Поиск
Непривычные настройки откровенности 
Валерий Бодров [Valeri] | 28.11.2025 в 19:45:59 | Жанр: Рассказ
Рассказ из сборника "Бледное солнце"Непривычные настройки откровенности
Это началось в Польше, в Щецине. Там жила моя тётка, учительница русского языка. Она умудрилась выскочить замуж за шляхтича ещё в далёком СССР и теперь, иногда возвращалась на родину с сумками набитыми всяким диковинным товаром. Так вот её муж, пан Тадеуш, всегда просил его величать по имени и фамилии, даже в моменты интимной близости (из подслушанного в детстве взрослого разговора - притаился незамеченный за тихой игрой в солдатики). Так и представляю: «Тадеуш Вуйцик, кажется, я кончила!» (Смех в зале).
Чуть позже, когда я подрос, к нам в гости стала приезжать и её дочь Ирена, длинноногая красотка-подросток, которую я по детской наивности считал своей будущей женой. Она бродила в коротеньком пеньюаре с кружевными рюшами по нашей шестисоточной даче и приседая за очередной клубничиной на грядке, что-то быстро пшикала по-польски милым ротиком. А словоохотливый сосед все эти дни поливал свой огород из струйного шланга только с нашей границы участка.
Однажды и сам пан Тадеуш посетил нас, наградив всех членов семьи ласковыми потешными шипящими. «Чишто ешть, по-рушки «кошёл» (козёл), - с трудом пытался поляк-Тадеуш запоминать подобранные на улице слова. Когда же выяснилось, что это слово было принесено из пивной, где он пробовал единственный сорт нашего пива разведённого стиральным порошком для пущей пены. «Кошёл» - нашёл себе заграничный синоним в его лице. Мы ревели от смеха. Все, - хором, иногда переводя дыхание от душивших нас приступов хохота, его просили нигде, ни при каких обстоятельствах не повторять этот бульварный анимализм, во избежание несчастного случая. Он наивно пожимал плечами и шипел удивлённо: «Шлофо диля рушково матта? Я шмотрел шлофарь - это шифотное».
Так вот, это началось в Щецине. Я приехал туда по приглашению пана Тадеуша и моей располневшей к тому времени тети. Мне выслали его официальным заказным письмом. В ответ на прозрачные намёки моей матери в поздравительных открытках, что после армии я отбился от рук и мне тут совершенно нечего делать. Синие гербовые печати на раскоряченном нещипаном цыплёнке табака с видом коронованного одноголового орла, и разрешающие подписи клерков на воднознаковой бумаге, - присутствовали.
Ирена, которую я мечтал увидеть, вышла замуж и давно жила в Берлине, поэтому в день приезда, перекусив малосольной балтийской килькой, на крошечной кухоньке тёткиной квартиры, я отправился на берег Одры выгулять несбывшиеся надежды и непонятную самому себе юношескую тоску.
Тогда не было ни сотовых телефонов, ни интернета, вряд ли даже мысль об этом существовала в головах сумасшедших изобретателей. Небольшой ломо-компакт, самый маленький механический фотоаппарат, купленный специально для путешествия, натирал жёстким капроновым шнурком запястье. Заняться мне было особо не чем, и я просто бродил по набережной украшенной разноцветными фасадами. Помесь викторианского стиля с барокко, плавно перетекающими в современные постройки: жилые пятиэтажные дома с зашторенными наглухо балконами с одной стороны и сияющими иллюминацией дебаркадерами ресторанов и кафе с другой.
Вечером я умирал от тоски у чужого шепелявого телевизора и на следующий день, пересмотрел все чёрно-белые отпечатки обыденности в семейных фотоальбомах, подсунутых Тадеушем, где отметилась и наша русская семья. Вот этот снимок сделал я!
Приходилось только как можно быстрее пролистывать фотографии Ирены в купальниках, делая вид, что это-то уж совсем скучно. Видя мой скачущий поверхностный взгляд на прошлое, было решено отправить меня следом за молодожёнами.
Два часа в автобусе и пересечённая граница проплыли мимо меня сонной рутиной. Тогда поездка в Европу воспринималась, как примерно сейчас съездить в Анапу с детьми, к морю. Я ужасно устал. Всё вокруг было уныло и однообразно. Названия на немецком (дорожные знаки на белом фоне с чёрным кантом, магазинные вывески - подчёркнуто лаконичные, ни одной маркой больше) виденные мной только в фильмах про фашистов, перестали меня веселить.
После полудня я прибыл на вокзал в Берлине и, развернув бумажку с адресом, стал пытаться бродить по стрелочкам на моём рисованном тёткиной рукой плане указывающим мне путь к нужной остановке автобуса. Но то ли, это был другой вокзал, то ли, я не там вышел, обманувшись своим нетерпением и усталостью, не совпала ни одна штрассе и ни один (dehung) поворот. Пришлось пойти по не самому экономному варианту - взять такси. И выданные тёткой десять марок, на всякий непредвиденный случай, были потрачены.
Домофон и дверь квартиры открыла сама Ирен. Долго вглядывалась мне в лицо. Даже показалось, что она не хотела меня впускать, но потом по её глазам восхитительной ресничной вспышкой промелькнула некая догадка. «Прошу, иди», - сказала она с ударением на первый слог в обоих словах и отступила в темноту коридора.
Сердце моё колотилось, даже в полутьме немецкой бережливости было видно её правильное и знакомое лицо, будоражившее мою мальчишескую память долгими бессонными ночами. Она была завёрнута в короткий махровый халат, держала его запахнутым у шеи одной рукой. И этот взгляд с поволокой, впитал я до конца только когда провалился напротив её в низкие кресла гостиной.
На столе царствовала бутыль вина, и пузатенький фужер ей прислуживал. Второй, для меня, она вынула из потайного ящика в стене и понесла, повесив на забытой руке, как розу за бутон, пропустив стебель между пальцами. Неслышно ступала босыми ногами по матовому коричневому полу, а я не мог оторвать взгляда от её правильных тонких коленок. Когда еле заметное дуновение воздуха, принесённое ею с собой, достигла моих чутких к её присутствию ноздрей, я начал впадать в обречённую панику желания.
Она медленно налила вина мне, потом, потянувшись подальше - себе, поставила бутыль на стол, обошла его и села напротив: «Сколико тибе годов, - лиет?» - Поправилась она с улыбкой, щуря глаза. «Двадцать пять», - ответил я быстро и приврал два года. Не знаю зачем, наверное, чтобы иметь хоть какие-то шансы. Но какие и на что понятия не имел. «Ви-иырос такои-и красыви-ий, молодои-и муж!» И тут я понял по интонации медленно растянутых русских гласных, Ирена пьяна. И не просто пьяна, а вот-вот и катастрофа будет неизбежна. И пока я вставал с кресла, чтобы забрать у неё бокал из руки, она уже начала клонится в сторону, закрывать глаза, сказала что-то по-польски, тихо уколов меня сладкими «ш». Еле успел подхватить и спасти хрупкую посуду, только что оставшуюся без содержимого. Она просто отключилась, уронив голову на мягкую спинку.
Конечно, я запаниковал: один в чужой квартире, в чужом городе, чужой стране, седьмая вода на киселе, молодой русский влюблённый. В кого? В двоюродную сестру! Сначала я бродил по комнате, выхаживая своё волнение, обследуя периферийным зрением, доступное сейчас случайное счастье. Остановился, замер. Не мог решить что делать. Но мысли мои ещё были пугливы и правильны. Волны желания ещё не имели высоты цунами, и когда я понял, что она уже не проснётся, стал разглядывать её лицо. Не нужно прятать взгляд и урывками составлять представление о желанных чертах.
Ровные чистые веки без тени косметики прикрывали глаза, над ними покоились безмятежные тонкие брови и поскольку я ещё не знал, что за ними так ухаживают, то принял это за естественную красоту природных линий. Милый лоб с ниспадающей прямой чёлкой, маленькое прижатое ухо, прикрытое русой соломкой волос, тонкий прямой нос с почти прозрачными крылышками миниатюрных ноздрей, и губы; восхитительные губы приятной нужной полноты с манящими уголками ангельскими припухлостями у преддверия щёк, округлый почти детский подбородок. Лицо моё уже решительно тянулись к шее источающей неизведанный тонкий аромат женской кожи, как Ирен шевельнулась и устроилась поудобнее в широком кресле.
Тогда, я стащил в другой комнате покрывало с одной из расставленных по разным углам кроватей и прежде чем укрыть её, засмотрелся на гладкую белую часть ноги чуть выше колена, освободившуюся от полы халата. Откровенность рисунка её бедра, линия утолщения, уходящая в пушистую махровую неизвестность, отрезвили меня. Я попросту испугался её бессмысленной доступности сейчас и неминуемой расплаты за минуту слабости.
Прилёг на соседний диван и, наверное, тоже уснул счастливый, потому что мечта увидеть свою любимую сестру ещё раз, - сбылась.
Когда меня разбудила её разгневанная рука, был какой-то невменяемый час утра. Она не помнила ничего! Если бы не звонок из Щецина, пришлось бы вызывать полицию. Но тётушка решила убедиться, добрался ли её любимый племянник в целости и сохранности до места назначения.
Ещё целый час её молчаливой, почти игнорирующей ходьбы по комнатам, под шум воды в ванной и громыхание посудой на кухне, я сидел забытый всё на том же диване, перебирая в голове удобные варианты отступления. Даже пробрался в туалет, где не смог справится с множеством жёстких и непонятных ручек. Но Ирен, вдруг принесла кофе на дзинькающих фарфоровых блюдечках, снова села напротив, уже одетая в широкие, модные тогда джинсы и просторный горчичный пуловер, ноги в белых носочках сложила зетом, оставив под креслом прикольные тапки с мордочкой кролика.
«Что мине с тобои диелать?» - спросила она с нескрываемым раздражением и сделала глоток кофе.
И тут мне стало понятно: либо расскажу, зачем я сюда явился, либо буду просто выгнан, как предмет, бесплатно пожирающий её время.
Я начал тут же начал хвататься за припасённые образы, задыхаясь от предстоящих слов, как будучи ещё мальчиком, был очарован её присутствием сначала наяву, а потом в моих снах. Как мечтал о встрече с ней, с этим воздушным непонятным миром грёз, так мило шуршащем на иностранном языке, где каждое драгоценное «ш» только добавляло юного сладострастия в копилку будущего мужества. Я так разошёлся в своём красноречии, что совсем забыл о её муже, перестал волноваться о том, что посыл мой никуда не приведёт, кроме как к громогласному фиаско. Я был убедителен, как мне казалось, и в конце красочной пылкой речи, к которой я, кстати, давно готовился, подразумевая фантастический исход событий, встал перед Ирен на одно колено, насколько позволяла близко придвинутая к креслу лава (низкий слол); протянул к ней руку ладонью вверх и замер, обнаружив себя в этой нелепой позе, но вставать было поздно.
«Вау!» - Она поставила чашечку на блюдце, - «Да ти мастиэ-эр!» Потом вдруг стянула с себя через верх свитер, съехала с дивана ко мне на пол и, опустив бретельки лифчика, достала из его жёстких чашечек две белые равнодушные сдобы с чуть смятыми вишенками на вершинах. Я обалдел. Честно. Другого слова не подберёшь. Я сидел и смотрел на них, не отрываясь, пока она, придерживая их двумя руками, поиграла каждой по отдельности перед моим носом. «Помини, помини, даваи быстреи, рукой мни, мни быстреи!»
Я послушно начал их трогать. «Сильниее, есчо сильниее!»
Когда уже и мои обе ладони устали, и я не совсем понимал, зачем я это делаю вообще, она отстранилась и сказала: «Типерь моужешшь визяти губами сос..», но видимо не знала, как это будет по-русски полностью и показала игрушечным мизинчиком на миниатюрный сосок. У меня похолодело в затылке, что-то крутанулось в голове и чуть-чуть потемнело в глазах, но я послушно, словно заговорённый прикоснулся губами, к чему даже и не мечтал. «Мни, мни губами, мни… такше, такше… .Добжэ!» То же самое было проделано и с другим соском. Я почувствовал, как у меня во рту всё больше распространяется терпкое и не совсем приятное молозиво, но упорно делал то, что просила Ирен.
Потом она встала, как ни в чём не бывало. Натянула обратно свитер. Села в кресло взяла чашку с кофе и сказала: «Твалет смывать верхиняя клавишиа на сибя», - показав в пространстве рукой как нужно дёргать.
После проделанных манипуляций или процедур, было бы логично их так назвать, мне уже ничего не хотелось. Любовный азарт угас, и я ещё долго тёр языком зубы, смывая терпкий неприятный вкус молочной Ирен. Конечно, понимание того что происходит до меня ещё не доходило, но мечта, хоть и кривая начинала проявляться.
Так я был принят в эту странную семью.
Всё-таки я решился спросить: «А что мы тут собственно делали, разминая эти прекрасные части тела?» - «Как скаизать? Когда щиекотно?» - «Что грудь чешется?» - «Да, да правиильно, груди чиешется!» - «Так мы тебе чесали грудь?» - «Да чиесали груди, мине всегда так Георг диелает». - «То есть ты хочешь сказать, что ты чешешь грудь с помощью мужчины?» - «А что ви этом плохо? Мужиская рука криепкая!» - «А где сейчас Георг?» - «Он Амстиердам, работа». - «А дети у вас есть?» «Что, диети?» - «Это здиесь дорого, очинь. Георг любить мальчиков и не хотеть диетей. А ия иногда лиюблю диевочек и тоже не хотиеть дитей» Я впал в дилемический ступор и подумал, раз они хотят разных детей, и не могут сойтись кого родить, это не причина их не заводить: «Зачем же вы живёте вместе?» - «Такше проще вдвоиём помохаить друг другу».- «Ни хрена себе! - Сказал я сам себе и поднялся с пола, - Значит, ты чешешь грудь, как Карабас Барабас?» Посмотрел на Ирен и увидел, что она загибается от хохота: «Как, как Кара…Кшто?» - «Старый грузин Карабас Барабас так чешет свою волосатую грудь».- «Ия ситарий гирузин…», - Ирен так смеялась, что не могла даже перевести вовремя дыхание. Из глаз от смеха потекли слёзы, и ещё минут через пять ей пришлось идти умываться. «Ти очен виесёлий!» - сказала она, возвращаясь из ванной. Подошла ко мне обняла и чмокнула в лоб: «Буду тиебя любиить! Добжэ!» - и спросила заботливо, - «Куушать хотеть?»
В большом двухстворчатом старом американском холодильнике оказалась канистра прокисшего молока, десять литровых бутылок марочного сухого вина и ветчинные консервы. «Это всё?» - спросил я разочаровано. «Миеня никогда ниет дома. Я кушать в это, по-рушки - столовои. Идём я тиебе купилю кушать» - «Ирена, у меня есть предложение, давай сходим, поменяем мои деньги на марки, зайдём на рынок. У вас же есть рынок?» - Ирен кивнула, - «Ну вот, купим продукты, и дома тебе сам всё приготовлю. Согласна?» - «Добжэ, ти мастэр!»
Берлин девяностых произвёл на меня впечатление заштатного городка с полупустыми улицами. Берлинская стена пала прошлой осенью. Если бы не высотные здания, начинающие провоцировать будущее, я бы подумал, что из своего города я и не выезжал. Ещё я расшил из своих трусов армейскую заначку в двести долларов, провезённую через все границы, и всё это было поменяно Иреной в обменном пункте без всяких бумаг и паспорта на целый ворох немецких марок. «Ти богатко Буриатинко! - Сказала с улыбкой Ирен и добавила с басистыми нотками, прыснув от смеха, - А ия волосатий гирузин Карабас!»
На рынке она запретила мне говорить по-русски. В мою задачу входило только показать пальцем, что нужно купить и обозначить количество штук тоже пальцами. Думаю, это было сделано в целях безопасности. Русских уже тогда здесь не очень приветствовали.
Вокруг безмолвствовал тёплый август. На прилавках всего было навалом. Ценники на картонках торчали на палочках из куч овощей, только всё было чистое мытое и какое-то правильно подобранное, по размеру что-ли. Так мы отыскали подходящий кочан бледно-зелёной капусты, который она не смогла прихватить, чуть не уронила, и мне пришлось помогать. Она собирала свёклу в бумажный пакетик брезгливо, как мышей держа отстранённо их за хвостики. Морковку, Ирен вообще брала двумя пальчиками, и как-то смущённо краснела. «Чито из всиго этого можино диелать?»
Завершили мы покупки овощей огромным пучком зелени, похожим на букет с вкраплениями фиолетового базилика. Сразу же отправились в магазин за «сметаной». Здесь она уже чувствовала себя привычней и набрала кучу всяких коробочек, что-то для жарки, что-то для варки, невыносимо манящий духом гигантский пакет кофе. Я же собирал мясо, в том числе мускулистую индюшку, привлекшую меня своими толстыми пупырчатыми ляжками.
Пришлось снова брать такси. Оказалось, что такси стоит совсем не дорого и что меня обманули, взяв 10 марок, когда я ехал с автобусного вокзала. «А чем ты занимаешься?» - Спросил я у Ирен пока мы сидели на заднем сидении скрипучего Трабанта, - «Ну, где ты работаешь?» - «Такше, плохо: офишиянткой были, такше няниькой были, секритарь на заводи были, турист водили на смотриеть Берлин…» . Тут мы приехали. Я, наконец, понял, как себя вести в этом завоёванном городе!
Уже дома, на кухне я веселился ещё пуще. Ирен не умела ничего: ни чистить, ни резать, ни солить, ни перчить, что называется. Я просил её просто постоять рядом, со своим умыслом конечно. Она не переставала мне нравиться и в один из моментов, когда руки у неё были заняты, попытался поцеловать желанное лицо. Она сначала даже не поняла, что я делаю. Потом сказала, отстранившись: «Ниет, ни штоит старатися, лицо у миня ни чиешется».
Но, не смотря на этот мой конфуз, украинский борщ удался, картошка с мясом и салатом вообще вызвала у неё какое-то подобие экстаза. Она ела и просила ещё. Снова ела и просила ещё. Потом когда уже не могла, сказала лёжа на диване, расстегнув тесные джинсы: «Типери ия пониимаю, толистых руусских женищин!» «Ти мастэр, я тибя любилю».
Я был горд собой. А кто бы тут не был горд? В этом возрасте меня терзал только один вопрос: «Почему её нельзя поцеловать? Ну, Почему? Почему?» И я ей его задал. Она не ответила, ушла сразу в другую комнату и долго не выходила. Я уже проглядел все пейзажи за окном. Книг в доме не было никаких, ни на каком языке. Вообще не было, даже старых газет с картинками. Потом она вернулась, подошла ко мне, даже приобняла слегка: «Идёшь со мнои, я показывать тиебе моя зазноба». «Что-о-о? Какая такая зазноба?» Вот слово «зазноба» она произнесла без акцента, зацепило видать сильно. «Идёшь со мнойи я показивать тиебе».
И мы пошли.
Перед выходом Ирен кому-то звонила, долго договаривалась. В её исполнении немецкий язык выглядел, как мягкое мороженое, столь распространённое сегодня. Вроде мороженое, а вроде и нет. И я всё больше влюблялся в неё. Она была словно создана для меня. Она меня очаровывала и своими движениями рук, случайным наклоном головы, попавшими вдруг на нос длинными волосами, которые он периодически сдувала с лица, делая губы трубочкой. Она манила меня своим лучистым дыханием. Идеальным сочетанием разреза глаз и бровей, небольшими засохшими кожинками на подсохших губах, полуулыбкой предназначавшейся моей шутке, удивлённым взглядом и чистым интересом зрачков, когда я смотрел прямо на неё. Я не мог оторвать глаз от её лица. И не мог просто её поцеловать. Даже по-братски не мог. Мне хотелось, чтобы она ответила мне, как отвечает женщина чувство мужчины, полной и глубокой отдачей насыщенным чувством, чтобы дальше уже не возможно было что-то найти, оставленное кому-то ещё, потому что отдано уже всё и ничего другого нет, и быть не может. И я хотел увидеть этого человека, который лишил меня такого счастья. Я просто был очень зол на него. Зол до безумия, я готов был его убить, растерзать на части. На мелкие вонючие части.
И вот я вижу её. Да, да, именно её. С позволенья сказать, какая-то шмара, говоря по-русски. Возможно, она стройна, возможно, у неё красивое личико. Это облегающее в блёстках платье ей без сомнения идёт. Она ведёт себя вызывающе! Она берёт мою Ирен за затылок и начинает сосать её, как вампир, как вурдалак, как оборотень в женском обличье. Я смотрю на это действо под грохот Лэд Зеппелин в широченных колонках дискотечного угара и вижу как Ирен мягчеет, как она отдаётся этому жестокому натиску, как она трепещет жертвой, жаждущей, чтобы её убили, принесли в жертву, этой сцене, этой музыке, этому зверскому беспощадному поцелую. Как всё её тело желает унизиться и пасть перед величием этой шмары - обозначенной по-русски.
И как бы было не смешно на этот старый анекдот, про мужика в белом. Да, тут появляюсь я, весь в белом …
Короче, Ирен меня вызволяла из полиции, где я совершенно трезвый ошарашенный таким необычным вниманием людей в форме, сидел за железными прутьями, за что ей отдельная благодарность. Всё списали на то, что я не понял инсценировку рок-балета с формулировкой – не знание немецкого языка. Но я то до сих пор помню, как шмара летела пушинкой от моего удара и звенящая запредельно высокими частотами колонка грохнулась на атакующих меня странных личностей в карнавальных костюмах.
На следующее утро мы не разговаривали. Я сидел с больной головой от переживаний и хлебал сухое под жареную картошку, а она, всё звонила кому-то, громко ругалась, и, похоже, я был причиной, что её выгнали с очередной работы.
Но она не сдалась, видимо ей это было не впервой, но со мной особенно забавно: «Ти мения приревноваить! О мои Бози, как иэто słodko!» - «Ми рассталис с Евой. Ти рад?» - «Большего я и желать не «хотель», - говоря с акцентом.
Мы ещё полдня провалялись в молчаливом забытьи. Ирен просто лежала, свернувшись калачиком на своей кровати в спальне, я же лежал чуть пьяный в гостиной и смотрел не понимающим ухом гавкающий по-немецки телевизор. И я соскучился по ней, очень соскучился. Пошел, чтобы её разбудить. И мы встретились в дверях в спальню и смутились оба. Стояли так несколько минут, не давая друг другу пройти мимо: она задерживала мне рукой, а я её. В конце концов, мы обнялись, и что-то вдруг загорелось между нами. Прям вспыхнуло, прям, полоснуло огнём, она аж ойкнула, когда я случайно задел её грудь своими косолапыми ручищами. И как она быстро собралась, как всколыхнулась её сущность.
«Диелай своиё диело! - Говорила она, ложась на диван с трубкой телефона, - Бистро, шыбко, диелай диело». И видя, что я не понимаю, что она хочет, подошла ко мне и резко выдернула из гнёздышек змеевидный конец ремешка брюк. «Снимай шитаны, шыбко, бистро, мние нету время!» легла на диван животом вниз, задрав предварительно халат. Я конечно не ожидал такого женского напора и сказал уже волнуясь от предстоящего действия: «Можно было ласково попросить, что значит «делай своё дело»? Как то грубо, уж совсем грубо». Ирен обернулась вместе телефонной трубкой у уха и произнесла: «Ия прошу», - с ударением на первые слог в обоих словах. Так просто вот, возьми и получи, то что хотел, да! Так просто, получи, и видимо,- отстань. Ну ладно, хорошо. Добжэ! Как там по-вашему, а мы не гордые. Мы русские и нормальные. Мы умеем любить!
Её тело было идеально, какой-то мастер-ангел долго трудился своим резцом над её ложбинками и закруглениями. У меня осталось только два вопроса: Почему это идеальное для меня тело принадлежало моей сестре? И почему меня это не смущает? И я начал делать «своё дело», да так, что через минуту телефонная трубка призывно булькала, свисая с дивана на пружинистом проводе. Я драл её, да именно драл, другое слово было бы неуместно, так, как, наверное, Дафнис драл Хлою, когда прозрел в своём сексуальном влечении. В диване что-то горько хрустнуло, и он резко присел, вызвав яркий вскрик у тела подо мной. Ирен цеплялась руками за кожаные подушки, но пальцы соскальзывали, ручки дрожали, и потом она просто перестала сопротивляться. Тело её напряглось, превратилось в одну тугую струну. Вдруг оно дёрнулось и задрожало, затрепетало, словно что-то взорвалось у неё внутри, что-то вырвалось наружу вместе с длинным грудным стоном.
Потом она растрёпанная с подобранной машинально телефонной трубкой, в руке гудящей равномерным зуммером долго сидела в ложбинке хрустнувшего дивана и смотрела, как я выхожу из ванной, хожу по комнате, собирая одежду. Даже когда я вышел на кухню заварить кофе и вернулся с дзинькающими в блюдцах чашечками, она всё ещё сидела и шевелила губами какие-то слова.
Вдруг Ирен изменилась, стала другой - кроткой. И в этом новом для неё обличии иногда даже не знала как себя вести со мной. Терялась и смущалась при моём появлении. Я чувствовал, как ей хотелось меня потрогать, но она ужасно этого стеснялась, и когда я смотрел на неё открытым взглядом, убирала глаза. Потом, как бы невзначай подбиралась ко мне и клала свою голову мне на плечо и тихо так почти незаметно нюхала меня с наслаждением.
Через два таких же чудесных дня, наполненных вкусной едой, долгими разговорами и таки непримиримыми ласками, мы поцеловались, причём именно она была зачинателем продолжительного щемящего все незатронутые эрогенные зоны поцелуя. Я не могу сказать сейчас, что я полюбил её безоговорочно и навсегда, но тогда она была для меня верхом совершенства, добытого в такой борьбе, что и врагу не пожелаешь.
Так Берлин был взят второй раз.
В один из таких безмятежных ещё не приевшихся дней мы преспокойно ужинали, вкушали пищу, как явился он, вернулся из Амстердама Георг с подвязанной к груди левой рукой в гипсе. Он появился на кухне, так тихо и незаметно, что я поначалу даже испугался. Как может пугаться только молодой любовник, найденный в бельевом шкафу. Но муж Ирен был весел, весь светился самим собой и источал свежий запах парфюма. Сразу стал доставать подарки, одновременно знакомился со мной, похлопывая меня по плечу оставшейся конечностью. Потом долго скороговоркой вещал по-немецки, перемежая речь жеванием бутерброда с колбасой.
Ирен, не стесняясь ни меня, ни его тут же меряла обновки (всё-таки она была заядлой тряпичницей), бегала полуголая то к зеркалу в прихожей, то обратно к нам, поворачиваясь разными боками. А Георг всё повторял: «Gut, gut!» Мне достался колокольчик с красочно-львиным гербом Нидерландов на рукояти. Потом он сел ужинать, и когда узнал, что вся эта вкуснятина приготовлена мной, встал и нарочито уважительно пожал мне пятерню.
Оказывается, руку ему сломал русский моряк, от которого он хотел защитить другого русского моряка, потому что тот его бил прямо ногами на улице.«Rave kann man einfach Leute in den Sinn schlagen?» (Разве можно бить людей у всех на виду?) Сам он выглядел худым и тщедушным, с немного осунувшимся лицом. Все коммивояжёры похожи друг на друга: костюмчик, улыбочка, разыгранное по фальшивым ноткам участие.
После ужина он стал показывать фотографии, (кстати, цветные), мест, где он был. Среди них было много снимков какого-то тоже худого парня в разных позах и белых трусах в виде облегающих плавок. Я спросил у Ирен: «Кто это?» «Этио его Chłopakiem, boyfriend, виозлюбиленний» «Кто-о-о?» - Переспросил я.
На это у меня уже сил просто бы не хватило. Я решил ехать домой. Я вдруг понял, что начинаю заболевать этой их западной странностью любить то, что любить не имеет смысла. Я был не преклонен, хоть мне и оставалось ещё две недели берлинских каникул. Мои силы кончились. Они, правда, кончились. Даже Ирен с её одурманивающей аурой меня не могла задержать. Хотя мне было жаль, бесконечно жаль это блистательное телом и бесконечно забытое любовью существо, нет, наверное, теперь уже девушку и я сломал себя ещё на два дня, тем более что Ирен была в панике, а Георг, глядя на неё собрался со мной поговорить. Но поговорить он со мной не мог напрямую, потому что переводчиком была только Ирен. Тьфу ты запутался в их разногласиях!
Если я буду описывать ещё две недели, рассказ удлинится ещё на десять страниц, а страниц в этой жизни уже и так достаточно. Не хватало мне ещё описывать предпочтения Георга и его слабые или сильные стороны в семейной жизни. Лучше я так и напишу, когда мы с Ирен занимались любовью, испепеляющей жесткой, не похожей ни на что в своём самом скверном исполнении, он уходил за продуктами и этого будет достаточно, чтобы дополнить картину последних двух дней.
Потом они вместе провожали меня на вокзале, где я наконец-то обнаружил согласно тёткиному плану нужные улицы.
«Ти никогда ни верниёшься. Ия зинаю, ни верниёшься. Ия приеду к тиебе, обиязательно приеду», - но она не приехала, вообще никогда. Я даже не могу себе представить, как сложилась её судьба в данных современностью обстоятельствах.
А сейчас она просто стояла и смотрела, как я сажусь в автобус, обнимая Георга. Он же подарил мне открытку с надписью на русском: «Возвращайся, мы тебя любим!» Я потом выкинул её вместе с колокольчиком из Амстедама, в урну на автобусном вокзале в Щецине. Настолько мне ничего не хотелось иметь от него.
С тех пор я больше никогда не видел Ирен.
Обратно я возвращался через Польшу и пан Тадеуш подарил мне свой поношенный кожаный плащ иностранного кроя, с вычурным до неприличия натуральным воротником, поглаживая, который ладонью можно было получить меховой экстаз. Однако, под прекрасно выделанной кожей, скрывалась подкладка на рыбьем меху, что отражало саму сущность подкравшегося капитализма: прекрасный снаружи – никакой внутри.
Когда я первый раз надел этот ношенный до приятных потёртостей, западный редингот, то сразу ощутил всю промозглость европейского климата, но, выглядывая из шикарного аристократического воротника, уже распознавал мир несколько по-другому. Мне ничего абсолютно не нужно было от него, от этого простоватого мира. Он мне вообще казался пресным, монотонным до тошноты и бездарным как наш старлей-замполит, когда читал нам полусонным солдатам лекции в промороженном классе о международной обстановке.
Ирен меня убила. Все мои чувства, желание женщины, первое свидание с его романтическими мечтами, ни осталось ничего – выезженная земля. Дома я не носил это произведение западного пошива. Этот реликт до сих пор пылится у меня в шкафу.
К своей радости я не воспринял своё путешествие как светское приключение. Я был серьёзен и понимал, что со мной произошло. Сказалось советское воспитание и другие человеческие качества. Мне стоило больших усилий замолчать в себе это желание быть откровенным на все сто. Свести на нет желание быть наизнанку, чтобы все знали, что бы все видели!
В университете, куда поступил этой же осенью, мне пришлось общаться с огромным количеством девушек. Они стоили мне глазки, даже приглашали на свидание. Они были прекрасны, восхитительны в своей русской красоте, но у меня была Ирен, и они меня не вдохновляли, а любое мужское рукопожатие вызывало у меня стойкое отвращение.
Вернувшись домой, я с удивлением заметил, что фотоаппарат мой пуст. Я не сделал ни одного снимка. Так и приехал домой с чистой плёнкой. Мне и в голову не пришло вдруг ни с того ни сего начать фотографироваться, да и некогда было. Маленький Ломо провалялся не открытый в моей сумке до конца визита.
Город ещё грязен и неряшлив после зимы. Снег едва сошел, соединив на асфальте мусорные слои каждого прошедшего дня. Небольшой сквер перед дверью (полукруглая надпись сверху - «Продукты») на перепрелых листьях подсохшие колбаски какашек, и мятые пивные жестянки обсыпанные порыжевшими чинариками. Галки разворошили чёрный пакет с отходами, который кто-то не донёс до зевающего невдалеке бака, и скачут по земле, задирая друг друга. Целлулоиды из-под чипсов жёлтыми метками среди голых берёз. Непроходимая лужа перед магазинными ступеньками зияет синей дырой неба, её лакает животное из свалявшейся шерсти, напоминающее собаку. Где-то наверху надрывно выговаривает букву «р-р-р» ворона. Доживающие свои последние дни останки сугробов чёрно-белыми макетами гор, стоят в тени отсыревшего фасада и в прохладном углу двора, куда не дотягивается солнце.
В этом доме с магазином внизу ждёт меня Катя. «Boże jej uchowaj dzisiaj spotkać się ze mną!» (Боже её упаси сегодня встретиться со мной!)
Бодров Валерий. 29.11.18.
Свидетельство о публикации №11790 от 28.11.2025 в 19:45:59
Войдите или зарегистрируйтесь что бы оставить отзыв.
Отзывы
Это гениально!
Спасибо, Ольга!
Очень смелый текст, Валерий, очень. В начале я думала это романтичное произведение, но перечитав повторно, поняла, что это все таки психологическая проза о взрослении молодого мужчины. Мы все проходили примерно такие истории, когда у нас прост бомбило от гормонов. Однако, вот что происходит... казалось бы очень много интимных моментов, который где-то шокирует , где то себя узнаешь в том любвеобильном возрасте, ты вдруг в развязке рассказа осознаешь, что все характеры раскрылись, случилось взросление у всех героев. Замечательный ход - это доверительная интонация рассказа (если кто-то вдруг фыркнет, что слишком эротишно, считаю, это нормальное повествование согласно обстоятельствам где проходили настройки откровенности ;-). Ироничные моменты с удовольствием заценила, я любитель элементов черного юмора. Говорю - ЗАЧЁТ- рассказу «Непривычные настройки откровенности».
А жаль, что фото на память так и не сделали! Валерий, вам кто то снизил рейтинг, тот кто побоялся написать отзыв. Я поставила 5, но скриншот не могу отправить...
А я всё думал, что это за звёздочки))). Ваши слова про рейтинг заставили меня обратить наконец внимание на устройство сайта. Если честно, то мне всё равно, главное чтобы вам нравилось. Вообще я за честную прозу. Что толку вымучивать из себя лояльные предложения и складывать их в кастрированный текст, а потом обижаться, что тебя не смотрят и не читают. Но, здесь есть одно "НО", нужно так пройти по лезвию бритвы, чтобы текст не превратился в порнуху и таки сохранил в себе высокохудожественное начало. Нужно тренироваться)))) Люблю с вами разговаривать, Лилия!
Валерий — рассказ читается легко и непринужденно. Приправленный юмором и щедрой порцией откровенности, он словно зеркалит читателя, позволяя прочувствовать те же эмоции. Все компоненты — ирония, искренность, динамика — подобраны в идеальной пропорции, оставляя после себя приятное послевкусие: легкую грусть и мягкую улыбку. Этот рассказ цепляет, побуждает задуматься и остаётся в памяти надолго. Спасибо за правду. Она всегда в цене!
Сегодня прекрасный морозный вечер. Такой ласковый минус, что печка в машине справляется и на единице. Огни, огни. Реклама по улице - всё моргает и светится. Остановился у прозрачной витрины магазина одежды, а там за манекенами, обнимаются двое. Больше в окне никого не видно. Он такой высокий и худой, а она ниже его на целую голову - симпатичная. Смотрит на меня сквозь стекло. Думаю что не видит , на улице уже темно. Вдруг разошлись. Оказывается она ему талию меряла. Смотрит на гибкий метр и что-то говорит. Теперь уже я не слышу.