровные гады и вездесущие москиты этого мира отступили от нас на время. Я научился наслаждаться своей собственной жизнью. Вроде бы, что может быть проще! Оказалось, что в ней есть не только работа, интернет, праздное времяпровождение с друзьями и напыщенный отдых на скучных туристических пляжах. Ранее, одураченный монотонностью ежедневных привычек, я не замечал, что мире царила сильная ни с чем несравнимая волна любви, достигающая только тех, кто умеет ждать и искать.
     Ли теребила мне шевелюру, изрядно отросшую за это время, целовала мой шрам на боку, тёрла мне пятки шершавым булыжником. Я же носил её на руках по пояс в воде, катал на спине, изображая кита.
     Любовное безумие охватило нас. Оно продолжалось, пока не пришла Сок. Смущённая нашими нагими телами, весёлая и нарядная, она позвала нас обратно. И мы расцеловали её и заставили с нами искупаться в чистой прохладной воде, что она с радостью сделала. Верещала и смеялась, как все дети беззаботно и шумно.
     Любовное безумие не оставляло нас и всю следующую ночь. И даже на утро, когда запоздалый бритый налысо монах в красном хитоне добрался до нас на коровьей повозке, специально, чтобы читать нам сутры. Мы слушали его бубнение четыре часа подряд, мне показалось, что мой зад окостенел даже на мягкой подушке и туловище моё сидит отдельно от конечностей. Поддерживало мой боевой дух только то, что я мог хоть изредка прикоснуться к Элизабет, а она гладила меня под столом рукой между ног, обещая награду.
     И снова водопад и блаженная ночь, и долгое дождливое утро, и радостная Сок, принесшая мне кучу своих рисунков в альбоме со словами (по-русски): «Я любилю тиебя паппа», - разорвала мне сердце на клочки. «Кто научил её этой фразе», - спросил я у Ли, несколько взволнованный этим обстоятельством. «Тебе понравилось?» - Ответила она говорящим вопросом.
      «Либо это обман, доведённый до совершенства, либо это совершенство, не знающее обмана», - подумал я тогда, но мне уже было всё равно. Я уже был готов остаться здесь навсегда, и я остался. Вернее, большая часть меня, навсегда осталась здесь.
      Импровизированная свадьба длилась ещё несколько дней, постепенно угасая, но изредка вспыхивая, то тут, то там в различных домах на сваях. Это была не просто гульба ради самого процесса, как у нас, у русских, а просто тихое времяпровождение с хорошей едой, разговорами и гостями. Кто успел проснуться к этому времени, тот и сидел за столом, но старались прийти все. Мы каким-то непостижимым образом понимали друг друга, обладая лишь скудным совместным словарным запасом. Обсуждали, как и положено, в таких случаях все мировые проблемы, а когда дело доходило до специфических терминов, Ли помогала с переводом на кхмерский.
     Деньги на всё это действо из моей пачки долларов взяла Ли, и она ещё похудела почти на половину. Нет, я был не против, а нафиг она тогда нужна эта резаная бумага, если ей не пользоваться. Теперь я озадачился, как пополнить денежные запасы. Ведь у меня теперь была настоящая жена, и даже прекрасная дочь. Здесь, в горах, провернуть операцию с заработком, показалось мне невозможным.
     Тогда я направился к Колину, и всё выложил ему как есть. Он сказал, что в принципе ему это не нужно, поскольку у него две квартиры в Париже и неплохой счёт в банке, приносящий ему доход. Да и вообще тут можно жить без денег и это только Ли по своей женской прихоти любит делать частые покупки. Но мне он решил помочь, потому что самосознание мужчины должно успокоиться. И мы, насобирав в окрестностях кокосов, в оговоренный день отправились продавать их в предгорье.  Всё это стоило копейки даже по их меркам. Сидя на придорожном рынке  с калькулятором в руке, пока мой патрон ходил в привычное отделение банка за дивидендами из Европы, я понял всю бесполезность своего положения с этими нелепыми кокосами в корзинах.
     И потом, никто ничего не хотел покупать, кроме водителей, разморённых в кабине и жадных до кокосового молока. В пересчёте на доллары я заработал всего 3, хотя рассчитывал на 100. Тут я и понял, что мне придётся вернуться ненадолго в Россию. Сердце моё уязвленно сжалось. Рядом со мной сидел престарелый кхмер и жарил огромных волосатых пауков на продажу. У него дела шли лучше. Жареные в масле пауки пользовались спросом. У кхмера не было одной ноги по колено и нескольких пальцев на руке. Я показал ему на увечья, будто спросил: «Куда делись?» Он привычным жестом достал из под своей седушки потрепанный глянцевый журнал и протянул мне. На согнутой странице была фотография американской противопехотной мины.
     Около нас остановился мини-вэн. С лязгом открылась дверь и две толстомордые рожи вывалились из провонявшегося перегаром нутра авто.
     «Братан, - на чистом русском услышал я обращение, - вижу ты не ихний, подскажи хоть на каком понятном языке. Нам бы деревню кхмерскую поглядеть. Сколько будет стоить?» «Эта увлекательная экскурсия», - добавил с пошловатой улыбочкой другой.
     Тут меня осенило, почему мсье Колин спрятался так далеко в горы и вообще покинул место суши, называемое Европой, разъедаемой скрытыми проблемами сексопатологий. Он мне пытался объяснить, но видимо, я не до конца его понял. Теперь всё встало на свои места. Было и без лишних объяснений понятно, что эти наглые секс бомбилы находятся в поисках заветной клубнички и чем экзотичнее она будет, тем больше она их устроит.
     Я выбрал кокос покрупнее из корзины, и угрожающе подкидывая его в руке, готовый пульнуть его куда следует, ответил, тоже на чистом русском языке: «Валите отсюда, урки недоделанные, поищите шлюх в другом месте!»
     Два амбала переглянулись и было дернулись в мою сторону, но вид протянутой мне кхмером метровой мачете, которую он держал за широкое лезвие ручкой ко мне, остановил их. Они, не солона хлебавши, бурча себе что-то под нос, сели в машину и укатили восвояси.
     Об этом инциденте я не стал рассказывать мсье Колину, потому что понял, род  неадекватных людей наступает. Нет никакой эволюции, есть только деградация. Этот род бедных мозгом, но властных человекоподобных проникает везде и всюду. Он ломает вновь родившиеся души и растит из них самоубийц и безумцев. Они приходят к нормальным людям в поиске своего места и уничтожают целомудрие, правду, идеи, в которые жители земли верили веками. Вместо этого устанавливают свои лагеря со скрытым рабством и безразличием к судьбе отдельного человека. Эта свора голодных несётся наразбирая дороги, сжирая каждого на своём пути. Поэтому мсье Колин выбрал эту, ещё тихую страну, и поэтому так далеко уехал в горы, в джунгли, поближе к небу, чтобы хоть на какое-то время отсрочить появление этих существ.  
     А кхмеру я оставил две корзины с кокосами и три заработанных мною доллара, так, за дружескую поддержку. Он то сразу сообразил, что тут к чему. Старый вояка!
     По возвращении в деревню я попытался объяснить всё Ли. Говорил я по-русски, с чувством, только иногда вставлял английские слова, по ним она и поняла мою тревогу за наше будущее. Она, не чувствуя никакой опасности, дала понять, что всё на местах. Что я не должен волноваться, больше денег она у меня не возьмёт, и что даже если я и поеду домой, то для неё ничего между нами не изменится. Хотя некоторая тень разлуки и промелькнула по её лицу, но воспитание и врождённая гордость не позволили показать это больше.
      Я перестал заморачиваться заработками и прожил в этом раю ещё один беззаботный месяц. Мсье Колин, желающий своей дочке только счастья, продлил мне визу по приглашению.
     Проводить с новой семьёй всё своё время, стало для меня правилом. Мы каждый солнечный день отдыхали на водопаде. В послеобеденные дожди нежились на нашем любовном ложе. Смотрели телевизор, я рылся в интернете. У мсье Колина был WI-FI на всю деревню. И наконец-то я начал плодотворно работать. Я писал. Какая разница что. Писал и всё тут. Когда тебя любят, кормят и ничего не требуют, ты имеешь такую возможность.
 
В ожидании сезона дождей
 
Здесь райская птица сверкает пером,
и звуками джунгли пугают
Парящий на сваях, просвеченный дом.
В зените зрачок замирает.
 
Здесь гулкие скаты пологих холмов,
изломы глубоких ущелий.
Обрывки тумана и сизых дымов,
ползущих из горных расщелин.
 
Последняя влага уносится вверх,
и зыбкостью воздух пронизан.
Лежишь на веранде, как раненый стерх,
да тупо глядишь в телевизор.
 
Здесь царство теней по ночам, либо днём
в висках омертвевшее пекло.
И нас обманувший, - сухой водоём,
И, кажется, - небо поблекло.
 
Я знаю, что скоро изменится всё.
Природа не терпит агоний.
Лишь ты не изменишься, и принесёшь
Дождинки на мокрой ладони.
 
     Мсье Колин выдал мне из своего оружейного запаса такую же, как у него пятизарядную винтовку и провёл со мной мастер-класс по стрельбе в деревянные чурки. Они, устроенные вкривь и вкось на бревне, с треском и семикратным горным эхом разлетались при попадании пули. «Океюшки!» - Хвалил меня Колин, и похлопывал по плечу. Ему так понравилось сказанная мной эта смесь русского суффикса и английского слова, что он теперь употреблял его к месту и не к месту.
     Теперь и я ходил по известным тропинкам вооружённым.
     Ничто не сравнится со вкусом добытого вами кабанчика. Пусть местные и любят это занятие, но я попробовал. Для Ли это что-то значило. Она даже стала смотреть на меня по-другому. С каким-то примерным уважением, как на своего отца. Сама приготовила мясо, хоть его и не ела. С особой гордостью позвала гостей.
     В этот день случилась ещё одна местная странность. Признаться, я был очень удивлён и даже не сразу понял, что от меня требуется.
Ли очень опечаленная, подошла и сказала, что не может быть со мной сегодня ночью и не сможет ещё несколько дней. Я было думал, что она собралась куда-то уехать, но оставшаяся в гостях её подруга (давно мечтавшая иметь белого человека), должна была выполнять женские обязанности Ли в постели. Причём моей новой наложнице были даны чёткие указания, что и как нужно делать. Ли хотела было оставить нас наедине, но не смогла уйти. Так мы втроём и просмеялись над всякой ерундой до глубокой ночи. Потом незаметно, незаметно перешли к главному. Всё получилось само собой, без стеснительного напряжения и навязчивых приставаний. Моан урчала от удовольствия, как большая кошка и других каких-то звуков я не смог от неё добиться. Только в конце, когда тело её ответило мелкой дрожью и сладкой судорогой, она схватила ладонь Ли и сжимала её и сжимала, потому что от настигнувшего её головокружения не могла сказать ни слова.
     Теперь я узнал, как Элизабет отличается от кхмерских женщин. Девушка Моан совершенно не целовалась, а только тёрлась носом и очень неуклюже выполняла все операции со своей изящной, но всё-таки недвижимостью. Наутро, смущаясь, благодарила, и словами и жестами и поступками - сама приготовила завтрак. И всё старалась вежливо поклониться и всё прятала глаза, то краснея, то белея щеками. Мне даже показалось, что благодарность её чрезмерна, но Моан вся светилась неведомым мне чувством привязанности ко мне, ко мне и Ли, ко мне, Ли и Сок, словно хотела и могла стать частью нашей новой семьи.
     Неожиданно, после завтрака, снова пряча глаза, шепнула что-то моей жене на ушко, и видимо получив согласие, снова потянула меня тихонько на ложе настойчивыми пальцами. Я с недоумением посмотрел на Ли. Она только махнула рукой с улыбкой и принялась за своё любимое чтение. Читала она в этот раз английский перевод книги Вернадского «The Biosphere».
     Я понимал, что должен как-то реагировать, на такое, боюсь выразиться неправильно, забавное проявление чувств, и пригласил Ли и Моан в предгорье, в магазин, чтобы купить им подарки. Предложение моё было принято с восторгом, особенно моя неожиданная «наложница» прыгала и кружилась на одном месте в непонятном танце, бросилась мне на шею. Я еле её успокоил, подхватил на руки и спрятал в полутёмную спальню, подальше от снисходительных, не знающих ревности, глаз Элизабет. Откуда я опять вышел только через полчаса измученный любовной кармой. Ли увлечённо читала, не обращая на нас внимания.
     Да, мы отправились на шопинг.
     Воловья повозка, до постоялого двора, где Айна отвела наших животных в специальное стойло. Потом пешком до трассы. Дальше рейсовый автобус, перевозящий вместе с людьми и кур, и свиней, и коз. Одно радовало, ехали мы в нём недолго, прикрывая свои экзальтированные носы, до местечка, где расположились первые признаки наивной цивилизации, включая заправку и, похожий красками на попугая, торговый центр, ни чем не отличающийся от любых расположенных на таких дрогах магазинов.
     Моан нравилось на полках всё подряд. У меня сложилось впечатление, что моя временная вторая жена недалёкого воспитания. Глаза у неё одинаково горели и на кич нижнего белья, сваленного в огромных корзинах, так, что можно утонуть в нём с головой, что она и сделала; и на приличного вида костюмы, висящие отдельно по достаточно забористым ценам. В результате я купил ей всю эту кучу вещей, на которые она показала своим стеснительным, но уверенным пальчиком. И так она их тщательно примеряла, и так придирчиво вертелась перед зеркалом, что азартный румянец не сходил с её вдохновлённого лица.
     «Вот бы в кровати так усердствовала!» - Подумал я, поглаживая ладонь Элизабет, которая вместе со мной с мягкого диванчика наблюдала за звёздным часом своей подруги. Но я оценил поступок своей жены. Поделиться с близким своим счастьем! Поделиться просто так, понимая, что её мимолётное желание меня, моего тела, такого же вот успеха, как у своей подруги, такой же радости и искреннего чувства, может перерасти в зависть. Вот чтобы этого не случилось, был проделан этот мудрый гешефт. А мне был выдан такой кредит доверия, что не выплатить его никогда, слишком мудра оказалась моя жена и проницательна. Всем моим русским барышням не хватало именно этого, даже Алла, пожертвовавшая отношениями ради новой жизни, не смогла преодолеть себя в изменённом состоянии сознания.
     Но, глядя, как радуется, словно детство беззаботное - Моан! Я не стал читать нравоучения никому. Как правильно сказала Элизабет: «Главное прожить отведённые нам совместные дни счастливо». А такие поступки, как сегодняшний, входили в это классическое состояние.
     После произведённого Моан опустошительного рейда по магазину, Ли выбрала одну, но очень приятную вещь (кажется, это были резиновые сапоги с нестираемыми узорами) и без фанатизма  в добрую шутку, копируя повадки предыдущей манекенщицы, покрасовалась в обновке передо мной. Чувствовалась европейское воспитание и  рука мсье Колина. Не к лицу благородной образованной девушке обезьяньи радости.
 
Часть 6
Ангкор-Ват             
 
     Наша поездка в Ангкор-Ват началась с затяжного дождя и закончилась им же, словно в этом промежутке солнечный ветер – наш несомненный друг, расчистил двум родственным душам пространство необходимое для осознания себя в священном месте. Ещё дома, мы решили выбрать свой путь и отправились к старинному храму на перекладных напрямую, через озеро Тонлесап, а не в объезд, на комфортабельных автобусах, как было принято. Хотя ни один навигатор не смог построить нам этом несуществующий маршрут, но этот путь был в голове у Ли, потому что она несколько лет назад жила на этом озере, где и погибла первая Жена мсье Колина и её мать.
     Время в пути не то что бы стало короче, оно стало увлекательнее. Мне удалось увидеть, как на самом деле живут в стране, которая некогда была центом мира, а её главный Священный город вмещал в себя 12 сегодняшних Нью-Йорков и погиб только из-за нехватки пресной воды. Кто жил в этом огромном мегаполисе? Какие люди ходили по его улицам? Что влекло их в эту часть света, в это поистине райское место.
     Первая деревня, в которой мы остановились на ночлег, находилась на той самой просёлочной дороге, по которой мы и двигались на попутных возницах. Это были либо одиночные машины, перевозящие домашний скарб, либо телеги запряжённые коровами или волами с грузом каких-нибудь веток или тростника.
      Деревня приняла нас радушно. Нашлись и знакомые, знавшие семью мсье Колина. Так что нам не на что было жаловаться. С первыми петухами  мы снова вышли на хорошо укатанную дорогу, ещё не совсем размоченную обложным дождем, и нас тут же подобрал странного вида мотоцикл, с приделанной на заднюю ось, как у машины крытой тележкой. Он выскочил из утреннего тумана, довёз нас почти до самого озера, и снова скрылся на неизвестном повороте в уже вечерний туман. Дождь притих, но методично продолжал присутствовать мелкой взвесью и неожиданными набегами. До берега мы дошли пешком, накрытые своими разноцветными дождевиками. Торопились, пока на небе не выключили свет, а выключался он тут внезапно до полной темноты. Ли даже уже достала фонарики из сумки, которую я нес на плече, но они не понадобились. На берегу нас встретили несколько рыбацких домиков на сваях. Здесь мы нашли приют в оборудованной под кухню веранде с насиженными до коричневого блеска деревянными топчанами, которые и послужили нам ночью кроватью. Нас накормили жареной рыбой, запахом которой тут пропиталось всё и пока мы укладывались спать, продолжали настойчиво жарить рыбу для завтрашней продажи. Я уже хотел было уйти, но Ли меня остановила. «Дремать снаружи опасно. А ты не уснёшь, будешь только дремать и можешь простудиться или тебя укусит какое-нибудь животное. А мы завтра должны попасть в Ангкор. А ты будешь сонный, простуженный и укушенный», - сказала она с улыбкой. И я смирился, тем более, нас обещали доставить на другой берег озера за смехотворную сумму.
     Опять Элизабет оказалась права. Если бы я вышел вчера на улицу, а мы сели в лодку около четырёх часов утра, я бы не то что не выспался, я бы… . Было так зябко после этого кухонного тепла, и мокро, и рано. И как у неё хватает сил на бесконечный контроль всех ситуаций? Я молча дрожал на носу длинной лодки, напялив на себя все бывшие в наличии майки и дождевик сверху. Ли сидела напротив на дощатом помосте, казалось, что ей совсем не холодно – голые коленки и кофта с коротким рукавом просвечивали под полупрозрачным дождевиком. Когда лодка двинулась с места, я спустился пониже за её высокий нос, чтобы меньше ловить спиной ветер.
     Через час на всём небе включили полный свет. Равномерное кудахтанье мотора и спокойная, глинистого цвета рябь воды убаюкали меня. Изрядно потеплело, и я дремал, пока рука Элизабет не растормошила моё сонное состояние. Как и прежде накрапывал дождь, и затянутое непроглядной хмарью низкое небо висело над головой. «Смотри, смотри!» - Ли кивнула  на правый борт. Я приподнялся, взглянув на нашего капитана-рыбака в брезентовой куртке с выгоревшим от солнечных лучей капюшоне, он тоже смотрел в ту сторону.
     Прямо на поверхности воды дрейфовали домики жителей плавучей деревни. Они казались игрушечными, несколько потрёпанными и бесцветными. В ближайшем домике женщина мыла посуду прямо в озере спустившись к воде по специальной лесенке. Я слышал про такие поселения прямо на водной глади, а вот увидеть довелось впервые.
     Недалеко от нас проплыли два круглых таза, управляемые смуглолицыми детьми. У каждого в руках было небольшое весло. Они смеялись и упорно гребли к какой-то палке торчавшей прямо из воды недалеко от их плавающего дома. «Сети. Рыбу ловят», - пояснила Ли. Почему-то я попытался посчитать, сколько в деревне стоит лодок у плавучих домов, но увидел, что и с другой стороны стали появляться плавающие сооружения. И мы теперь ехали как бы по водной улице. Считать на две стороны отпала всякая охота. Наш возничий подрулил к одному из домиков, где его встретил взмахом руки, сидевший в обдрипаном шезлонге пожилой кхмер. Наш возничий достал канистру и передал её на плавучую платформу, ему тут же вынесли новую полную. Ли заплатила за бензин, и мы тут же потарахтели дальше.
     Ещё полчаса и наши ноги ступили на сушу. «Сием Рип», - сказал возничий, показывая пальцем, на асфальтированную дорогу, уходящую вверх от довольно высокого причала. Ли ответила ему на кхмерском. Он помахал в ответ и тут же развернул лодку назад.
     Здесь уже начиналась туристическая зона. Это стало понятно по обилию различных мотоциклетных такси на довольно обширной стоянке. При нашем появлении все водители заволновались и стали махать нам небольшим карточками в руках. «Они ждут туристические автобусы, мы на них не поедем, слишком дорого. Пойдём дальше там есть гужевые повозки», - сказала Ли.
     И вот мы уже покачиваемся на мягких рессорах за относительно небольшие деньги. Я окончательно проснулся и под навесом нашего нового средства передвижения, стал избавляться от лишних маек, которые на себя напялил утром. И правильно сделал, потому что пока мы проезжали по низкорослому центру города, вышло жаркое солнце и не собиралось больше исчезать. Мне это местечко отдалённо напомнило наши малые города Ростов или Переславль, если бы не французская речь повсеместно и не яркие надписи на чужих языках вдоль меблированных прилавками улиц.
      Не успел я мысленно подготовится к дальней дороге, которую себе представлял почему-то долгой, идущей сквозь непролазные джунгли, как мы уже приехали, и я, наконец, увидел нечто… .
     Чтобы чувствовать себя поувереннее, я взял за руку Элизабет и мы пошли внутрь. Она наблюдала исподтишка, как меняется моё лицо. Я заметил это и спросил: «Что? Что ты так странно смотришь?» «Чувствуешь что-нибудь необычное?» - ответила Ли вопросом на вопрос.
    Мы уже прошли дорожку пересекающую водный канал и остановились у самого входа в комплекс. Я попытался разобраться в своих ощущениях и не нашел ничего такого, что могло бы заинтересовать Элизабет. Да, это грандиозное строение, да, я был в восторге от того, что видел. Набежали стихотворные строки, ещё не оформившиеся в целое, но они уже тасовались в голове, склеиваясь неожиданными рифмами. Я записал быстро несколько уже готовых, пока Ли кому-то звонила по телефону. Всё было обычно, пока к нам не вышли два налысо бритых монаха, с отблесками солнца на влажных лбах, в монохромных оранжевых хитонах. Почтительно поклонились (руки лодочкой). К нам на свадьбу такой же приезжал и читал сутры.
     Я посмотрел на молодые сильно загорелые лица монахов, посмотрел на свою жену, взгляд мой проскакал по шишковидным башенкам комплекса и  вдруг я почувствовал, как время якобы замедлилось. Звуки стали протяжнее и догнавшие нас туристы с фотоаппаратами, случайно попавшие мне в зрачок, вдруг замедлили свой ход и я увидел, как одна женщина подняла ногу, чтобы сделать шаг и, так и застыла в этом положении. Я посмотрел на небо, частично застеленное неподвижными облаками, на лучи солнца сквозь них, ступеньками спускающиеся к земле. Тут мне попалась какая-то птица также застывшая с расправленными на всю крыльями. Я снова посмотрел на Ли и увидел тревогу на её лице. Она одна двигалась в этом застывшем мире, потом к ней присоединились и монахи. Все они смотрели на меня, протягивая руки, но двигались так медленно, что я, закрыв глаза, успел грохнуться на дорожку.
     Очнулся я в просторной палатке на дощатом настиле. Сквозь открытый полог светило солнце и попадало мне прямо на лицо. Я уже начинал привыкать к своему бессознательном здесь нахождению в разных ипостасях. В палатку вошла Ли и два её оранжевых спутника, где то я уже такое видел машинально подумалось мне. Ещё я заметил, что у дверей столпилось много оранжевых, заслонивших все, что было снаружи.
     Я сел. Всё было нормально, ничего не кружилось и не падало. Я вообще не понял, что со мной случилось. Что тут могло со мной случиться? Солнечный удар? Никогда такого не было.
     Ли села рядом и взяла меня за руку. «Как ты себя чувствуешь?» - спросила она. «Прекрасно», - ответил я эхом, вернее мне показалось, что звук мой немного плавает. Ли продолжила: «Что с тобой было? Ты на несколько секунд исчез, и мы нашли тебя уже лежащим на земле» «Как исчез? Куда исчез? Я вообще-то всё видел, только вы все были медленные», - сказал я снова эхом. Ли перевела монахам мои слова. Напряжённые лица монахов изменились. Они заулыбались и с радостными восклицаниями выскочили наружу, что-то быстро рассказывая всем собравшимся.
Ли сказала мне шёпотом: «Сейчас тебе принесут предметы и должен выбрать из них три, какие тебе покажутся знакомыми. Не торопись, подумай!» Кажется, я начинал догадываться, что от меня тут все ожидают, потому что читал про такие испытания у тибетских монахов. «Ли! Они ошибаются! – ответил я Ли, - Это просто солнечный удар и не более! Они тут наверное каждого кто падает на землю так проверяют?» Мои слова опять странным эхом разлетелись вокруг. Мне показалось, что их услышали даже стоящие за пологом палатки. «Вот видишь, ка ты кричишь, как громко у тебя получается. Я вот говорю, меня никто не слышит», - Ли приложила указательный палец к губам. В палатку вошёл пожилой оранжевый. Лицо у него было иссохшее со впалыми щеками. Он положил на землю передо мной ящик, похожий на деревянный чемодан и открыл его такими же сухими и сморщенными руками, костяшки пальцев сильно выделялись, как концы косточки на обглоданной куриной ножке. Я посмотрел ему в глаза, и он почему-то опустил их, показывая мне на содержимое чемодана открытой ладонью.
     Если честно, мне было абсолютно всё равно, как разрешится эта нелепая ситуация. Хотелось на воздух, в палатке было душно, и хотелось побродить-таки, держась за руки, вместе с Элизабет между этих древних сооружений, пока снова не зачастил надоедливый дождь.
     «Выбирай», - шепнула Ли мне в ухо.
     Я помедлил для видимости несколько минут и взял в руки первое попавшееся: резную шкатулочку, потемневший от времени медальон с барельефом и трубку с изгрызенным мундштуком. Монах посмотрел на меня нейтрально без всякого движения души в глазах и протянул ко мне свои иссохшие руки, чтобы забрать все предметы. Я ему их отдал, при этом он задержал мою левую руку, разглядывая что-то на ладони, и удивленно посмотрел на меня после этого. Мне порядком надоели дотошные процедуры освидетельствования и я решительно встал и мы с Ли вышли на воздух.
     Монахи, что ждали снаружи, расступились, я сделал руки лодочкой, как моя жена, поклонился, и мы пошли осматривать храм. Я шёл и оборачивался, шёл и оборачивался: как-то в диковинку, что тебя провожает взглядом такая толпа головастых людей в одинаковых одеждах.
     Бродили мы долго. Было на что посмотреть и что потрогать. Я настолько проникся ощущением какого-то полёта, что почти не замечал эти оранжевые фигуры, которые нет, нет да попадались на нашем пути. Они словно преследовали нас, выглядывая из-за камней и с верхних окон различных башенок. Конечно же, я был восхищён увиденным великолепием, невзирая на тотальную слежку. Голос мой обрёл первоначальное звучание, и как только начал накрапывать дождь, мы отправились к выходу.
     Когда садились в нанятую повозку, чтобы доехать до Сием Рипа, наполненное тяжёлой влагой небо снова рухнуло на нас нетерпеливым ливнем. Крытая повозка двинулась в путь, несносно поскрипывая всеми колёсами, и только теперь, нас догнал монах и отдал в руки Элизабет целлофановый пакетик с запиской. Не дожидаясь ответа убежал, смешно раскорячивая кривые ноги по определившимся уже лужам и подобрав свою насквозь промокшую оранжевую рясу.
     Я достал блокнот и записал туда уже готовое стихотворение.
 
Ангкор-Ват
 
Цивилизация стоит, времени не замечая,
Мы же идём к ней: после стакана чая,
после яичницы с колбасой, в никотин папиросы.
У нас нет - желанья узнать, зато есть вопросы
по существу, а иные, так - без толку.
Это, как в шестьдесят, продевать нить в иголку,
тыкаешь наугад, а попасть не в силах
в это ушко верблюд не пролез, но свезла кобыла
нас с тобой в эти корни и камни.
Я стою среди старины, среди сроков давних,
Держусь за твои невесомые пальцы,
потому что душа моя сейчас, как на пяльцах.
Вышивай на ней, мой друг, всё что сможешь.
Твои нити и иглы земного стали дороже.
Мы бы остались здесь, да монах восвояси машет,
Что-то лопочет на ихнем, суёт в руки бумажку.
Там пожелания: счастья, добра, удачи?
Нет! Там ответ на вопрос: «Что же всё это значит?»
Ты мне переводишь, и сердце при этом даришь.
Я цивилизован настолько, что с этим уже не сладишь.
Вишну глядит сквозь ливень, и наша скрипит повозка.
Возничий, с улыбкой, в пол-оборота: "Сим-Репа - потерпи немноска».
 
     Ли прочитала то, что было на клочке бумаги, и произнесла с удивлением: «Сахома (главный монах) пишет, что ты их обманул и специально выбрал не те предметы. Он просит узнать у тебя каковы причины такого поступка, потому что они точно знают, кто ты есть и не понимают причины обмана». Ли помолчала и с какой-то неистовой радостью обняла меня и прошептала: «Он пишет, что у них расцвёл махамеру - цветок, который не мог зацвести с самого рождения Сахомы. Он вчера дал бутон, а сегодня раскрылся в день твоего появления».
     Я пожал плечами: «Не знаю, что они себе там напридумывали, но у меня есть ты, а остальное мне не особо нужно. Ну, никак я не могу соотнести себя с запоздалым цветком, и про переселения душ толком ничего не ведаю». Ли не унималась: «У тебя на ладони есть знак. Я его тоже заметила в первый же день нашей встречи. Расскажи, какие вещи ты должен был взять?» «Хорошо, - схитрил я, - я расскажу тебе про это, а ты мне откроешь тайну, почему мы потом с тобой должны расстаться?» Ли отрицательно замотала головой. «Что за знак? Ты хотя бы это можешь мне показать?» Ли взяла мою левую ладонь и провела щекотно пальцем по каким-то трещинкам. Получился понятный только ей и видимо Сахоме иероглиф. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться. «И это вся кутерьма из-за этого?» «Не только! Ты же исчез на несколько секунд. И это все видели!» - Ли искала возможность доказать мне мою божественную причастность. «Никуда я не исчезал! Просто упал очень быстро от солнечного удара, а вы не заметили момент падения!» - Отпирался всеми возможными доводами. «Нет, всё было не так!» - Элизабет в шутку стала стучать мне по спине кулачками. «Нет! - Возражал я, - всё было именно так!»
     Элизабет притихла и задумалась. Потом, как очнулась от оцепенения и попросила: «Прочитай мне, последнее стихотворение в твоём блокноте». Попросила так, словно ей в данный момент не хватало чего-то принадлежащего к высшим сферам бытия, эдакий культурно-религиозный голод. И я начал читать наизусть, размеренно и чётко, насколько позволяла колыхающаяся на рессорах повозка, потому что помнил ещё каждую строчку.
     Ли ещё недостаточно изучила русский язык, хотя стремилась к этому, как и я собственно, постигал непонятные для меня звуки шелеста листьев кхмерского произношения. А вот стихи всегда просила читать вслух. Говорила, что у неё создаётся приятное чувство, будто внутри головы камешки перекатываются тихим эхом океанической волны, в самый ласковый штиль, и хоть она и не понимает значений многих слов, но округлые точные рифмы и ритмические размеры, приводят её к половине ощущений, как если бы она уже знала русский язык в совершенстве. Она даже различала наличие мужских и женских строк на слух, повторяя их вдогонку привыкшими к другому языковому пространству фонемами. Я восхищался её природной способностью так чутко воспринимать любую речь.
     Домой, в деревню, мы возвращаться не стали. Решили провести несколько дней на пляже в каком-нибудь тихом местечке. Своего рода свадебное путешествие, о существовании такого обычая она узнала от меня и приняла его тут же. И этой благословенной местностью оказался пригород городка Сиануквиль, куда нас и доставили по-очереди несколько рейсовых автобусов.
     Пока мы ехали, я старался больше не вспоминать произошедшее с нами в Священном городе. Это странное приключение показалось мне затейливой шуткой, улыбкой самого Вишну. Он с человеческой радостью подмигнул мне, вышел из своего сияния, презирая титулы и восхваления, усевшись со мной под ржавой пальмой у рыбацкого домика на озере Тонлесап, когда я задремал на перегоне между Удонгом и Кампонгспы. Сон был настолько яркий и явный, что я поначалу засомневался в окружающей меня реальности, когда внезапно вышел из видения обратно.
     Ли тут же спросила, что случилось? Видимо вздрогнул я и крикнул на весь автобус. Но я соврал, что привиделась какая-то чушь. Жена моя, пыталась выведать какая именно, потому, что чушь не может носить имя Бога, и выведывала так дотошно, что я начал подозревать неладное.
     «Почему тебя так интересует этот мой глупый сон? Что в нём такого?» - недоумевал я. «Ты пока не понимаешь, - ответила она почему-то радостно, - но скоро ты всё узнаешь». Будто знала, что мне привиделось.
     Мы высадились в центре городка.
     Холодная кола с пузырьками в носу, несладкий кофе у тротуарной стойки, зелёное яблоко напополам – перекусили. Разноцветные малоэтажные улочки с непредсказуемым колоритом: мотоциклы с навесами и без, трёхколёсные мотоциклы, мотоциклы с кузовами и тележками, мотоциклы-такси, мотоциклы в наём - самокаты. Более менее спокойные отзывчивые люди вокруг (от нетерпения я первый спросил направление к океану), и наконец-то асфальт. Этому обстоятельству я радовался больше всего. Так надоело уже скользить подошвами резиновых сланцев по сырой глине и утопать в рыхлом песке размытых дорог.
     Ужинали мы в приятной полупустой столовой, под нежарким и не протекающим на стол навесом; и уж я оторвался после долгих часов пути, двумя порциями любимого острого супчика, тем более, что лазурический вид на чуть изогнутую на горизонте синюю абстракцию пространства воды, куда уходила пустынная, нарисованная пастелью, улица, так и манил.
     Ли предложила остановиться у каких-то её знакомых и когда мы по лёгкому моросящей, почти невидимой водяной пыли добрались до их приличного за каменным белёным забором светлого дома, (глухая калитка со звонком) мне не понравилось место. Он словно висел всеми своими коваными балконами над крутым поворотом дороги, сразу переходящим в обрыв; до залива два квартала, ущемлённые условия гостевой комнаты: чуткие уши настороженных хозяев, двое переросших самих себя подростков с бадминтонными ракетками в руках, тесный дворик с травертиновыми чашами трёхэтажного фонтана - овальная дурь дизайнера. Один из акселератов, оказался девочкой, уверенно улыбающейся мне.
     Ли поняла меня сразу, ей также хватило одного взгляда на эту зажиточную простоту не совпадающую с нашим приоритетами. Мы мило распрощались, с лысоватым хозяином подозрительно нас оценивающим неулыбчивым взором и его супругой, одевшейся для нашей встречи, как на смотрины. Запах её лака для волос застрял у меня в носу. Поблагодарили, как и положено вежливо, долго и ушли, не смотря на приятную цену этого двухэтажного проекта.
     Вообще это место мне щекотливо напомнило отдалённые районы города Сочи, а хотелось, чтобы вокруг ничего из прошлого не отвлекало меня от моих чувств к Элизабет, от увлекательной работы, от нас двоих всё время держащихся за руки, от наших продолжительных взглядов глаза в глаза. Даже призрак Сахомы всё время незримо шедший за нами следом - меня раздражал.
     Уже в пригороде, дождик нас снова оставил на время и мы, сняли совершенно спокойно небольшой бивак, по-другому я его назвать не могу, что-то среднее между палаткой, бунгало и выложенной из неровного самана хижиной. Нас это устроило, потому что, не смотря на внешний доисторический вид, внутри было достаточно современно, включая холодильник и кондиционер, который я на следующий день чистил от вековой грязи. Океан начинался тут же за большим камнем, закрывающим наше жилище от пришлого с его просторов хулиганистого ветра.
     В первую же ночь, после того, как мы уснули в обнимку, замерев на полуслове от усталости, я и попал в эту красочную экзистенцию.
     «Йон, Йон», - кто-то ещё в бликующей красноватой темноте произносил имя. Я сразу понял, что это имя. Голос женский приятный, очень знакомый. «Йон! - шаги приблизились, - вот ты где, я ищу тебя по всем залам». Глаза открылись на зов. Был день. Солнце перешло уже в вечернюю пройму башенных окон. Я полулежал на подиуме обложенный мягкими разноцветными валиками со смешными золотыми кисточками на их тупых концах. «Небесные гости разошлись, - сообщил голос за моей спиной, - седьмой день окончен».
     Я почувствовал руку на плече. Кисть была легка, почти невесома. Вместе с запахом ароматных масел, и шорохом шёлка, боковым зрением уловил пурпурный силуэт платья. В солнечных лучах блеснуло какое-то украшение на руке. Обернулся. Ты стояла у окна в слепящем солнечном свете и пыталась дотянуться до второй его распахнутой створки. Чуть приподнявшийся вырез облегающего платья открыл чудесное персиковое бедро и перламутровую ложбинку под коленкой.
     Я вдруг вспомнил отчётливо и ясно, что люблю эту женщину так сильно, что любое её движение и взгляд вызывают во мне нетерпеливый трепет. «Мне приходится каждый раз глядя на тебя, сдерживать свои чувства», - сказал я ласково стараясь и в самом деле не поддаться искушению. «Я и сама готова поддаться ему, Йон! Если бы не этот важный приём!» - Она слегка поклонилась в знак ответного чувства, одарив меня своей несравнимой улыбкой. Поднявшись с ложа, осмотрел себя. На мне был белый камзол и такого же цвета брюки. Часть золотых пуговиц на камзоле была расстёгнута, и чтобы выглядеть перед своей женщиной прилично, я попытался продеть пальцами упрямые пуговицы в петли. Одна соскочила из своего гнёздышка, оставив там хвостик из ниток, и напоследок цыкнула о каменный пол, где-то под ложем. «Пуговка упала, - сказала ты весело, - я потом поищу». С этим словами подошла ко мне и подвела меня к окну за руку. «Смотри, как лучи солнца играют на барельефах дворца! Это наш счастливый город, мы его сердце!» Я обнял свою жену и, глядя на белые с позолотой величественные башни священного города, смотрел на уходящее солнце. А после того как внезапно выключили свет на кристально чистом небосводе, я услышал её прохладные ладони на своих щеках.
     Открыл глаза. Ли сидела рядом, держала меня за голову и говорила: «Тихо, тихо! Я здесь. Я с тобой». Сон настолько поразил меня, что я ещё лежал на кровати и не понимая, как такое может быть, повторял своё непонятное имя «Йон, Йон, кто это? Йон!» - глаза мои были мокры от слёз, а Ли всё держала и держала мою голову. «Йон - это значит волшебник», - сказала она. И тут же спросила с каким-то порывом надежды: «Ты видел? Ты видел нас?» «Да», - уже не сомневаясь, ответил я.
     В следующие ночи сны приходили всё с большей силой, если начать их описывать, то придётся посвятить этому ещё одну жизнь, а эту теперешнюю оставить на произвол случая. Иногда в одном сне умещалось несколько тех дней, иногда только какой-то небольшой отрезок насыщенного событиями времени. В основном проявлялись наши счастливые минуты: прогулки по цветущему саду, купание в водопаде, поездки на странных телегах без копытной тяги. Особенно мне запомнились наши посещения ближайшего, прилегающего к Священному городу поселения. Вообще-то, это и был один и тот же город, но он был настолько велик, что даже в своих снах мы не смогли его весь объехать. Прекрасные дома, мощенные камнем улицы, такие же белые с золотым храмы, как наш дворец, каждая улица, площадь, двор утопает в зелени и цветах. Люди везде встречали нас улыбками и небольшими подношениями в основном символическими. Поэтому я не всё рассказывал Ли. Старался, чтобы она не забывала, где мы должны быть настоящими. Хотя кто теперь разберёт, кто разделит эти жизни на нынешнее и прошлое? Возможно, те, кем мы когда-то были, живут в нас до сих пор. Я чувствую, что так и есть, но сбитый с толку социалистическим воспитанием, не могу в это поверить до конца. Жена моя она всё такая же, как тогда и даже повадки и манера говорить, и походка, и такая же лёгкая кисть руки. Я наслаждаюсь её вечной красотой, и чувство к ней не изменилось, я вспомнил его, так же, как и всё остальное, и теперь не смогу его забыть. Хорошо это или плохо я не понимаю, но когда я знаю, что она сейчас рядом - я счастлив.
     Теперь, когда всё, наконец, разрешилось и моё понимание мира обрело полную картину, мне стало понятно какой невообразимой мелочной жизнью я жил. Вспоминая каждый свой поступок, подверженные страстям движения души, глупая влюблённость, я понимаю, что всё это были лишь ступеньки к пониманию большего, к пониманию истинного знания о чувственном и высшем мире. И потом, у меня появилось имя, которое я с гордостью теперь буду носить, потому что оно соответствует тому, что я знаю и умею. И самое главное, что Элизабет произносит его так, будто одним движением своего мизинца, я могу включить свет везде, не только на небосводе, но и во всех плачущих и ищущих душах сразу. Она верит в это, верит в меня, а как оказалось вера - это незаменимая часть волшебства.
     Одно я могу сказать, после того, что мне удалось увидеть, у нашей сегодняшней цивилизации осталось только воспоминание о былом своём величии. Мы выбрали не тот путь, мы стали обращать внимание на частности, упуская главное. Я видел, как строится Ангкор Ват. Никакой техники, никакого даже упоминания о ней. Люди поют, камни летают. Передвигаются такие глыбы без помощи каких-либо механизмов, что поначалу трудно в это поверить. Путь точных расчётов и чисел, заставил забыть нас путь слов и магии. Мир пластичен. Он подстраивается под всех нас сразу не делая ни для кого исключения, поэтому мы имеем то, что видим вокруг, а не потому что он объективен и живет своей непонятной для нас жизнью, которую нужно изучать и что-то в ней открывать. Всё давно известно, и только мы сегодняшние почему-то проигнорировав эти знания, сами себя завели в технократический тупик.
     Даже сейчас, когда я пишу эти строки, Ли плетёт из пальмовых листьев панамку. Я смотрю, как ловко двигаются её пальчики и понимаю, что большего чуда в своей жизни я никогда не видел. Так не умеют делать камни, деревья, животные. Кто двигает её пальцами, кто держит мою голову, когда я вижу живые сны.
    Мы вместо того, чтобы развить в себе понятие слова, мысли, научится управлять ими, наделали себе костылей подпирающих наши понятия в науке, которая не может дать ни одного ответа, ни на один вопрос. Мы погрязли в деньгах и стали молиться на них. Кто подсунул нам этот эквивалент глупости, чтобы мы не видели ничего дальше своего носа, гоняясь за ним. И мир нас послушался. Он стал таким: жёстким и бескомпромиссным, каким раньше не был. Но я вспомнил его другим, и эта память очень кому-то нужна. Поэтому так ищет встречи со мной монах Сахома. Есть в этих воспоминаниях что-то, что может остановить эту бессмысленную гонку сегодняшнего дня.
     Конечно же, я не собираюсь делать из этого какие-то тайные знания, не хочу, и не буду создавать и тем более вступать в горделивые сообщества, и Боже меня упаси, приписывать себя к высшим силам! Всё что сейчас проделываю я, может проделать любой. Для этого лишь нужно сильно любить, хотя бы одного человека. И тогда память, наша древняя земная память, спустится к вам с вершин, где она хранится.
     Мы прожили в Сиануквиле дольше, чем рассчитывали. Понравилось нам здесь. Спокойная вода, приятное побережье, живописные места. Я почти закончил, то, что хотел написать. Наше свадебное путешествие тихо длилось уже по обе стороны мира.
     Как-то мы бродили в небольшой дождичек по берегу залива в обществе игривых макак, веселивших нас своими городскими повадками. Они сначала подсылали к нам детёнышей в надежде на наши добрые сердца, а когда у нас кончились чипсы в шуршавшем пакетике, то явилась сама мама, подразумевая своим присутствием для себя нечто большее, чем хрустящая картошка. Она неотступно следовала за нами, желая узнать, куда мы придём, чтобы иметь возможность сидеть рядом с этим местом всей многочисленной семьёй и изредка получать еду. Мы останавливались, и она останавливалась за нами метрах в трёх. Делала вид, что чешется, подзывала к себе малышей и соплеменников. Все они беззаботно бегали по берегу, но как только мы шли дальше, семейство неустанно следовало за нами.
     «Они не отстанут от нас, - с улыбкой сказала Ли, - а если доведут на до нашего домика, то житья нам не будет ни ночью, ни днём». Она махнула рукой, и мама-макака сразу оказалась рядом. Ли протянула ей руку. Она её взяла совершенно без опаски и подошла совсем близко. Тогда Элизабет наклонилась к её мохнатому уху и что-то начала нашёптывать. Мама-макака слушала очень внимательно, потом отпустила руку Ли, издала несколько странных звуков и семейство повернуло обратно. Я уж думал, что насовсем. Не тут то было!
     Вернулись они через час. Мы уже довольно далеко ушли от этого места и отдыхали на валуне, подсушенным вышедшим ненадолго солнцем, наблюдая за волнами с пенистыми гребешками. Я как раз записал в блокнот очередное стихотворение, и читал его Элизабет вслух.
 
Сиануквиль
 
Я этот город знаю наизусть.
Он мне давно являлся, полусонный
я выходил на улицу, и пусть
меня будили бодрые клаксоны.
 
Теперь я здесь! Сиамский горизонт.
Кусачие – в прибрежной пене мошки.
В сезон дождей вас не укроет зонт
И одинаковы…, да разве только кошки.
 
Всё остальное: улицы, дворы,
велосипеды, магазины, лавки,
тук-туки, лодки, крики детворы
Рассыпались из тома Франца Кафки.
 
Пейзажами заведует Дали
зеленые, рисуя помидоры,
на фоне неизведанной земли
или с китайской надписью – конторы.
 
Лотки везде и пряный дуриан
когда-нибудь откусишь ради смеха.
И пусть макак терзает свой банан,
как символ эндорфинного успеха.
 
Провинция провинций – тишина!
Бунгало, пальмы, лежаки, туристы.
В них глупость европейская видна
Коль думают, что все здесь альтруисты.
 
И вот однажды, сидя на песке
закутанный, как мумия, от солнца
почувствуешь, что мир накоротке
с возможностью туристского червонца.
 
Заправишь лодку, заведёшь мотор –
на острова по гребню океана… .
И этот сине-голубой простор
опустит тебя в здешнюю нирвану.
 
     Мама-макака дождалась пока я закончу читать, сидя поодаль и вежливо слушая, потом подковыляла к нам и протянула Ли длинной мохнатой рукой портмоне. Цирк, да и только! Ли открыла его и вынула несколько бумажных купюр. «Я поднимусь наверх, к палаткам, - сказала она, - куплю им фруктов».
     Ну, Камбоджа! Ну, страна! Здесь даже обезьяны знают, что такое деньги!
     После того, как семейство получило желаемое, преследования прекратились. "А как же портмоне? Ведь нехорошо так лишать…, - пытался высказаться я. «Я отдала его продавцу фруктов. Он вернёт хозяину, там была визитка с номером телефона», - сказала Ли, и хитро мне подмигнула. 
     А я тут со своими стихами, которые никто и никогда не купит. Их даже на бананы не поменять.
     Возможно, я напишу про другую реальность, которая является ко мне в видениях так бесцеремонно, но это будет позже, намного позже. Сейчас моя голова не выдерживает сразу двух миров, тем более таких разных и категорически несовместимых. Иногда я лежу сражённый наповал ещё одним древним воспоминанием, пропитанный свободой духа и слезами радости, а Ли держит мою голову в своих ладонях. Ведь она наверняка знает, какое это имеет значение.
 
Часть 7
Пуговица
 
     Возвращение на родину было тягостным. Я предпочитаю думать, что его вообще не существовало, как не существует детских страхов в зрелом возрасте. Вся деревня вышла меня провожать. Моан не сдержала слёзы, рыдала, словно я уходил на войну. Вообще по моим ощущениям, так и получалось. Когда волы потянул повозку назад с горы, Сок побежала за ней, и мне пришлось спрыгнуть, и взять её на руки. Сердце моё распадалось на части, и каждая я его отдельная часть страдала во сто крат сильнее.
     По мере приближения нас к расставанию взгляд моей небесной танцовщицы становился всё печальнее, а её хрупкая ручка всё чаще и всё крепче сжимала мою ладонь. Когда мы ехали в автобусе, постепенно наполнявшемся к границе, я рассказал Ли свой давешний сон о том, что люди умели летать. Она не удивилась. «Я читала про это. Это долгий рассказ. Сейчас главное побыть вдвоём, пока у нас ещё есть возможность», - сказала она, как всегда с присущим ей мужеством ума. И я не стал ей дальше рассказывать, как это происходило. Да, и здесь видимо не имеет смысла об этом говорить. Ведь тот, кто верит в подъёмную силу крыла, не верит в себя.
     В аэропорту Бангкока она вообще расклеилась и стала похожа на обиженную девочку с вечно красными глазами. Говорила и говорила: что благодарна мне, что я вернул ей жизнь на эти  счастливые, дни и что она будет ждать моего возвращения. Очень будет ждать! Поехать вместе у нас просто не хватало денег, да и сам по себе этот жест казался неестественным, ненужным. Элизабет должна была оставаться там, где была. За пределами своей капсулы времени, она бы погибла.
     Перед самым выходом на посадку, я всё-таки признался. «Это пуговица», - сказал я. «Ты о чём?» - Ли посмотрела на меня покрасневшими от слёз глазами. «Там, из чемодана монаха, я должен был достать одну пуговицу, только одну с изображением танцовщицы на её продолговатом тельце», - произнёс я с видом сделавшего открытие человека. «Ты давно знал и молчал! Ну, как же? Ну, почему? Всё могло бы быть по-другому», - Ли схватилась было за телефон, чтобы сделать срочный звонок, но вдруг опустила руку и просто обняла меня на прощанье. «До свидания, Йон!» - сказала он на чистом русском языке. «До встречи, моя Элизабет!» - Ответил я тоже на русском. Кхмерский шелест фонем мне так и не удалось постичь.
     Мягкое русское слово «судьба» в моём случае теперь поменялось на жесткое и неотвратимое слово «карма», даже если бы я был против - ничего не смог бы сделать. После того, что я увидел и пережил с ней, она считала меня своим мужем, а я на самом деле считал её своей женой. Ведь главное это сделать внутри себя, а не на бумаге. Горло у меня тоже перехватывало от подступающей периодически любовной паники. Такой вот чувствительный я уродился. Я обещал вернуться, я был уверен, что вернусь.
     А что мне было терять! Мою истощающую нутро работу, где я, чтобы просто прожить, вынужден, выматывался до отупения. Под всё большим и большим прессингом. За денежки надо покланяться. За нагленькие нужно унизиться. За подленькие можно предать, а за заработанные можно поесть. А как же личное? А пролетающая со скоростью старения жизнь? А посмотреть на небо, цветочки понюхать, как паровозик из Ромашково из якорного мультфильма?  Да пошли вы со своей грёбаной работой, истязатели души. Я писатель, и когда я зарабатываю, чтобы прокормиться, я перестаю набирать текст. Он не идёт, не пишется, он замирает от ужаса бесполезности моего существования. Начинаю писать свои любимые буквы, чтобы обрести себя, кончаются деньги. Безумные качели общества. На них в адском ритме прожорливой экономики, летают многие и многие брошенные на произвол судьбы гуманитарии, затёртые технарями в дальний угол общественного чулана.
      Держался я, как мог и только уже в самолёте сдался чувствам и алкоголю. Стюардесса сказала мне, что уже хватит, но я всё требовал и требовал выпивки, поглаживая бутоны огромного букета из алых роз, который моя Ли подарила  всего лишь несколько часов назад.
     В конце концов, мне просто перестали приносить спиртное. И я почувствовал себя инженером Лосем, оставившим свою Аэлиту. В огромной железной сигаре с крыльями я пересекал пространство и слушал тихие слова, записанные Сок на телефонный диктофон: «Я любилю тиебя паппа». Никогда, эта глупейшая выученная ребёнком русская фраза, не звучала так торжественно и жестоко.
     Мы ещё не долетели до Москвы, а прекрасные распустившиеся бутоны в моих руках увяли. Такие благородные цветы всегда быстро умирают без должного ухода.
     Перед отъездом я купил специальные телефоны для связи со мной Ли и мсье Колину. Специальные, качественные, дорогие телефоны! Вопреки советам по технике безопасности для туристов, коим я наверное перестал быть в тот вечер, когда спасал Ли от акул. Я надеялся с ними связываться ежедневно, но почему-то всё обернулось по-другому. Дозвонится туда, возможно было только раза с двадцатого и то можно было успеть услышать только несколько начальных слов разговора или вообще душераздирающий треск с далёким небесным эхом.
     Первые дни дома я не находил себе места. Если вообще квартиру в доме-муравейнике, можно назвать местом. Мерещились огромные пауки на простыне и звонкий смех Сок. Просыпался я в обнимку с подушкой, не мог переносить здешнюю пресную еду и всё время норовил сдёрнуть с плеча винтовку, чтобы пристрелить очередного крючкотвора или кабинетного негодяя.
     Полтора месяца телефон мучил меня обременительными звонками. Только все мои бывшие подруги исчезли, словно их и не было никогда. Конечно я был рад этому обстоятельству, потому что даже не представлял, как и о чём я с ними буду говорить после того что я узнал и пережил. Наверное, я бы не связал с ними в разговоре и двух слов. Звонил кто угодно: алкогольный приятель из прошлой жизни, давно отмерший, вежливый магазин обоев, банк с предложением рабского, но очень выгодного существования в кредитной матрице, заблудившийся в гендерной принадлежности маникюрный салон, пирожковая за углом дома со скидкой на третий пирожок - только не Ли. Я таскал телефон с собой даже в ванную. Моя жизнь с этим приборчиком связи стала напоминать повадки истеричной дамы, если я по рассеянности упускал его из виду. Однако сам звонить туда я не пытался. Выглядеть перед Элизабет нюней? Такое поведение, не в моих правилах! Я же обещал вернуться очень скоро и собирался сдержать обещание, что ж тут сопли в трубку зря распускать. Я уже почти завершил все свои дела в этой холодной стране и даже наладил бесперебойную поставку финансов за счёт сдачи имеющегося у меня дома в наём.
     Сны мои набирали силу. Однажды, серым равнодушным утром после очередного путешествия в наш солнечный мир, я испугался, что останусь там навсегда. Хотя это был бы лучший выход, но не сейчас, может быть позже. Меня всё чаще и чаще стал преследовать вопрос, а что будет, если я вернусь в Ангкор Ват и возьму в руки ту самую пуговицу. Не произойдёт ли со мной очередная полная остановка времени, постигнувшая меня при первом посещении? Я уже на полном серьёзе продумывал план побега в другое измерение из этого горемычного. Как я буду держать Ли за руку, как прижму её лёгкое тело к себе в этот мгновенный момент, чтобы она ушла туда вместе со мной. Но выходя на улицу, и пройдя пешком несколько кварталов, среди снующей разношёрстной толпы понимал - не отпустят. Потому что для них, все мои странные опасения, всего лишь плод бурной писательской фантазии и не более. Но фантазии настолько явной для меня, что до её воплощения не хватало какой-то одной мелочи, возможно, той, что дожидалась моего прикосновения в Священном городе.
      И потом, что это за мир такой нас окружает, который не жалко променять на старую, пусть и золотую пуговицу.
     Неожиданно, одним из механических пробуждений, приправленном бессовестным шумом отбойных молотков, (очередная авария трубопровода) ещё до взрыва мучителя-будильника, часа в четыре, лучшее время пребывания в нашем облачном творении, меня вызвонил оттуда бесцеремонный торговец Вэнг Чу. Я не сразу понял кто это, путая имена и слова из другого мира, а когда разобрался, русский нейтральный голос, видимо нанятый торговцем, уже переводил мне послание: «Чу просил срочно приехать, якобы у него для меня есть важные известия о Ли, И что самое странное, не совсем приятные для меня. А сказать по телефону он мне ничего не мог, потому что…».  Да потому что хотел, пройдоха, чтобы я снова поил его «Чёрной лошадью», что тут непонятного! «Осень, и осень жидёмм, дасвидана, - сказал он сам на прощание, как-то по девчоночьи, коверкая русские слова, и повесил трубку.
     Какое-то время я сидел ударенный невнятной ерундой в висок. Мысли у гуманитариев странные существа, их нужно долго собирать после удара. Я сразу понял, что это полная чушь, но выпущенный в меня яд сомнения уже успел подействовать. Почему же мне не позвонил, ни мсье Колин, ни какая-нибудь подруга, например, Моан, а именно - Чу. И как мой номер телефона мог оказаться у него? И что это за словосочетание такое «неприятные для меня»? Он хочет мне сказать, что такая правильная до неземной лёгкости, Элизабет могла опуститься до того, что самому Чу казалось невозможным между мужчиной и женщиной. Или она попала в неприличную историю, что для неё с мгновенным видением картинок будущего вообще было нереально. Да это полный бред! Тут как раз мне всё было ясно, меня на такую удочку не поймаешь. Пройдоха Чу, ни перед чем не остановиться, чтобы заработать лишние сто долларов за счёт своего словоблудия. Он просто заманивал меня обратно, играл на моих чувствах. Какая же он всё-таки сволочь!
     Потом обязательно выяснится, что всё это гнусные наветы, или слухи, оказавшиеся ложными, да и вообще вся эта история выдумана, ради одного бесплатного стакана виски. Я так и представил услужливое извиняющееся выражение его обезьяньего красного от виски лица. Не понимаю я, зачем люди совершают такие поступки. Ради выгоды? Возможно. Но выгода грошовая. Из зависти? Может быть, но у них есть своя жизнь, такая же, как и у меня. Нашёлся на мою голову тайский Артурчик! Я думаю, что все эти образцы и разновидности людей, повторяются везде. В каждом коллективе, в каждом сообществе, в каждом племени и стране. И не стоит верить в розовую байку, которой нас пичкают с детства, что мы все разные. Мы одинаковые до безобразия, до тошноты, до неприличия. Незаметная разница между людьми проявляется лишь во вкусах, о которых почему-то не спорят и в пристрастии к разным способам добычи эндорфинов или кайфа из своего мозга. Остальное, скучная однообразная программа проявленных в пространстве, легко узнаваемых типажей, характеров, судеб.
     Выйдя из оцепенения, сразу бросился к телефону. Стал звонить мсье Колину. Благо он скоро взял трубку (повезло) и, конечно же, сразу меня узнал. Старый, добрый ловелас! Как я был рад его слышать.
     Оказалось, что Ли прекрасно себя чувствует, он только час назад говорил с ней по телефону, потому что она поехала с Моан в Пномпень покупать мне подарок. Что она ждёт меня и очень скучает.
      Всё у меня внутри запрыгало от радости!
     «Я скоро, я уже еду», - орал я в трубку, и сам не верил своему разыгравшемуся английскому.
      Тогда я позвонил Ли. Её номер не отвечал. То ли батарейка села, что частенько бывает в таком влажном климате, то ли еще что случилось с телефоном или со связью. Наверняка лежал у неё преспокойно в сумочке и незамеченный среди магазинного или рыночного гвалта, как мог, звал её, но не был услышан.
     Нужно сказать честно – нехитрый план Чу сработал.
     Продолжая названивать Элизабет, которая по-прежнему молчала, уже через два часа я мчался на такси в аэропорт выкупать свой билет в Бангкок. И меня совсем не волновало: что самолёт может упасть; что в дороге со мной может случиться непоправимое; что меня встретит там известие, к которому я буду совсем не готов. Я готов! Ещё меньше меня волновало, что всё проделанное со мной, могло быть проделано уже с другим фарангом. «Даже если так: это лишь средство, - искал лазейку я, - настоящий, законный…едет, он уже близко».
     Вот прилипчивый токсичный яд нынешнего социума: сомнения, доводящие сознание до логического инсульта, до глупости безрассудных поступков. Человек наглотавшись такой гадости, от разлагающейся субстанции навязанного окружения, становится непонятен сам себе, а уж тем более другим. Речь его спутана, желания спонтанны, семья лишь средство выклянчить как можно больше денег. Он бросается на всё что блестит и хватает всё, что попадётся под руку. Неважно у кого. Ну, чем не макаки?
     Но у меня уже было противоядие - махровый матриархат, открытой мной Камбоджи, плодивший платёжеспособных мужей, как вечнозелёные джунгли - фрукты. Я был согласен и на это, а когда ты с чем-то согласен, когда в твою кровь попадает вирус неземной любви, на тебя уже это не действует.
     Сердце моё громко шумело, руки нервно тряслись. Я беспрестанно курил, начал кашлять. Эти несносные звуки вокруг, беспричинная суета, так долго тянется время до вылета! Ни одного человека, который мог бы мне помочь! Если бы за мою телепортацию попросили сейчас полжизни, но через секунду я увижу Элизабет, я бы согласился не раздумывая! Чтобы успокоиться, пришлось выпить. Четыре обжигающих глотка.
     Внутри меня наступила тишина.
     Ли так и не ответила мне.
     Небесные нимфы не пропадают бесследно, они лишь изменяют свою внешность!
     Стоя в очереди на посадку, моя ещё не до конца собранная пьяная голова родила вдруг воспоминание: хитрая улыбка старого китайца Хахе и его слова о том, что «смерть поджидает нас там, где мы лежим», и, что «всё нужно проверять самому».
     Мне теперь прекрасно была известна дорога на облако, где она живёт.
 
 
02.2021 г. Б.В.

Свидетельство о публикации №11029 от 06.11.2025 в 21:46:10

Войдите или зарегистрируйтесь что бы оставить отзыв.