Осень

Первое сентября наступило неожиданно быстро.

Ещё вчера были море, горячий песок, штрудель с яблоками и травяной чай в курортном кафе, а сегодня – первое сентября: букеты, юбочки и банты, пиджачки и галстучки, мамы на каблуках и серьёзные отцы, пикающие ключами разномастных авто.

- Пааап, ты видишь вообще, что снимаешь? – хорошенькая девочка-куколка с огромным букетом нежных кремовых роз, обиженно надув губки, выговаривает отцу, - ты видишь, ног нет у меня, нормально можешь сфоткать, с ногами?

- Да нормально фоткаю я, давай, вставай, мне на работу бежать!

Видно, что отцу мешает новый пиджак. Держа телефон в руке, горе-фотограф то и дело двигает плечами вперёд, как будто пытаясь растянуть ненавистную пиджачную ткань. Наконец он не выдерживает, бубнит, скорей всего матом, и бросает дочери, позирующей для фотографии:

- Ща, погоди, Нат, пиджак этот чёртов сниму, - и, зажав подбородком телефон, глядя исподлобья на дочь, неуклюже стягивает пиджак, зачем-то зажимает его между коленок, берёт телефон в руку, нервно начинает водить пальцем по экрану, пытаясь, по всей видимости, снять блокировку.

- Паа-паа, боже! – девочка-куколка закатывает глаза, обреченно опускает букет и решительными шагами направляется к отцу.

- Дима, Дима, где ты? Что ты копаешься?  - дамочка в деловом костюме истеричными нотами в голосе взывает к мальчишке-подростку, прячущему лицо в недрах длинной чёлки, - вон твои, не видишь, что ли? Тамара Валентиновна, - голос дамочки меняется и становится приказательно-ласкательным, дамочка машет рукой, вытягиваясь в струну и, поднимаясь на носки на и без того высоких каблуках, - Тамара Валентиновнааа! Мы здесь! -она опять обращает внимание на мальчишку и видит, что тот, закинув рюкзак на одно плечо, направляется совершенно в другую сторону, - Дима, ты куда? Куда ты пошёл-то?! Тамара Валентиновна, - оглядываясь кричит дамочка, - мы сейчас!

Мальчишка делает вид, что не слышит. Он в развалку идёт к кучке ребят, как две капли воды похожих на него самого: такие же вызывающе небрежные, заросшие, одетые исключительно в чёрное. Завидя мальчишку, ребята начинают радостно гоготать, приветственно поднимая руки вверх:

- Димос! Здоров! Чё-как, норм?  - компания похлопывает Димоса по плечам, он вливается в общее настроение и, кажется, напрочь забывает о дамочке на каблуках.

- Олеся, иди к нам, - машут грудастые девицы в коротких юбках своей подружке. Их одноклассники, прыщавые мелкие пацаны, хихикая разглядывают оформившихся и до неузнаваемости изменившихся за лето девочек, отпуская скабрезные шуточки. Девицы же исподтишка поглядывают на старшеклассников, то и дело поправляя длинные шелковистые волосы, похожие на гривы породистых лошадей. До мелких хихикающих пацанов девочкам совершенно нет никакого дела.

Разношёрстная толпа учеников, родителей и учителей гудит как улей. Радостно и не очень встречают одноклассники друг друга, взволнованно и не очень ждут начала торжественной линейки родители, воодушевлённо и не очень сверяют списки учителя.

Всё-таки особенный день – первое сентября.

В стороне от всех в одиночестве на заборе сидит мальчик. Его рюкзак на плечах, костюмчик тщательно выглажен. Яркий алый галстук контрастирует с бледным худеньким личиком. К мальчику подходит молодая учительница. В руках у неё огромная разноцветно-радостная охапка букетов:

- Ярик, ты чего один здесь? Пойдём к ребятам, все собрались уже, - учительница берёт мальчика за руку, тот подчиняется, бредёт чуть позади, опустив голову вниз, - учительница оглядывается, - случилось что-нибудь? Где мама твоя?

- А мама уехала, - ровным голосом произносит Ярик, глядя в землю, - с Андреем. Я с бабушкой живу теперь. Она в мае ещё уехала.

 - Как уехала? С каким Андреем? – учительница останавливается, - как с бабушкой? – присаживается на корточки перед Яриком. В душе у молодой учительницы, наряду с жалостью к Ярику, возникают другие чувства: озабоченность, тревога, возмущение, досада, замешательство и наконец – раздражение. Чувства эти, как ни странно, не относятся к Ярику, они касаются самой учительницы: придётся давать сведения, составлять акты, заполнять бумаги, навещать, контролировать и т.д. и т.п. Молодая учительница стыдится своих мыслей, концентрируется, делая упражнение «треугольник дыхания», как учили на курсе психологии, и, как можно ласковее, обращается к Ярику - а бабушка где, Ярик? Почему она не пришла?

Ярик ещё ниже опускает голову:

- Ей на работу к девяти. Она работает теперь. Надо же как-то кормить меня…одевать вот, - он со злобой дёргает галстук, слёзы катятся из-под очков, переливаясь на солнце маленькими кристалликами.

- Не плачь. Придумаем что-нибудь, - учительница садится на корточки, прижимает Ярика, пытаясь таким образом успокоить больше себя, чем его. Ярик этого не знает и с готовностью ныряет в раскрытые мягкие женские объятья. В шею ему втыкаются стебли роскошных букетов, но он этого не чувствует, а жадно вдыхает аромат духов молодой учительницы и думает о том, что у его мамы духи пахнут так же: чуть-чуть апельсином и свежим весенним дождём, пробуждающим запах первых гиацинтов и молодой травы. Ярик начинает плакать сильней, отчего белая тонкая блузка учительницы мокнет на плече и становится совсем прозрачной.

Маргарита Васильевна наблюдает. Она стоит немного в стороне, облокотившись о дерево рябины, красные ягоды-брошки которой напоминают о неизбежности наступления осени, и во все глаза смотрит на происходящее около школы. Её взгляд останавливается то на Ярике, то на дамочке в деловом костюме, то на компании мальчишек в чёрном, но больше всего Маргариту Васильевну привлекают не они, а обособленно стоящая на крыльце школы небольшая группа: кругленький мужчина с заметной лысиной, прикрытой реденькими остатками волос, и трое дам «постбальзаковского возраста», как для себя определяла таких женщин Маргарита Васильевна. Сама Маргарита Васильевна тоже была далеко не молода и тремя месяцами ранее вышла на пенсию. Да и на торжественной линейке Маргарита Васильевна не присутствовала (и не стояла рядом с постбальзаковскими           на крыльце) исключительно по банальной причине увольнения на пенсию.

Тем временем, на крыльце всё чаще поглядывали на часы и всё больше переминались с ноги на ногу. «Нервничают», - подумала Маргарита Васильевна.

- Может, позвонить? – кругленький поглядел снизу вверх на одну из серьёзных постбальзаковских. Та была выше его на полторы головы и посмотрела сверху вниз, медленно поправив средним пальцем очки на носу. Этот жест, почему-то, показался мужчине неприятным: то ли из-за того что очки ползли от кончика носа до начала переносицы слишком медленно, то ли потому, что был продемонстрирован средний палец. Мужчина отвёл взгляд в сторону, провёл руками по голове, проверяя, прикрыта ли волосёнками лысина.

- Николай Петрович, - тон высокой был особенный: такой, какой бывает только у начальников, отработавших и отшлифовавших многолетнее умение ставить на место своих подчинённых, не повышая при этом голоса, - вы когда-нибудь пытались сначала подумать, - многозначительная пауза, - а потом озвучивать свои мысли? – опять пауза, - вы… куда собираетесь звонить? Ему на мобильный? – пауза, прищуривание глаз, наклон головы вбок, - или куда? Куда. вы. только что. хотели. позвонить?

Последнее предложение было произнесено так, будто на каждое слово приходился удар топора. Постбальзаковские, обе сразу, как сговорившись, отвели взгляд от высокой. Казалось, что обращается сейчас высокая не к Николаю Петровичу, а к каждому из них по отдельности и, после каждого слова рубленого слова, и постбальзаковские, и Николай Петрович, словно по команде одновременно всё больше и больше вжимали головы в плечи.

- Ну…не знаю, - отступать уже было некуда и, откашлявшись, Николай Петрович продолжил, чуть повысив голос для храбрости, - сколько ждать-то? Полчаса, как начать должны были! Может и не приедут они… А приедут – дадим слово. Рок-группа ждёт, жонглёров пригласили, по часам же им платим! Светлана Марковна, давайте начнём уже, - он наконец осмелился посмотреть на Светлану Марковну, и, так как смотрел Николай Петрович снизу вверх, взгляд получился каким-то просительно-собачьим и одновременно жалким. Николай Петрович вдруг стал сам себе противен. Неожиданно он разозлился и заговорил уже с заметным раздражением, - нас человек триста ждут, Светлана Марковна, - голос окреп, Николай Петрович выпрямился, выпятив вперёд круглый животик, - совесть же надо какую-то иметь, это люди всё-таки…дети, - он сделал руками круг, как бы демонстрируя масштаб бедствия.

- Люди? Это, по-вашему, люди, Николай Петрович? – Светлана Марковна повторила круг руками, минуту назад продемонстрированный бедным Николаем Петровичем, но, так как росту она была знатного, то попала одной из постбальзаковских прямиком по голове, та испуганно отпрянула, потешно отпрыгнула для безопасности в сторону и поправила свежесделанную укладку. Ну а Светлана Марковна, ничуть не обращая на это внимание, хоть и не могла она не почувствовать, что задела постбальзаковскую, продолжила, - это прежде всего избиратели, Николай Петрович! Из-би-ра-те-ли! А перед избирателями хочет выступить Он, - тут Светлана Марковна подняла вверх указательный палец и стоявшие на крыльце, воздев взор к небесам, невольно проследили за пальцем,  будто бы Он должен был спуститься к ним именно оттуда, - почему простых вещей вы не понимаете, Николай Петрович? Почему всегда объяснять вам надо всё? Может быть, пора замену вам уже найти? Как-то не справляетесь вы, Николай Петрович, с возложенной на вас ответственностью! Не справляетесь.

На крыльце воцарилось молчание. Николай Петрович отошёл от группы и делал вид, что поправляет микрофоны, а Светлана Марковна, моментально потерявшая интерес к словесно-распятому Николаю Петровичу, переключилась на обсуждение праздничного оформления пришкольного пространства.

Тем временем, к школе практически бесшумно подъехал белый внедорожник, а из него выпорхнула длинноногая девица в модных брюках палаццо и планшетом в руках. Она протиснулась сквозь нарядную толпу, то и дело произнося «простите», направо-налево улыбаясь, легко вбежав на крыльцо уверенным быстрым шагом, подошла к группе во главе со Светланой Марковной:

- Ну что, готовы? – она улыбалась глядя на группу, но при этом успевала ещё и оценивающе осмотреться.

- Ой, Леночка, заждались уже! – Светлана Марковна расцвела, протянула к Леночке руки, ухватилась за тоненькую ухоженную кисть как за спасательный трос, - а Он-то где? Мы вот и не начинаем! Ждём, - Светлана Марковна чуть подалась вперёд, видимо, желая демонстрировать ожидание.

Леночка высвободила ручку, так же улыбаясь достала из кармана широких штанов пачку влажных салфеток:

- Я сегодня вместо Него, - тщательно вытирая каждый хрупкий пальчик влажной салфеткой, проговорила Леночка и сунула салфетку в ладонь оторопевшей от её действий Светланы Марковны.

Брезгливо глянув на салфетку, Светлана Марковна передала её постбальзаковской и проговорила (вернее, прошипела), глядя Леночке прямо в глаза:

- Ну, вот и славно! – а потом резко отвернулась от противно-приторной улыбочки Леночки, поискала кого-то глазами и напряжённо выкрикнула, - Николай Петрович, начинаем!

Тут же перед школой забурлило. Классы выстроились полукругом, приглашённые артисты сгруппировались около крыльца, из колонок грянули фанфары. Двое старшеклассников, юноша и девушка, с противоположных сторон пафосно подошли к микрофонам и провозгласили начало торжественной линейки.

Маргарита Васильевна всё ещё стояла прислонившись к рябине. Ей очень хотелось быть сейчас там, на линейке, стать частью бурной школьной жизни учеников и коллег, и так же слушать на крыльце высокую Светлану Марковну несмотря на то, что «при исполнении» Светлана Марковна становилась довольно неприятной особой и хотелось как-то защитить и Николая Петровича от выпадов Светланы Марковны, и саму Светлану Марковну от самовлюблённой брезгливой Леночки, но, увы, в жизни Маргариты Васильевны наступила неожиданная осень.

Осень приходит как-то вдруг. Как первое сентября. Смотришь на календарь и, вроде бы, далеко: ещё июнь, а потом июль, а потом, вроде, двадцать пятое августа, а потом – бах! И первое сразу. Так и в каждой человеческой жизни. Вроде бы есть ещё время: замуж, рожать, учиться, лететь, желать, страдать,  а потом – бах, и, кажется, поздно…пришла уже она – осень.

Маргарита Васильевна даже и не заметила, как пролетело время: студенческая весна сменилась долгим трудовым летом, которое, думалось, будет длиться вечно: звонки, уроки, экзамены, проверки, каникулы, отпуск… и так по кругу. В какой-то момент школа стала не просто частью жизни Маргариты Васильевны, а поглотила её жизнь целиком. Кроме своих детей у Маргариты Васильевны были ещё дети - ученики. И за них Маргарита Васильевна беспокоилась порой даже больше, чем за своих. Готовилась к экзаменам и конкурсам, переживала неудачи и радовалась победам, звонила родителям, получала нагоняи от начальства.

Когда вершины были взяты, олимпиады выиграны, категории получены, Светлана Марковна предложила Маргарите Васильевне должность директора. Она согласилась и опять переживала, просила, проходила проверки, договаривалась с подрядчиками, выигрывала гранты и вдруг в какой-то момент поняла, что у неё больше не осталось сил.

Откровение пришло, когда в окно светило майское солнце, и весёлые воробушки, чувствуя приближение тепла, чирикая и смешно хлопая крылышками, резво скакали с ветки на ветку. Именно в то беззаботно-прекрасное  утро, подойдя к зеркалу, Маргарита Васильевна увидела потухшие глаза, осунувшееся лицо, опустившиеся уголки губ и подумала: «Вот так и выглядит настоящая осень». Не та мимолётная осень, когда ещё качаются на ветру похожие на золотые монетки листья осины, горят на клумбах шапки георгинов и бардовые кленовые листья парашютами планируют с длинноруких веток, а настоящая - дождливая, хмурая, холодная осень с пустыми серыми глазами-лужами и почерневшими стеблями когда-то зелёных кустов. Именно в этот момент показалось Маргарите Васильевне, что если сегодня она не напишет заявление, то унылая осень останется с ней навсегда. И не будет больше ни радости побед, ни переживаний за детей, ни воодушевления, ни триумфа, ни волнения – ничего не будет. А останется с ней только пустота. И осень бесконечно будет лить серым холодным дождём.

И она ушла. Не окончив учебный год, не дождавшись экзаменов. Сделала то, что ещё несколько лет назад было бы для неё настоящим предательством своей профессии.

Поначалу звонили коллеги, рассказывали школьные сплетни, сокрушались и убеждённо провозглашали, что без неё, Маргариты Васильевны, всё встанет, что такого директора больше не будет, и не будет при «новом» никакого порядка, и что плакали теперь все ремонты и все гранты.

Время шло. Звонки стали реже, разговоры короче, а к сентябрю почти совсем никто не звонил и новости школьные не рассказывал, да и ей особо с коллегами делиться уже было не чем.

Маргарита Васильевна чудесно съездила к морю, потом на дачу, посвежела, похорошела, обзавелась новым увлечением – вязанием крючком, новыми знакомыми – любителями огородов и крючка. Она почти убедила себя в том, что жизнь на пенсии – лучше и быть не может, но сегодня, первого сентября, проснувшись утром, поняла, что её с непреодолимой силой снова тянет в школу.

И вот она всё ещё стоит здесь, около школьного двора, и не может уйти.  Да… особенный день – первое сентября.

Линейка закончилась довольно быстро. Всё также обезоруживающе улыбаясь, Леночка поздравила всех с началом учебного года, рассказала о новостройках и нововведениях, подчеркнув заслугу тогоктонеприехал (указательный палец вверх), пригласила на грядущие выборы, понадеявшись на правильный выбор избирателей (акцент на слово правильный и указательный палец вверх), выступили жонглёры и рок-группа (парни в чёрном трясли челками и мячиками отскакивали от земли), Светлана Марковна обещала лучшие знания в лучшей школе, а потом прозвенел звонок.

Уже уставшие от долгого ожидания ученики ринулись в классы, такие же уставшие родители ринулись к машинам, а Маргарита Васильевна всё стояла.

И смотрела на окно своего кабинета, на стол, который был ею передвинут к окну, и за который села незнакомая стройная женщина средних лет с короткой стрижкой пикси. Женщина по-хозяйски поправила монитор моноблока, бывший когда-то её, Маргариты Васильевны, моноблоком, придвинула её, Маргариты Васильевны, стул и взяла в руки оранжевую папку, купленную и подписанную Маргаритой Васильевной.

На мгновение показалось Маргарите Васильевне, что это она сидит за своим столом, держит папку с документами и как будто бы даже знает, что будет дальше: что войдёт сейчас в кабинет Светлана Марковна с двумя постбальзаковскими, и что она, Маргарита Васильевна, сразу же разволнуется и станет доставать из книжного шкафа коробки с конфетами и, купленный специально для таких случаев, чайный сервиз из тончайшего китайского фарфора. Маргарита Васильевна закрыла глаза, потёрла кончиками пальцев лоб, отгоняя видение, и тут дверь кабинета и вправду распахнулась. Маргарита Васильевна напряглась. Но, вопреки болезненным ожиданиям Маргариты Васильевны, в кабинет вошла не Светлана Марковна, а Николай Петрович. Он сел. Женщина отложила папку и стала что-то ему выговаривать, бурно жестикулируя, то и дело трогая челку, обхватывая прядь большим и указательным пальцами. Видно было, что Николаю Петровичу разговор не по душе. Он держался. Молчал.

«Интересно, - подумала Маргарита Васильевна, - надолго его хватит? Сегодня, да и вообще…». Видеть когда-то бравого, подтянутого Николая Петровича, пришедшего в школу  совсем молоденьким учителем, который после Афгана поступил в педагогический и окончил его с красным дипломом, теперь осенне-унылым и, как бы, поломанным, было для Маргариты Васильевны больно и неприятно, что ли, как-то.

Она отвернулась от окна и сразу наткнулась взглядом на Ярика. Ярик вышел из ворот школы, брёл, как перед началом линейки, когда его вела за руку молодая учительница, опустив голову. Галстука на Ярике не было, алый его кончик высовывался из кармана штанов, а волосы, с утра вымытые и аккуратно причёсанные, теперь торчали в разные стороны.

- Ярик, - позвала его Маргарита Васильевна прежним, «директорским», голосом, - подойди-ка сюда.

Ярик увидел её, узнал, сразу вытащил руки из карманов, тут же засунул обратно, демонстрируя полную независимость, пошёл навстречу.

- Здрасьте, - на ходу проговорил Ярик, - вы же директор наш, да? А чего вас на линейке не было? Я вас не видел! Вы чего тут? Прячетесь?

Услышав вопрос, Маргарита Васильевна задумалась: «И действительно, почему стоит она именно здесь, за деревом, как будто тайком подсматривает. Почему не пошла на линейку? Вряд ли её бы выгнали, наоборот, встретили бы. Даже, наверное, кое-кто бы и обнял, а Светлана Марковна, наверняка, пожала бы руку – ведь работали же долгие годы вместе!». Вместо этого она, Маргарита Васильевна, бывший директор-нынешний пенсионер, простояла здесь, в стороне несколько часов.

- Ты мне, Ярик, вот что скажи, - прервала свои размышления Маргарита Васильевна, - почему мамы твоей не было сегодня с тобой?

Ярику очень захотелось тут же заплакать, но директор выглядела строго, и плакать он испугался. Вместо этого засопел носом, задышал и пробубнил, опять глядя в землю:

 - Уехала она. В Петрозаводск. Муж у неё новый, к нему поехали.

- А ты? – Маргарита Васильевна ладонью подняла подбородок Ярика вверх так, что он вынужден был посмотреть на неё. Глаза Ярика, которые через линзы очков казались ещё больше, чем были на самом деле, уже предательски наливались слезами,

- Не взяли меня, - прошептал Ярик и заплакал. Опустил голову, снял очки, стал вытирать слёзы рукавом, размазывая их по щекам.

Маргарита Васильевна достала из сумочки белоснежный носовой платок, протянула Ярику:

- Телефон есть мамин? Номер скажи мне. Звонить будем.

Ярик тут же перестал плакать, взял платок, шумно и тщательно высморкался, сунул в карман, достал из того же кармана телефон.

По большому счёту, телефон Ярику был не нужен – мамин номер он знал наизусть, но, как ему казалось, само наличие телефона являлось показателем взрослости и солидности, поэтому, уже стыдясь того, что он плакал как девка перед директором, Ярик нахмурился, нашёл номер и отрывисто-чётко продиктовал.

Маргарита Васильевна разговаривала с Яриковой мамой тем самым «директорским» голосом, которым звала Ярика к себе. Голосом, которым умела пресекать, отдавать распоряжения, требовать и добиваться невозможного. «Директорский» голос никогда не подводил Маргариту Васильевну, наоборот – выручал в самых безвыходных ситуациях. Умением «разговаривать» Маргарита Васильевна по праву гордилась, но, с момента выхода на пенсию, «директорским» голосом не пользовалась, да и не нужен он оказался в обычной жизни.

И теперь, разговаривая с Яриковой мамой, Маргарита Васильевна боялась, что не поможет её пресловутый голос, потому что не директор она теперь вовсе, а самозванка, врунья и лженачальник. Однако, Ярикова мама Маргариту Васильевну выслушала, а потом заплакала в трубку и, хлюпая носом совсем как Ярик, рассказала Маргарите Васильевне всё. 

Рассказ получился долгий. Видимо, наболело у Яриковой мамы, нарвало, да и вырвалось наружу. По словам её оказалось, что и не бросала она Ярика вовсе, что влюбилась по уши, и мужчина этот, Андрей, полюбил её, вроде как, тоже, только были у него в Петрозаводске двое маленьких детей, а у детей у этих никого, кроме Андрея, не было и, уезжая на вахту, оставлял он их с няней, которая была этим детям совершенно чужая, только выхода другого у Андрея не было. А бабушке Яриковой вся эта история, естественно, не нравилась, из-за этого поругались мама с бабушкой «вусмерть». Бабушка обещала в полицию заявить на маму Ярикову, если та Ярика увезёт, ну и, «вы же понимаете как женщина», надо было жизнь личную как-то устраивать. Вот и договорились кое-как мама с бабушкой о том, что поедет пока мама с Андреем, а Ярик здесь останется на месяц-два, а в сентябре в школу пойдет уже в Петрозаводске. Только ничего не вышло, потому что Андрей в аварию попал и лежал теперь в больнице, а мама Ярикова разрывалась между больницей и Андрюшиными детьми и не было у неё возможности Ярика забрать, а бабушка везти его в Петрозаводск отказывалась. И вот, когда, наконец-то, сложилось всё, когда соседка согласилась три дня с детьми побыть, а Ярикова мама собралась к сыну наконец ехать, оказалось, что билеты-то все и раскупили.

И если бы не работала долгие годы Маргарита Васильевна в школе, то не поверила бы сейчас Яриковой маме. Сразу бы решила: «Не бывает такого в жизни, в сериалах – сплошь и рядом, а в жизни – нет. И не надо рассказывать про аварии, детей малолетних и прочее, и прочее, - не может такого быть и всё!». Но, к своему сожалению, Маргарита Васильевна видела немало из того, что никогда в жизни быть не может и многое помнила.

Помнила, как в голос рыдал у неё в кабинете здоровенный мужик - многодетный отец, у которого умерла жена и остались на руках шестеро детей, как спрашивал совета у директора, кого из детей лучше оставить, а кого передать под опеку государства, помнила, как утешала убитую горем мать и не находила слов, потому что два дня назад зарезали у матери сына в подъезде его же одноклассники, помнила, как с полицией забирала из квартиры, где двое суток лежала на кровати мёртвая бабушка, голодных детей… Много чего было. Только вот не хотелось этого помнить, а помнилось…

 Ярик смотрел большущими глазами, прислушивался к разговору, переминался с ноги на ногу и был похож, как подумалось Маргарите Васильевне, на маленького пингвинёнка. Наконец, Маргарита Васильевна положила трубку.

- Ну чего? – ожидаемо спросил Ярик.

- Ну, ничего, - Маргарита Васильевна прижала Ярика к себе, наклонилась, посмотрела в большие, полные надежды черные глаза-бусины,  - приедет. Сегодня не успела, говорит, на завтра билет взяла.

- А этот? Андрей? Тоже приедет? – видно было, что Ярику совсем не хочется, чтобы «этот Андрей» приезжал вместе с мамой.

- Нет, не приедет он, - Маргарита Васильевна подумала, как сказать Ярику, и сказала, - мама любит тебя, Ярик, - она щёлкнула мальчишку по носу, присела на корточки и, уже улыбаясь совсем не директорской, а бабушкиной пенсионной улыбкой, продолжила, - конопушки твои, вихры твои непослушные, глазки твои чёрненькие. Как можно тебя, Ярик, не любить, а? Как ты вообще мог подумать, что мама тебя променяла на какого-то Андрея? Ты чего, Ярик?

Ярик обнял её за шею. Крепко так обнял, вжался весь в Маргариту Васильевну и не отпускал, и Маргарита Васильевна тоже обняла его и не отпускала. Казалось, прошла вечность, когда наконец Ярик прошептал ей в ухо:

- Я домой пойду, ладно? Бабушка с работы придёт скоро.

Маргарита Васильевна потрепала его по непослушным волосам и тоже прошептала:

- Беги, Ярик, у меня телефон мамы твоей есть теперь, буду звонить, спрашивать, как ты там.

Ярик подхватил портфель, побежал, по пути успевая пинать начавшую опадать листву, алый галстук выглядывал из кармана и ритмично-весело колыхался на ветру словно дразнящий хулиганский язык неведомого зверя.

Маргарита Васильевна смотрела Ярику вслед и неожиданно для себя самой поняла, что улыбается. И совсем не была её осень опостылевши-унылой, а была она яркой, как болтающийся Яриков галстук, и по-настоящему прекрасной.