Кожа

Ширин Аки [shirin_aki] | 25.11.2025 в 23:56:24 | Жанр: Рассказ

Пролог

В зеркале я вижу не себя. Лицо, которое смотрит на меня, — это маска из чужой кожи, натянутая на мои кости. Глаза, кажется, мои, но они тонут в этом чужеродном мясе, в этих складках, которые не должны быть моими. Я трогаю щеки, и пальцы скользят по влажной, липкой поверхности, словно кожа никогда не была частью меня. Она дышит отдельно, живет своей жизнью. Иногда я слышу, как она шепчет. Ночью, когда тишина становится невыносимой, она говорит со мной. И я боюсь, что однажды она захочет забрать меня целиком.

Запись № 1. Начало

Меня зовут Артем, мне тридцать два года, и я всегда был обычным. Серая работа в офисе — бесконечные таблицы, звонки, отчеты, которые никто не читает. Серые будни — дорога домой в переполненном автобусе, запах чужого пота и усталости, скрипящая кровать в съемной квартире, где даже стены кажутся пропитанными безнадежностью. Серые мысли — я давно перестал мечтать о чем-то большем, чем просто дожить до выходных. Моя жизнь была монотонной, как тиканье дешевых часов на кухне. Но три месяца назад все изменилось, и серая пелена, в которой я существовал, начала трещать по швам, обнажая что-то темное, липкое, необъяснимое.

Это началось с маленького пятна на предплечье. Я заметил его случайно, когда переодевался после душа. Темное, почти черное, словно чернила пролились под кожу и растеклись неровным пятном размером с монету. Я провел пальцем по этому месту — кожа была гладкой, без боли, без зуда, но что-то в этом пятне вызывало тревогу. Оно выглядело… чужим. Я подумал, что это синяк, может быть, ударился где-то в офисе или в транспорте, но в памяти не всплывало ни одного такого момента. Через пару дней я заметил, что пятно не исчезает. Наоборот, оно стало больше, его края расплылись, как клякса на промокательной бумаге. К концу недели оно уже захватило половину предплечья, а кожа в этом месте начала меняться. Она стала мягкой, почти жидкой, будто под ней не было ни мышц, ни костей, а только какая-то вязкая масса. Я с ужасом понял, что могу надавить на это место, и кожа прогнется, как тонкая пленка, готовая лопнуть. Иногда мне казалось, что ее можно снять, как перчатку, просто потянув за край.

Я начал избегать зеркал. Не потому, что боялся увидеть это пятно, а потому, что чувствовал, как оно смотрит на меня. Это было иррационально, но каждый раз, когда мой взгляд падал на руку, я ощущал, будто что-то из-под кожи наблюдает за мной. Я стал носить длинные рукава даже в жаркую погоду, пряча руку от коллег, от случайных прохожих, от самого себя. Но скрыть это от себя было невозможно. Ночью, когда я лежал в темноте, я чувствовал, как пятно пульсирует, как будто у него есть собственное сердце, бьющееся вразнобой с моим.

Через две недели пятно добралось до плеча. Оно уже не было просто пятном — это была целая область, где кожа выглядела чужеродной, как будто кто-то пришил ее ко мне неровными стежками. Я решился пойти к врачу. Первый дерматолог, к которому я попал, долго разглядывал мою руку через увеличительное стекло, хмурился, что-то записывал в карточку, но в итоге лишь пожал плечами.
«Вероятно, какая-то пигментация, — сказал он, избегая моего взгляда. — Сдайте анализы, сделаем биопсию, если потребуется».
Анализы ничего не показали. Биопсия тоже. Кожа, по словам врачей, была «аномальной», но не злокачественной, не инфекционной, не аллергической. Просто… неправильной.

Я обошел десяток специалистов. Дерматологи, онкологи, инфекционисты — все разводили руками. Один из них, пожилой мужчина с усталыми глазами и желтоватыми пальцами, пахнущими табаком, задержал меня после приема. Он закрыл дверь кабинета, словно боялся, что нас услышат, и тихо сказал:
«Слушай, парень, я не знаю, что это за чертовщина у тебя на руке, но я видел такое однажды, лет двадцать назад. Пациент утверждал, что его кожа… меняется. Мы не нашли ничего, но он в итоге попал в психиатрическую клинику. Иногда тело отражает то, что творится в голове. Может, тебе стоит поговорить с кем-то? С психиатром, например».
Его голос дрожал, и я понял, что он не просто советует — он боится. Боится того, что видел тогда, и того, что видит сейчас во мне.

Я не пошел к психиатру. Не потому, что считал себя нормальным — я давно перестал чувствовать себя нормальным, — а потому, что знал: это не в голове. Это было в коже. Она менялась. Она двигалась. Иногда я замечал, как пятно слегка подрагивает, как будто под ним что-то живое пытается выбраться наружу. Я начал думать, что кожа хочет чего-то. Чего-то от меня. И эта мысль пугала меня больше, чем само пятно, больше, чем взгляды врачей, больше, чем собственное отражение, которого я теперь избегал. Я чувствовал, что это только начало, и что-то внутри меня — не в голове, а где-то глубже, под ребрами — знало: скоро будет хуже. Гораздо хуже.

Запись № 2. Преображение

Через месяц после появления первого пятна кожа на правой руке полностью отделилась. Это не было постепенным процессом, как я ожидал, не было никаких предупреждений, кроме нарастающего чувства тревоги, которое преследовало меня каждую минуту. Это случилось внезапно, ночью, когда я спал, или, точнее, пытался спать, потому что сон давно стал для меня роскошью. Я проснулся от жуткой боли, которая разрывала меня изнутри, будто кто-то сдирал кожу с руки живьем, слой за слоем, обнажая нервы. Боль была такой острой, что я не мог даже кричать — только хрипел, хватая ртом воздух, пока пот стекал по лицу, а сердце колотилось так, будто готово было вырваться из груди.

В темноте я нащупал что-то влажное на простыне. Мои пальцы скользнули по чему-то липкому, теплому, и я почувствовал, как желудок подкатывает к горлу. Дрожащей рукой я дотянулся до выключателя и включил свет. То, что я увидел, заставило меня замереть. Моя правая рука была обнажена — не просто без кожи, а как на анатомическом плакате, который я видел в кабинете биологии в школе. Мышцы и сухожилия блестели в тусклом свете лампы, переливаясь красным и белым, а вены пульсировали, словно живые черви под тонкой пленкой. Но это было не самое страшное. Рядом с рукой, на смятой простыне, лежал кусок кожи — идеально целый, как снятый чулок. Он выглядел так, будто его аккуратно сняли с меня, не порвав, не разрезав, как будто он сам решил отделиться. Внутри этого «чулка» виднелись отпечатки моих вен и даже мелкие родинки, которые я знал с детства. Это была моя кожа. Но почему-то она казалась чужой.

Я открыл рот, чтобы закричать, но звук застрял в горле, когда я заметил, что кожа шевелится. Сначала это было едва заметное подрагивание, как будто по ней пробежал слабый ветерок, хотя окна были закрыты. Затем движение стало более явным — кожа начала сокращаться и раздуваться, как будто дышала. А потом она поползла. Медленно, как слизняк, оставляя за собой влажный, блестящий след, она двигалась ко мне, к моей обнаженной руке, словно хотела вернуться на место. Я смотрел на это, парализованный ужасом, не в силах пошевелиться. В голове билась одна мысль: «Это не может быть правдой. Это сон. Это бред».
Но боль в руке, липкость простыни, запах, который начал распространяться по комнате — сладковатый, с нотками гнили, — все это было слишком реальным.

Наконец я очнулся от оцепенения. Схватив первые попавшиеся ножницы с прикроватного столика, я бросился к этому куску кожи. Мои руки дрожали, но я знал, что должен остановить это, уничтожить, пока оно не добралось до меня. Я вонзил ножницы в середину «чулка», и из разреза потекла не кровь, а какая-то мутная, желтоватая жидкость, пахнущая так, будто что-то разлагалось внутри. Каждый разрез сопровождался звуком, похожим на стон — низким, протяжным, почти человеческим. Я резал и резал, пока кожа не превратилась в кучу бесформенных лоскутов, а мои руки не покрылись этой липкой жидкостью. Но даже в таком виде куски продолжали подрагивать, как будто отказывались умирать.

Я не мог оставить это просто так. Собрав все лоскуты в пластиковый пакет, я отнес их в ванную и бросил в раковину. Достал зажигалку, которую держал для свечей, и поджег. Пламя вспыхнуло с треском, и запах стал еще хуже — едкий, удушающий, как будто горела не кожа, а что-то живое, что-то, что не должно было гореть. Я смотрел, как черные хлопья пепла оседают на кафеле, и чувствовал, как меня начинает тошнить. Но даже после того, как огонь погас, запах остался. Он въелся в стены, в мою одежду, в мои волосы, в меня самого. Я отмывал руки часами, но ощущение липкости не уходило. А запах преследовал меня, как тень, напоминая о том, что произошло.

На утро я с ужасом обнаружил, что на обнаженной руке начала расти новая кожа. Это было не постепенное заживление, как при ожоге или порезе, а что-то быстрое, неестественное. К утру мышцы уже были покрыты тонкой пленкой, а к полудню кожа стала толще, грубее, чем моя прежняя. Она была другой — с чужими линиями, как будто кто-то нарисовал ее наспех, не заботясь о деталях. На ней не было ни родинок, ни шрамов, которые я помнил, только странные узоры, напоминающие трещины на старом асфальте. Я провел пальцем по этой новой коже и почувствовал, что она холоднее, чем должна быть. И еще — она не казалась моей. Она была как маска, как чужая оболочка, натянутая на меня против моей воли.

Я понял, что это не конец. Что-то внутри меня знало: кожа вернется. Или, хуже того, она продолжит меняться, захватывая все больше и больше, пока от меня самого не останется ничего. Я смотрел на свою руку, на эту чужую поверхность, и впервые за долгие годы почувствовал не просто страх, а настоящий, животный ужас. Потому что я не знал, где заканчиваюсь я и начинается она. И был ли я вообще собой все это время.

Запись № 3. Голоса

Скоро кожа начала говорить. Это не было метафорой или плодом моего воображения, измученного бессонницей и страхом. Это было реально, так же реально, как боль в руке, как липкий запах, который все еще витал в квартире после того, как я сжег оторвавшийся кусок. Сначала это были невнятные шепоты, которые я слышал только во сне — или в том полубредовом состоянии, в которое я впадал, когда усталость брала верх, но страх не давал провалиться в глубокий сон. Шепот был низким, хриплым, как будто кто-то пытался говорить через слой воды или ткани. Я не мог разобрать слов, только чувствовал, как они проникают в меня, оседают где-то в груди, холодные и тяжелые, как мокрый песок. Я просыпался в холодном поту, хватаясь за руку, чтобы убедиться, что кожа все еще на месте, что она не ушла, не растворилась, не сделала что-то, чего я не мог предвидеть.

Через несколько дней шепот стал громче, отчетливее, и я начал слышать его не только во сне, но и наяву. Сначала это были обрывки фраз, которые звучали, как эхо в пустой комнате, но я не мог понять, откуда они идут. Я проверял окна, двери, даже заглядывал под кровать, словно ожидал найти там кого-то, кто шепчет мне в ухо. Но никого не было. Только я, моя квартира, и эта новая, чужая кожа, которая покрывала руку и уже начала ползти выше, к шее. И вот тогда я понял: голос шел оттуда. От кожи. Она говорила со мной. Слова стали четче, и я начал различать их, хотя каждая фраза заставляла меня содрогаться.
«Ты не тот, кем должен быть», — повторяла она, медленно, растягивая каждое слово, как будто смаковала его. «Дай мне место».
Голос был не мужским и не женским, он был… никаким, просто звуком, который не должен был существовать. Но он был, и он не умолкал.

Я перестал спать. Не потому, что не хотел, а потому, что не мог. Каждый раз, когда я закрывал глаза, голос становился громче, настойчивее, как будто темнота давала ему силу. «Ты слабый», — шептала кожа. «Ты временный. Отдай себя».
Я боялся, что, если засну, то проснусь не собой. Что кожа сделает со мной что-то, пока я не в сознании, что она захватит больше, чем руку, больше, чем тело — она заберет мой разум, мою волю, все, что делает меня мной. Я сидел по ночам, уставившись в стену, сжимая нож в руках, готовый в любой момент защищаться. Но от чего? От самого себя? От этой штуки, которая теперь была частью меня?

Я начал резать кожу. Сначала это было просто попыткой заглушить голос — я думал, что, если уберу ее, если сдеру этот чужой слой, то шепот прекратится. Я брал бритву, нож, даже ногти, когда ничего другого не было под рукой, и сдирал ее, кусок за куском. Но боли почти не было, только странное ощущение, как будто снимаешь старую наклейку с поверхности. Кожа отделялась легко, слишком легко, обнажая мышцы и кости, но через несколько часов она возвращалась. Каждый раз — чуть другая, чуть более чужая. Если раньше на ней были просто странные узоры, то теперь появились бугры, складки, как будто она пыталась сформировать что-то новое, что-то, что не принадлежало человеческому телу. Один раз я заметил, что на новом слое кожи, прямо над локтем, образовалось что-то вроде рта — маленького, без губ, просто щель с темной пустотой внутри. Я смотрел на это, не в силах отвести взгляд, и мне показалось, что щель шевельнулась, как будто пыталась заговорить. Я вырезал этот участок, сжег его, но на следующий день он вернулся, чуть больше, чуть глубже.

Однажды ночью я решился взглянуть в зеркало. Я избегал этого с тех пор, как все началось, боясь увидеть, насколько далеко зашло преображение. Но в ту ночь голос стал невыносимым, он кричал внутри меня, требовал, чтобы я посмотрел, чтобы я принял это. Я включил свет в ванной и замер перед зеркалом. Мое лицо начало меняться. Кожа на щеках провисла, как у старика, хотя мне было всего тридцать два. Она висела складками, как будто под ней не было мышц, как будто она была слишком велика для моего черепа. Под глазами появились темные пятна, похожие на те, с которых все началось на руке, — черные, как чернила, с размытыми краями, которые медленно расползались к вискам. Я смотрел на себя и не узнавал. Это был не я. Или я, но уже не совсем.

Я не мог больше терпеть. Взял нож, который лежал на раковине, и, не раздумывая, сделал надрез на лбу. Лезвие вошло легко, как в масло, и боли не было. Только тепло, как будто я сдирал старую пленку или корку с зажившей раны. Я потянул за край надреза, и кожа начала отделяться, обнажая слой под ней. Это была другая кожа — гладкая, бледная, почти прозрачная, с голубоватыми венами, которые просвечивали, как реки на карте. Она не была моей. Она была слишком идеальной, слишком чужой, как будто принадлежала кому-то другому, кому-то, кто никогда не знал ни солнца, ни шрамов, ни жизни. Я смотрел на нее в зеркало, на этот новый слой, который медленно проступал на моем лице, и понимал, что она хочет выйти наружу. Она хочет быть мной. Или, может быть, я уже был ею, а все, что я считал собой, было лишь временной оболочкой, которую пора сбросить.

Голос зазвучал снова, прямо из-под этой новой кожи. «Скоро», — сказал он.
И я знал, что это не угроза, а обещание. Я стоял перед зеркалом, с ножом в руке, с кровью, которая не текла, и с лицом, которое переставало быть моим, и впервые почувствовал, что сопротивление бесполезно. Кожа победит. Она всегда побеждает. А я… я просто место, которое она займет.

Запись № 4. Граница

Я перестал выходить из дома. Это не было сознательным решением, скорее, неизбежностью. Мир за стенами моей квартиры стал чужим, враждебным, полным угроз, которые я не мог ни понять, ни контролировать. Я не мог смотреть на людей. Каждый раз, когда мой взгляд падал на чье-то лицо в окне или на экране телевизора, я видел не человека, а оболочку. Их кожа казалась мне фальшивой, как маска, натянутая на что-то ужасное, что-то, что прячется под ней. Я начал думать, что все мы — только оболочки, временные сосуды для чего-то другого, чего-то, что ждет своего часа, чтобы вырваться наружу. Может быть, у других это просто еще не началось. Может быть, я просто первый, кто заметил. Или первый, кого это выбрало. Я запер дверь на все замки, задернул шторы, отключил телефон. Мир снаружи перестал существовать для меня. Остались только я, моя квартира и эта кожа, которая с каждым днем становилась все более чужой.

Моя кожа продолжала говорить. Голос стал громче, настойчивее, он больше не шептал — он требовал. Он проникал в каждую клетку моего тела, звучал не только в ушах, но и в костях, в крови, как будто стал частью меня.
«Ты не нужен», — повторяла она, медленно, с какой-то зловещей лаской, как будто пыталась убедить меня, что это не угроза, а освобождение. «Ты — только сосуд. Отпусти меня. Дай мне быть».
Я пытался не слушать, затыкал уши, включал музыку на полную громкость, но голос пробивался сквозь все. Он был внутри, и от него некуда было бежать. Я смотрел на свои руки, теперь полностью покрытые этой новой, грубой кожей с чужими узорами, и видел, как она пульсирует, как будто под ней бьется что-то живое, что-то, что хочет выйти. Иногда на поверхности появлялись новые складки, новые щели, похожие на те, что я видел раньше, и я знал, что они пытаются говорить. Я резал их, сжигал, но они возвращались, каждый раз чуть больше, чуть глубже, как будто насмехались надо мной.

Я перестал есть. Не потому, что не хотел, а потому, что не мог. Еда казалась мне чужеродной, как будто она тоже была частью какого-то обмана, как будто, проглотив ее, я впущу в себя еще больше этой чужой сущности. Мой желудок сводило от голода, но каждый раз, когда я пытался что-то съесть, меня рвало. Я пил только воду, и то с трудом, чувствуя, как она холодом оседает внутри, как будто даже вода знала, что я уже не совсем человек. Мое тело слабело, но кожа, напротив, становилась сильнее. Она росла быстрее, захватывая шею, грудь, спину. Мое лицо в зеркале было уже не моим — оно было маской из провисшей кожи, с черными пятнами, которые расползались, как паутина, соединяя глаза, рот, уши в одну темную сеть. Я не смотрел в зеркало дольше нескольких секунд. Я боялся, что увижу, как эта кожа улыбается мне.

Вчера я сделал то, чего боялся больше всего. Я не мог больше терпеть этот голос, эту постоянную борьбу, это ощущение, что я теряю себя с каждой минутой. Я хотел знать, кто я на самом деле, что скрывается под всеми этими слоями чужой плоти. Я взял большой кухонный нож, тот, которым раньше резал мясо для ужина, и сел перед зеркалом в ванной. Свет был тусклым, лампочка мигала, но мне было все равно. Я смотрел на свое отражение, на это лицо, которое уже не было моим, и чувствовал, как внутри меня что-то ломается. Может быть, это была последняя капля моей воли. Может быть, это была последняя попытка вернуть себя.

Я приставил нож к виску и сделал первый надрез. Лезвие вошло легко, без боли, только тепло разлилось по коже, как будто я сдирал старую корку. Я потянул за край, и кожа начала отделяться, слой за слоем, обнажая мышцы, которые блестели в тусклом свете, как сырое мясо. Я продолжал резать, не останавливаясь, не думая, просто двигаясь вперед, как будто это был единственный путь. Я срезал кожу со щек, с подбородка, с лба, пока зеркало не показало мне череп, обтянутый тонкой пленкой мышц. Глаза, лишенные век, смотрели на меня из отражения, и я не знал, мои ли они. Кровь не текла, только та же мутная жидкость, что я видел раньше, сочилась из разрезов, оставляя липкие следы на раковине. Я смотрел на себя — или на то, что от меня осталось, — и ждал. Ждал, что почувствую освобождение, что голос замолчит, что я наконец узнаю, кто я.

Но голос не замолчал. Он стал громче, глубже, он шел изнутри, из самого моего нутра, из костей, из сердца, из того, что я считал своей сутью.
«Ты не можешь уйти», — сказал он, и в этом звуке не было ни злобы, ни насмешки, только холодная уверенность.
Я понял, что кожа — не самое страшное. Она была лишь поверхностью, лишь дверью, через которую что-то входило в меня. Страшно то, что под ней. То, что всегда было там, внутри, и ждало, пока я сдеру все слои, чтобы увидеть его. Страшно то, что я сам. Или то, чем я стал.

Я сидел перед зеркалом, с ножом в руке, с лицом, которое больше не было лицом, и чувствовал, как последние остатки моего разума растворяются в этом голосе. Я не знал, сколько времени прошло — минуты, часы, дни. Время перестало существовать. Остались только я и это, что было внутри. И я знал, что скоро не будет даже этого разделения. Скоро будет только оно. А я… я исчезну, как кожа, которую я срезал, как оболочка, которая больше не нужна.
Эпилог

Я пишу это, чтобы предупредить. Эти слова — мой последний крик, мой последний след, который я оставляю в этом мире, прежде чем он полностью поглотит меня. Если вы читаете это, если вы нашли эти записи, пожалуйста, вслушайтесь в каждое слово, впитайте его, как кожу, которая впитывает влагу. Если вы заметите на своем теле что-то странное — пятно, изменение текстуры, что-то, что кажется не вашим, — не трогайте. Не смотрите на это слишком долго, не изучайте, не пытайтесь понять. Не слушайте, даже если вам покажется, что оно говорит с вами, шепчет в тишине ночи, обещает или угрожает. Закройте глаза, закройте уши, закройте разум, если сможете. Кожа — это не просто оболочка, не просто барьер между вами и миром. Это дверь. И за ней что-то ждет. Что-то, что не должно быть здесь, что не принадлежит нашему миру, но каким-то образом проникает в него, слой за слоем, тело за телом. Я не знаю, что это, но я чувствую его присутствие, его голод, его терпение. Оно ждет, пока вы откроете эту дверь, пока не станет слишком поздно.

Я не знаю, сколько у меня осталось времени. Моя новая кожа уже растет, и с каждым часом она захватывает все больше. Она не моя — я вижу это в зеркале, в тех редких моментах, когда осмеливаюсь взглянуть на свое отражение. Она бледная, гладкая, почти светящаяся в темноте, как будто сделана из чего-то, что не знает солнца, не знает жизни. На ней нет шрамов, нет морщин, нет ничего, что делало бы ее человеческой. Только узоры, которые движутся, когда я не смотрю, только складки, которые формируют что-то, напоминающее лицо, но не мое. Она смотрит на меня из зеркала, и я вижу, как ее уголки — там, где должен быть рот, — поднимаются в улыбке. Это не моя улыбка. Это не человеческая улыбка. Это что-то, что знает, что скоро победит.

Я чувствую, как она сжимает меня изнутри, как будто не только покрывает тело, но и проникает глубже, в мышцы, в кости, в мысли. Голос, который раньше был просто шепотом, теперь звучит постоянно, как фоновая музыка, от которой невозможно избавиться. Он говорит, что я не нужен, что я был лишь временным пристанищем, что скоро все закончится. И я верю ему. Я чувствую, как моя воля, мои воспоминания, мое «я» растворяются, как будто кто-то стирает их ластиком, оставляя только пустоту, которую заполнит она. Скоро она станет мной. Или, может быть, я стану ею. Я не знаю, есть ли разница. Я не знаю, был ли я когда-то чем-то большим, чем просто сосудом для этого.

Я пишу это дрожащей рукой, на клочке бумаги, который нашел в ящике стола. Мои пальцы уже не совсем мои — кожа на них трескается, как старая краска, и под ней проступает что-то новое, что-то, что не принадлежит мне. Я не знаю, дойдет ли это предупреждение до кого-то. Может быть, эти слова сгорят вместе со мной, или их найдут слишком поздно, когда уже не будет смысла. Но я должен попытаться. Если вы читаете это, бегите. Бегите от себя, от своего тела, от того, что может скрываться под вашей кожей. Потому что, если оно начнет говорить, если оно начнет расти, вы не сможете остановить его. Я не смог.

Моя последняя мысль, пока я еще могу думать, — это страх. Не за себя — я уже потерян. За вас. За тех, кто еще не знает, что дверь может открыться в любой момент. Я слышу, как кожа шепчет мне, что это конец. Она права. Я кладу ручку, смотрю в зеркало в последний раз и вижу, как ее улыбка становится шире. Она уже не просто на мне. Она — это я. Или я — это она. Прощайте. И, пожалуйста, не смотрите на себя слишком долго.

Свидетельство о публикации №11705 от 25.11.2025 в 23:56:24

Кожа

Отзывы