Феникс

Птица появилась в доме Холодковых недавно. По рассказам очевидцев, её притащил домой Данька. Не раз видели соседи Даньку с этой птицей, да и в школу он её приносил частенько. Восседая на костлявом Данькином плече, птица оглядывала находившихся поблизости людей, прислоняла к Данькиному уху горбатый клюв, будто сплетничая, и Данька начинал широко улыбаться, любовно поглаживая сказочно переливающееся оперение. Доподлинно же никто не знал, откуда птица взялась и как она называется. Ни в одной энциклопедии птицы такой было не отыскать, ну а сам Данька звал её Фениксом и врал, что она, как и её тёзка из древней мифологии, может из пепла восставать. Никто, конечно же, Даньке не верил, но и загадочное происхождение птицы никто объяснить не мог.

А произошло вот что.

Учился Данька из рук вон плохо, школу не любил и уроки частенько прогуливал. Друзей у него не было и, уходя со школы, бродил Данька по улицам, натянув до глаз капюшон чёрной толстовки, воткнув наушники в озябшие розовые уши и опустив голову так, чтобы наблюдать на земле только носки своих видавших виды кроссовок. Из ушей прямо в израненную непонятую Данькину душу проникала тяжёлая агрессивная музыка. Гитары в низких строях, быстрые ударные партии и неизменно надрывный вокал уносили Даньку прямиком в другой мир – мир, в котором не было ни занудно-правильных учителей, ни мерзких одноклассников, ни истеричных приставучих родителей.

В начальных классах Данька ещё старался найти друзей: подключался к мальчишеским играм на школьном дворе, заводил беседы, предлагал послушать любимые уже тогда виртуозные пассажи рок-музыкантов, но одноклассники его сторонились, считали чудаковатым, то ли из-за музыки, то ли из-за неумения поддерживать беседу - слушал Данька всегда больше, чем говорил. За молчание недолюбливали Даньку и учителя. Письменные работы давались ему на удивление легко, но, отвечая устно, начинал Данька жутко волноваться: покрывался липким холодным потом, переминался с ноги на ногу, а непослушные звуки собирались в горле комом, толкались и мешали друг другу выйти из Данькиного рта хотя бы одним связным предложением. Понаблюдав некоторое время, через спущенные на нос очки за его напрасными мучениями, учителя одинаково бесцветными голосами вздыхали: «Садись. Всё равно, что с немым общаться». Одноклассники оборачивались, корчили рожи, шлёпали пухлыми подростковыми губами, изображали Данькино позорное выступление.

Постепенно Данька закрывался, обрастая плотным чёрным коконом одиночества, и вот уже несколько месяцев хотел только одного: лечь на землю и течь как вода. Вот прям здесь, прям на асфальте, лечь и превратиться в воду… и течь, слушая гитарные пассажи и перебив ударных, перекликающийся с ритмом его сердца. И не думать… не помнить… не хотеть… не жить…

 

***

Птица Феникс возникла из ниоткуда прямо перед мокрыми носами стоптанных найков. Просто появилась и всё. Сидела и смотрела на Даньку круглыми золотистыми глазищами чуть повернув голову вбок. Из-за такого положения головы птичий взгляд казался оценивающим, и, именно поэтому, Даньке захотелось бестолковую птицу пнуть. Пнуть и смотреть, как она летит, кувыркаясь в воздухе, как переливаются в лучах холодного осеннего солнца золотисто-огненные перья.  Высоким солом в Данькиной голове поддакивала гитара «Пни, тралалалаааа, пни!» Но, устыдившись своей мысли, пинать Данька не стал и даже оглянулся по сторонам, как бы испугавшись, что кто-то может понять, что он хотел сделать. Он опустился на колени, посмотрел в немигающие кругляши горящих глаз, злясь больше на самого себя, чем на птицу, проворчал: «Чё села, дура? Под зад бы тебе дать хорошенько, чтоб не мешала нормально людям ходить». Птица моргнула, передёрнулась, махнула красным золотом крыльев, но, к изумлению Даньки, не улетела, а… вспыхнула огнём и пропала. Произошло это в считаные секунды. Теперь уже Данька моргнул, даже нет – зажмурился, а потом открыл глаза и с минуту таращился на пустое место. Он перестал слышать музыку - вместо неё в ушах бешено билось сердце. Данька потрогал асфальт: в том месте, где только что сидела птица, опять зажмурился, помотал головой, снова открыл глаза – ничего не изменилось. Не было птицы. Не было и всё. «Капец, - подумал Данька, - ко всему прочему ещё и свихнулся». Он встал на ноги, сунул наушники в кейс и быстро зашагал к дому, то и дело оборачиваясь.

 

***

- Дань, ты? – Анна Холодкова, мама Даньки, выглянула из кухни, и, убедившись, что пришёл действительно он, вернулась к жарившимся котлетам и закипавшему куриному бульону, - как там в школе? Как Зинаида Леонтьевна? Контрольную переписал?

- Нет, - буркнул Данька, снимая кроссовки одной ногой об другую, стараясь как можно быстрей скрыться в тишине комнаты.

- Даня, я с тобой разговариваю или нет? Чего ты бубнишь? Иди сюда, я же не слышу ничего вообще! У меня тут котлеты! Будешь котлеты, а? Ты в школе ел?  Даня!

Но Данька не слышал. Темнота успокаивала. Чёрные шторы блэкаут не открывались уже несколько месяцев – Данька не хотел и не разрешал родителям трогать их. Поначалу, когда Данька перестал впускать в комнату свет, Анна упорно каждое утро врывалась к нему и, распахивая занавески, неизменно приговаривала: «Совсем на своей музыке свихнулся что ли? Посмотри, как на улице хорошо!» Она уходила, а Данька задёргивал блэкаут, тщательно проверяя, чтобы ни одна полосочка света не могла проникнуть в его комнату. в его обитель. в его цитадель.

В полумраке уютно подмигивала разноцветная светодиодная лента, мирно гудел не выключенный со вчерашнего вечера комп, пахло дезодорантом «Кожа и печеньки», нежно любимым Данькой и пользуемым по назначению несколько раз в день.

Данька взял гитару, уселся на тахту, стал наигрывать услышанную сегодня гитарную партию. Из кухни доносились приглушённые крики Анны. Слов было не разобрать, да и не нужно.

Играл он, не глядя, технично перебирая послушные гитарные струны. Постепенно игра становилась уверенней и быстрей, но на одном и том же месте он запинался, начинал снова и снова и уже совсем не думал ни о чём, кроме музыки.

- Ну…Ничего так получается, норм, - голос возник непонятно откуда, наверное, даже из Данькиной головы. От неожиданности Данька подскочил, плюхнулся обратно на тахту, гитара свалилась на пол, обиженно забренчав недавно купленными струнами Medium Hard.

На столе сидела она – золотистая дура - птица сгоревшая - собственной персоной. И… разговаривала с ним.

- Чего уставился? Феникса говорящего не видел? – грубым мужским басом, совсем не сочетающимся с нежно-богатым золотом перьев и рыжим огнём наивно-круглых глаз, спросила птица.

- Мааам, - изумлённо-тихо позвал ошарашенный Данька, вскочил на ноги, набрал воздуха и заорал в полный голос, - Маааама, сюда иди! Быстрей, мама, иди сюдаааа!

- Придурок, - пробасил Феникс, дёрнулся так же, как на улице, взмахнул крыльями, вспыхнул и исчез, оставив вместо себя огненный полукруг, который буквально через мгновенье тоже растворился в воздухе.

Данька обалдел и одновременно очень испугался. Он подбежал к столу, стал колотить прямиком по тому месту, где только что сидел золотой пернатый гад, приговаривая: «Я всё равно найду тебя, урод, всё равно узнаю, кто ты!» Внезапно он почувствовал что-то противно-липкое на ладони, подпрыгнул к окну, подлез под занавеску, поднёс руку к глазам: бело-серое пятно птичьего помёта распласталось прямо по середине ладошки. «Да блиииин!!!», - заверещал Данька, стал с отвращением трясти рукой, пытаясь смахнуть пахучее птичье дерьмо. Но оно прилипло намертво и смотрелось как бурая мерзкая опухоль на розовой поверхности Данькиной ладони. Не придумав ничего лучше, Данька принялся вытирать руку о занавеску, оставляя на ней вонюче-серые полосы.

- Ты чего орёшь так? Соседи сбегутся, - Анна просунула голову в приоткрытую дверь, - Дань, что случилось-то, Дань? Да скажи внятно наконец, что произошло?

 - Ничего не случилось! Просто птица залетела в комнату и насрала на стол мне, понятно? – в Данькином голосе слышались слёзы, он тёр и тёр испачканную ладонь о дорогущий чёрный блэкаут и совсем не смотрел на Анну.  

Анна протиснулась в комнату и прикрыла тихонько двери. Медленно, словно боясь спугнуть Даньку, подошла к нему, обхватила грязную руку, которую ему хотелось раз и навсегда отрубить, потому что та жутко воняла говном огненного козла-Феникса, своими мягкими нежными ладошками притянула Даньку к себе.

- Дань, ты чего? Это ж птица просто, - Анна стала успокаивать сына, робко проводя рукой по отросшей шевелюре, прижимая к себе, неловко целуя то в висок, то в лоб, то в волосы. Поначалу Данька упирался, дёргал упрямой башкой, пытаясь увернуться от ненавистных телячьих нежностей, а потом обмяк, прижался к Анне и стал всхлипывать совсем как в детстве:

 - Теперь шторы все воняют и рука вот, - тыкнул он грязной ладонью прямо Анне в нос.

- Да бог с ними, Дань, со шторами, постираем, - Анна всё гладила и гладила любимые непослушные вихры. Гладила и не могла поверить в то, что сын наконец-то разрешил ей это сделать. После стольких месяцев отчуждения и непонимания, после беззвучно пролитых ею ночных слёз, после скандалов из-за учёбы и Данькиных увлечений темнотой и тяжелой музыкой, ей удалось наконец-то прижать сына к себе. Уже долгое время они говорили, но не слышали и не понимали друг друга и, в какой-то момент отдалились настолько, что стали казаться чужими. И вот сейчас, в эту минуту, Анна опять почувствовала себя любимой и нужной, почувствовала себя его мамой, мамой самого любимого и самого лучшего мальчика на всей планете Земля. Она вдруг увидела, насколько он вырос. Каким неожиданно взрослым стал её сын, как вытянулся, похудел, возмужал. И подумала о том, что пришло время признать – она, Анна, не сможет прожить за него жизнь, а может только вот так, как сегодня, жалеть и гладить, и успокаивать: «ничего, Дань, ты сможешь, ты справишься, ты добьёшься», и может верить в него, верить в то, что, падая и ошибаясь, он будет вставать, и восставать из пепла как бессмертная птица Феникс, описанная в древних культурах.

- Мааам, - взрослый Данька поднял голову, посмотрел зарёванными, совсем детскими, глазами, - я контрольную не буду переписывать. Пошла она, эта Леонтьевна! Она специально мне трудные задания даёт, а любимчикам своим лёгкие. А потом у меня два, а у них пять? Несправедливо это, нечестно, - и Данька опять уткнулся Анне в плечо.

-  Дань, делай, как знаешь. А хочешь, в другую школу тебя переведём, а? Или вообще, на домашнее обучение. Это сейчас по закону можно!

Данька почесал об неё нос, неуклюже чмокнул в щёку:

- Пойду руки наконец помою.

Он вышел из комнаты, улыбаясь, щёлкнул выключателем в ванной. Золотой урод-Феникс сидел на раковине, пялился глазами-блюдцами:

- Наревелся? Подумаешь, в какашки вляпался! - пробасил Феникс и расщеперил клюв и совсем по-человечески заржал. Ржал он в голос, выводя басом «гы-гы-гы-оооо-ого-го-го». И картина эта, сюрреалистичная и невозможная в прошлой жизни, сейчас совсем не пугала и не удивляла Даньку. Феникс отсмеялся, поднял когтистую лапу, утёр, опять же, по-человечески сверкающие блюдца глаз:

- Вляпаться в говно - это вообще-то к деньгам, если ты не знал! Давай, мойся, размазня!

- Сам ты размазня, - Данька улыбнулся и сделал то, что на самом деле ему хотелось сделать с самой первой их встречи, – погладил Феникса по пушистой головке.

- Эээ! Ты чего вонючей рукой по мне возишь? – возмутился Феникс и стал смешно трясти головой, словно пытаясь скинуть с себя запах.

- Не будешь гадить там, где кормят, - парировал Данька и снова стал гладить Феникса.

 - Ты меня и не кормил ещё, - проворчал тот, но не исчез. И видно было, что нравится ему, когда его гладят. Он пододвинулся к Даньке ближе и притих.

- Ты ведь не сгоришь больше, правда? Не бросишь меня? – спросил Данька, тихо взяв Феникса в ладони и поднеся тёплое мягкое птичье тельце к своему лицу.

- Да не ссы, прорвёмся, - так же тихо ответил Феникс и моргнул. Из круглых его глаз выплеснулись наружу несколько искр, попали на и без того уже прорванный в нескольких местах чёрный Данькин кокон, отчего кокон начал тлеть и разваливаться на куски. Данька чувствовал это. Чувствовал и надеялся, что вскоре плотный чёрный кокон истлеет совсем и уже никогда и ни при каких обстоятельствах ему не понадобится.