Доброе утро

Юрий Захаренко [Rajul_Salih] | 18.04.2025 в 09:54:34 | Жанр: Повесть

ДОБРОЕ УТРО.

Тот, кто увидит здесь сарказм – неправ.

Тот, кто увидит здесь ксенофобию – неправ совсем.

Тот, кто увидит здесь пропаганду, чего-либо – неправ абсолютно.

Тот, кто увидит здесь лицемерие – неправ трижды.

НЕБОЛЬШОЕ ВСТУПЛЕНИЕ:

В жизни нашей есть место чудесам.

Есть!

Просто мы их иногда не можем или не хотим видеть.

Но самое главное чудо живёт рядом с нами, и имя этому чуду - дети.

Май в этом году, выдался на редкость жарким. В дневные часы солнце палило нещадно, столбик термометра поднимался до отметки в тридцать градусов и выше. Рекорды продаж установили продавцы мороженного, бочкового кваса и других прохладительных напитков. И даже ночь не приносила желанной прохлады.

Я стоял на дорожке, ведущей к зданию, и оглядывался по сторонам. Двор был заросший неухоженный. Вдоль, слегка видных в траве, тропинок росли кусты требующие подстрижки. Разлапистые старые деревья с сухими ветками. Прошлогодняя листва, сплошным ковром покрывала землю. Под стать двору был и видневшийся невдалеке дом – такой же ветхий и неопрятный. Старое деревянное двухэтажное здание, некогда выкрашенное в ярко-оранжевый цвет, теперь, пятнами облупившийся краски, напоминало жирафа. Высокие узкие окна. В некоторых стёкла были заменены листами фанеры. Поросшая мхом шиферная крыша. Зрелище было весьма удручающее и печальное.

Я вздохнул и направился по тропинке к дому.

Не успел сделать и пару шагов, как меня остановил грозный голос:

– А ну стоять! Чего тут шастаешь?

Я обернулся и увидел хозяина голоса – пожилого мужчину в широченных галифе и солдатской гимнастёрке времен минувшей войны. В руках он держал метлу из берёзовых прутьев.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я ваш новый директор. Зовут меня – Юрий Алексеевич.

– И вам здоровьишка, – ничуть не смутившись ответил мужчина. – А я дворник тутошний – Иван.

Мужчина стянул с головы мятую, видавшую виды кепку и обнажил ёжик седых волос.

– А по отчеству?

– Михалыч я, – он слегка замешкался с ответом.

– Очень приятно, – я протянул ему руку.

Михалыч долго вытирал свою огромную, как лопата ладонь о штаны, прежде чем протянуть мне руку в ответ.

– Ну, как тут у вас? – я протянул ему пачку сигарет.

Михалыч сигарету взял, и мы задымили. Пока курили, словоохотливый дворник, рассказал много чего интересного: и что места здесь красивые, и что здание рушится и ремонт нужен, и что денег нету, а никто не даёт, охальники всякие на берегу реки бутылки бросают, а ему убирать, ведь могут детки поранится, а деток жалко - детки хорошие, их немного, шебуршные правда, но хорошие.

Картина постепенно вырисовывалась.

Юлия Борисовна была права, когда говорила, что здесь нужен хозяин и твёрдая мужская рука, нахрапистый характер и армейская смекалка.

– Юрий Алексеевич, – говорила она мне, после многочисленных и разнообразных тестов и собеседований. – Я знаю, вы пенсионер. Армейский пенсионер. А ещё знаю, что имеете высшее педагогическое образование, и сейчас ищете работу. Вот мы вам и предлагаем, очень интересный вариант. Только подумайте: «Детский дом имени Юрия Гагарина»! Звучит символично. Правда?

Я усмехнулся – действительно, посчастливилось же мне, родиться полным тёзкой нашего великого земляка.

Юлия Борисовна меж тем продолжала:

– Детки там маленькие, в основном дошкольного и младшего школьного возраста. Понимаю – навыков работы с детьми у вас нет, но моя интуиция, мой многолетний педагогический опыт подсказывают, что вы будете лучшим руководителем этого заведения.

Она с улыбкой посмотрела на меня:

– Ну, как? Согласны?

Я молчал, обдумывая её предложение – действительно проблем с работой у человека не имеющего гражданского образования, вышедшего на мизерную армейскую пенсию, имелось выше шапки. И мысленно возблагодарил того человека, который надоумил меня, за несколько лет до отставки, заочно закончить педагогический ВУЗ.

– Лёгкой работы я вам не обещаю, а трудности – гарантирую. Всё как вы любите. Вы же человек в погонах хоть и бывший. Хотя, я считаю, что бывших людей в погонах не бывает. Поэтому принимайте назначение и езжайте в Чайкино. Там на месте всё сами и поймёте. Повторюсь: там требуется крепкая мужская рука, хозяйский подход и армейская смекалка. А я, со своей стороны, обещаю вам мою всестороннюю поддержку.

Я согласился. Не смог отказать этой милой пожилой женщине, да и выбора особого не было.

Я согласился, хоть и понимал, что все мои надежды на непыльную должность трудовика в провинциальной средней школе, все мои мечты на тихую и спокойную жизнь после выхода в отставку, пошли прахом.

И вот я здесь. Стою и слушаю жалобы пожилого человека с метлой.

Распрощавшись со словоохотливым Михалычем, я направился к дому.

Прямо над дверями висела чуть покосившаяся вывеска, оповещающая: «Детский дом имени Ю.А. Гагарина». Я усмехнулся и поднялся по расшатанному дощатому крыльцу. Прошел длинным коридором по скрипучему деревянному полу. Рассматривая стены, выкрашенные в какой-то тускло-голубой цвет. С удивлением рассматривал плакаты, украшающие стены. Плакаты были старые, советские. Информировали о вреде пьянства и табакокурения, боролись с прогульщиками и тунеядцами, призывали вступить в ДОСААФ и сдать на значок ГТО. Это было весьма странно для места, где содержаться дети-сироты дошкольного возраста.

Созерцание этих шедевров, прервало деликатное покашливание. Я обернулся – сзади ко мне неслышно подошла женщина лет сорока, в строгой серой брючной паре, очках, с собранными в пучок на затылке волосами.

– Добрый день, – поздоровался я.

– Здравствуйте, – ответила женщина. – Вы кто?

– Я ваш новый директор. Зовут меня, Юрий Алексеевич. Фамилия – Гагарин, – я смущённо улыбнулся. – Не удивляйтесь, так уж получилось. Могу паспорт показать.

Женщина поджала губы:

– Не стоит. Мне о вас сообщили. Меня зовут, Екатерина Владимировна – я старший воспитатель.

Окинув взглядом мою скромную персону, она нахмурилась и произнесла:

– Я не знаю, кто и как назначил вас сюда директором. Но имейте в виду, фривольный вид одежды здесь недопустим! У нас принят деловой стиль: брюки, пиджак, рубашка и обязательно галстук.

Я представил, как выгляжу со стороны: белая футболка на выпуск с нарисованным Котом Матроскиным, широкие лёгкие брюки темно зелёного цвета и рыжие сандалеты. Да уж – на директорский костюм мой наряд действительно не тянул. Но я решил не сдаваться, и сказал то, о чём думал:

– Екатерина Владимировна, при всём моём к вам уважении, я считаю, что дети, в подобных заведениях, и так имеют достаточно много официоза и казёнщины. Поэтому, пусть у них будет немножко ярких красок и чуть-чуть обычного домашнего, – я помолчал. А потом, наклонившись к ней, заговорщицким тоном добавил: – А если, на чистоту, то других нарядов у меня нету. Это всё, что имею на данный момент.

Екатерина Владимировна нахмурилась, сверкнула из-под очков глазами и, презрительно поджав губы, бросила:

– Следуйте за мной, я познакомлю вас с детьми.

Проследовав длинным коридором, мы вошли в большую комнату, где находилось с десяток малышей от трёх до шести лет, одетых во всё серое: серые брючки, серые юбочки, серые рубашки.

– Какой-то «Второй дом собеса», – пробормотал я себе под нос.

Однако старший воспитатель меня услыхала, и тень лёгкой улыбки пробежала по её губам, показывая знакомство не только с педагогической литературой.

Дети располагались прямо на полу, на затёртом, видавшем виды ковре, в окружение незатейливых игрушек.

Когда мы вошли, десять пар детских глаз настороженно уставились на нас. Поначалу я немножечко растерялся, но потом вспомнил то, о чём нам говорила в институте преподаватель психологии Елена Алексеевна: «С детьми нужно общаться - так, как подсказывает сердце». И поэтому, скинув у порога сандалеты, вошёл в комнату. Подошёл к детям и уселся прямо перед ними – не на корточки, а просто на пол, и произнёс:

– Здравствуйте ребята, я ваш новый директор. Зовут меня – Юрий Алексеевич, а фамилия моя, – тут я улыбнулся. – Гагарин.

Дети недоверчиво смотрели то на меня, то куда-то мне за спину. Я обернулся, и увидел на стене большой портрет своего космического тёзки.

– Нет-нет, это не я, – улыбаясь сказал я. – Но в космос тоже слетать не прочь. И слетаю. И вас с собой возьму, обязательно!

Дети радостно засмеялись, начали бегать, скакать, размахивать руками и что-то возбуждённо гомонить, причем все разом. А одна, совсем маленькая девочка, вприпрыжку подскакала ко мне и спросила:

– Теперь ты, будешь нашим папой?

Я посмотрел на неё и оторопел – казалось я вернулся на двадцать лет назад: та же грива каштановых локонов, те же громадные зелёные глазищи, та же россыпь веснушек на носу и щеках, те же ямочки на щеках и даже голос был таким же, как у той, что я не видел много лет и никогда больше не увижу.

– Тебя как зовут, малышка? – хрипло спросил я.

– Олюшка, – прозвучало в ответ.

Я зажмурился – этого не могло быть! Просто не могло быть!

– Так ты будешь нашим папой? – как сквозь пелену донеслось до меня.

Я встряхнулся, постарался прийти в себя, и улыбнувшись сказал:

– Ну не знаю, как получится. Но я буду очень стараться. Очень.

– Хорошо. Я согласна, – засмеялась она и, обняв меня за шею своими тонкими детскими ручонками, прижалась ко мне. – Ты старайся, а пока я буду звать тебя дядя Юра.

Это было, как командой, как спусковым крючком. Все детишки подбегали ко мне, прижимались, обнимали меня, что-то говорили, я гладил их по головкам, что-то говорил в ответ, уже сам не помню, что. В тот момент понял одно: они приняли меня в свою команду, в свою семью, я стал для них родным, близким человеком.

Сколько бы мы вот так сидели – неизвестно, но Екатерина Владимировна решила прервать наше знакомство, и громко начала раздавать команды, что-то спрашивать и говорить:

– Вера, Алёна, быстренько соберите карандаши! Иван, Валентина, вы сложите игрушки! Алексей, вот ты мне скажи – кто оборвал гардины в спальне и вывернул герань в столовой?

– Это не я, – сказал худенький черноволосый мальчик.

– А кто тогда?

– Это Сущики.

– О, Боже! Опять! Как же мне надоело ежедневно слышать про этих сущиков! Кто вывернул воду? Сущики! Кто разбил стекло? Сущики! И так далее и тому подобное! До каких пор это всё будет продолжаться? Я вас спрашиваю!

Она что-то ещё говорила про неведомых мне сущиков и раздавала команды. Потом построила детей по парам и повела их на обед.

По дороге в столовую я спросил у неё:

– Екатерина Владимировна, позвольте поинтересоваться. А когда я смогу познакомиться с остальным коллективом?

Старший воспитатель посмотрела на меня удивленно, и сказала:

– Со мной вы уже знакомы. С Иваном Михайловичем думаю тоже. Татьяну Анатольевну, я вам сейчас представлю. Это наша нянечка, повар, прачка и уборщица по совместительству. Вот и всё. Вот и весь наш коллектив.

Она взглянула мне прямо в глаза:

– А вам что не сказали?

Я покачал головой и подумал: «Здесь будет трудно, и не просто трудно, а весьма и весьма трудно».

Детишек в доме было немного.

Две девочки близняшки шести лет – Алёна и Вероника,. Маму их лишили родительских прав, когда обоим было чуть больше двух лет.

Погодки, брат и сестра четырёх и пяти лет – Валечка и Ванечка, их родители в позапрошлом году погибли в автомобильной аварии, а ввиду того, что у детишек никого не было из родственников они попали в Детский дом.

Ксюша и Юля, одной – четыре, второй – пять, попрыгушки-поскакушки, непоседы и задиры – даже мальчишкам от них иногда доставалось. От обоих мамы отказались еще в роддоме. По каким причинам – непонятно.

Два друга не разлей вода – Алёша и Серёжа. У этих мамы спились, а папы, как выражалась моя покойная бабушка: «Собакам сено косят».

Подкидыш Мишка – пухляш, бутуз и выдумщик.

Ну и конечно Олюшка – зеленоглазое чудо, пятилетняя красавица. Мама – наркоманка, умерла пару лет назад от передоза, отец неизвестен.

Все такие разные, и в то же время такие одинаковые, объединённые одной общей несправедливостью, лишённые родительской любви и поддержки. Всего того, что мы всеми своими силами стараемся им дать, так или иначе, хорошо или не очень, кто как умеет. Зато от души.

Сам дом находился в очень живописном месте: чуть в отдалении от города, на высоком обрывистом берегу реки, с двух сторон окруженный смешанным лесом.

После первого, не сказать, чтобы уж очень легкого, насыщенного событиями и новыми впечатлениями, трудового дня, я расположился под старой раскидистой яблоней, которая несмотря на свой почтенный возраст и непритязательный внешний вид, была вся усыпана бело-розовыми цветами.

Детишки, уже спали в своих кроватках. Я сам, в сопровождении Екатерины Владимировны, обошел каждого и пожелал спокойной ночи. Дети засыпали со счастливыми улыбками на лицах: моё появление, что-то принесло в их маленькие мирки, какой-то, неведомый мне лучик надежды.

Я сидел, вдыхал аромат цветов, смотрел, как огненный шар солнца медленно опускается за растущий за речкой лес и думал. Думал о событиях сегодняшнего дня, о маленькой девочке, удивительная встреча с которой, накрепко утвердила моё решение остаться в этом доме, чего бы мне это не стоило.

Солнце спряталось за дальние деревья, дневная жара уступила место жаре ночной, где-то вдали слышался рёв моторов – это большегрузы с наступлением сумерек начинали своё движение по областной трассе.

Я посидел ещё немного, потом поднялся и отправился к себе. Спать.

В доме мне выделили комнатку. Небольшую, но достаточно светлую, со всем необходимым немолодому, необременённому семьёй мужчине: стол, стул, кровать, шкаф и даже телефон – спаренный, как мне объяснила Екатерина Владимировна, с телефоном в директорском кабинете. Так, что устроился я, можно сказать – с комфортом.

Первая ночь в доме, для меня, прошла очень беспокойно. Впрочем, как и вторая, и третья, и последующие. Сквозь сон, в ночной тиши, я постоянно слышал какой-то смех, шелест, топот маленьких ножек. Поначалу, думал, что это наши воспитанники шалят посреди ночи, но пару раз поднимаясь и выходя в коридор, а также проверяя все их спаленки, видел, что детишки спокойно спят в своих кроватках.

Когда спрашивал у детей, они всегда со смехом отвечали: «Это сущики».

Кто такие сущики – было непонятно.

Тогда я предложил детям нарисовать этих сущиков, чтобы посмотреть, что же это такое живёт в их воображении в нашем доме.

И, честно говоря, был немножко удивлён. Я думал, что рисунки будут все разные, что нарисованные сущики будут отличаться друг от друга, но на всех листочках бумаги было изображено существо, отдалённо напоминающее то ли динозавра, то ли дракона – нечто чешуйчатое, всех оттенков синего цвета и с радужными крылышками.

Рассмотрев рисунки, я спросил:

– Что же это за звери такие, эти сущики?

И тогда Мишка заговорщицким шёпотом ответил:

– Это такие сущЕства: тёплые и летающие, которые всегда помогают людям.

В ту же ночь, мне приснился сон. Он был настолько реалистичный, что я, первое время после пробуждения, думал, что всё это произошло на самом деле. А приснилось мне вот что:

«…как обычно, среди ночи раздался шорох, топот и какой-то шелест. Поднявшись с кровати, натянув тренировочные брюки и накинув рубашку, я отправился в коридор. В коридоре никого не было, я направился к спальням детей. Все детишки были на местах и спокойно спали. Я пожал плечами и вышел обратно в коридор, и уже собирался отправиться к себе, как услышал за своей спиной какой-то топот и лёгкий шелест. Резко обернулся: никого не было, топот раздался дальше – на лестнице, ведущей на чердак. Вооружившись фонарём, я поднялся туда.

То, что я там увидел, привело меня в крайнее изумление: по всему чердаку летало около десятка существ. Небольших – с ладошку взрослого человека, похожих то ли на динозавриков, то ли на дракончиков. С огромными зелёными глазами, синей чешуёй, оранжевой грудкой, розовым гребешком вдоль спинки и перламутровыми стрекозиными крылышками. Всё это летало, металось, хаотично перемещаюсь по чердачному помещению и издавало уже знакомый мне шелест и шорох.

Некоторое время я оцепенело стоял и смотрел на всё это движение.

Ко мне подлетел дракончик, чуть побольше остальных, и чуть более яркой раскраски. Трепеща крылышками так, что у меня зарябило в глазах, он завис прямо передо мной в воздухе.

– Я Сущик, – раздалось у меня в голове.

– Кто ты? Что ты? – растерянно пробормотал я.

– Кто я – не важно, – ответило существо. – Важно то, для чего я здесь.

– И для чего ты здесь? –я понемногу приходил в себя.

– Для того, чтобы помогать людям в трудной жизненной ситуации. Нас здесь десять, и десять раз мы можем сделать так, чтобы было всё хорошо, чтобы отвести беду, горе и печаль. Ты не прогоняй нас. Мы ничего плохого не делаем, шалим лишь иногда.

Мне показалось, что существо улыбнулось.

– И как вы можете помочь? А? Каким образом вы помогаете?

– У каждого из нас, есть Снух, – он потянулся к своей оранжевой грудке, и через мгновение у него в лапках засветился ярко-изумрудный огненный шар. – Это – Снух. Когда творится горе и безобразие, один из нас берёт свой Снух, и отправляет его в полёт. Горе уходит, безобразие исчезает, справедливость торжествует, а Сущик возвращается домой.

– А где он – ваш дом?

– Это неважно. Просто не гони нас, и не бойся.

Мельтешение, которое приостановилось на время нашего разговора, разгорелось с удвоенной силой. У меня закружилась голова, я прикрыл глаза…»

и очнулся в своей комнате, на своей кровати.

«До чего же реалистичное сновидение», – подумал я, приписав это общению с детьми, и погружению в их фантазии.

Что ж, детские фантазии безграничны, однако ночной шум продолжал беспокоить меня по ночам, и со своим вопросом я сунулся к Екатерине Владимировне. Она ответила, что с точки зрения педагогики и психологии, детям не хватает общения со сверстниками, вот они и выдумывают себе разнообразных друзей. Пример тому, незабвенная книга Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше».

– А шум по ночам? Это, что – тоже плод детских фантазий? – спросил я её.

– Мыши, – лаконично ответила она.

– Мыши? – переспросил я.

– Да, мыши – обычные мыши. Знаете, Юрий Алексеевич, это настоящее бедствие. Особенно осенью и зимой. Я неоднократно обращалась в Сан станцию с просьбой помочь. Но мне всё время отказывают, ссылаясь на какие-то другие заботы. Так что, я буду весьма вам признательна, если вы этим займетесь и решите эту проблему.

Я с сомнением покачал головой и отправился со своими расспросами к Михалычу. Михалыч сказал, что да – что-то водится в нашем доме, но что-то доброе и хорошее. Он его никогда не видел, но очень часто слышит особенно по ночам.

А после разговора с Татьяной Анатольевной, смешавшей всё в кучу: и пресловутых мышей, и нехватку продуктов, и двух «хулюганок в юбках» (скорее всего имелись ввиду Ксюша и Юля), и какого-то Владимира Олеговича, который что-то пообещал и не сделал, я запутался окончательно.

И, в конце концов решил, перестать обращать внимание на детские фантазии и на непонятный шум – мало ли какие звуки может издавать старое и ветхое здание.

А, через пару дней, увидел, как какой-то мужик собрался топить в реке котят. Мужик оказался душевным человеком – после нашего с ним разговора, он отдал зверушек мне, и пообещал никогда так больше не делать.

Котят, я принес в дом для того, чтобы детям было о ком заботиться.

Новых постояльцев все восприняли по-разному: дети были в жутком восторге, Екатерина Владимировна была категорически против, поминая антисанитарию, блох и лишай, Михалыч, что-то пробурчал про зоопарк и малое количество сорванцов в доме, и что этого только, как раз и не хватало для полного счастья, а Татьяна Анатольевна, всплеснув полными руками, пошла доставать молоко, чтобы покормить новых жильцов.

– Ничего, – сказал я. – К осени как раз подрастут, будет кому мышей ловить.

Екатерина Владимировна только хмыкнула.

А сон свой я выбросил из головы. Со временем он стал понемногу забываться и поблек окончательно. Лишь иногда, с улыбкой вспоминал о странном сновидении – о Сущиках, которые оказывают помощь людям в трудной жизненной ситуации, используя свой Снух.

Постепенно я обвыкался с должностью директора и с жизнью в детском доме. Дети привыкли и, наверное, полюбили меня. И я полюбил этих маленьких несчастных человеческих детёнышей, обиженных судьбой и большими людьми.

Татьяна Анатольевна – добрая женщина, и так достаточно хорошо относилась ко мне, но после того, как я выбил в горсовете новую стиральную машину и электроплиту, она стала смотреть на меня, как на сверхъестественное существо.

С Михалычем мы подружились после того, как совместными усилиями смогли отремонтировать, полтора года стоявший на приколе, УАЗик-буханку.

Лишь Екатерина Владимировна презрительно поджимала губы, глядя на мой внешний вид. В её глазах так и читалось, что я птица, случайно залетевшая в эту Обитель Педагогики и Воспитания.

Дни мои, в основном, проходили в разъездах. Я оббивал пороги разных организаций, предприятий, колхозов, совхозов. И надо сказать, все мои передвижения не прошли даром. Результатом моей бурной деятельности были: несколько мешков овощей и фруктов, муки, различных круп, макарон, а также соли и сахара. А в подсобке появилось множество нового садового инвентаря

Также результатом моих поездок было то, что окна, закрытые листами фанеры, засияли новыми стёклами, фасад здания засверкал свежевыкрашенной краской, а стены в детских спальнях и игровой комнате были оклеены новенькими обоями весёлой расцветки.

Дорожная организация привезла нам пару машин гравия, которым мы усыпали дорожки. Вдоль дорожек мы разбили цветочные клумбы. В саду, под деревьями завели небольшой огородик, где посадили кое-какие овощи. Работали все вместе, включая воспитателей и воспитанников. Мило и забавно было видеть, как эти карапузики, своими игрушечными лопатками и грабельками копаются на грядках, как в маленьких ведерках и леечках носят воду, чтобы полить растения.

А однажды, посещая очередной колхоз, я заметил, как безжалостно вырубают небольшие, дух-трехлетние саженцы плодовых деревьев, и попросил разрешения выкопать несколько штучек для нашего садика.

Когда я привёз эти саженцы, Михалыч только всплеснул руками и горестно покачал головой, приговаривая:

– Куда ж ты их привёз, Ляксеич? Не примутся они, ой не примутся.

– Не ворчи Михалыч, – сказал я. – Давай-ка попробуем. Вот смотри – их тут ровно десять: ровно столько сколько наших воспитанников. Пусть каждый посадит своё собственное дерево, и мы назовём это «Аллейкой Счастья».

– А, как не примутся? Примета то плохая получится.

– Михалыч! – с укоризной протянул я.

И Михалыч, вздыхая и бурча что-то себе в усы, направился в подсобку за лопатой и прочим садовым инвентарём.

Детишки с радостью восприняли мою идею: каждый выбрал себе дерево и называл его каким-то своим именем. Работа скоро закипела: мы с Михалычем копали ямки под саженцы, детишки их садили, прикапывали и сразу же поливали. А чтобы их не согнуло и не поломало ветром, Михалыч выстругал подпорки, которые детишки яркими ленточками привязали к тоненьким стволам деревьев.

Несколько дней аллейка стояла безжизненной: голые веточки сиротливо смотрелись на фоне бушующей июньской зелени.

Михалыч каждое утро обходил эти маленькие деревца и, качая головой, горестно вздыхал. Говорил, что не приживутся, и про плохую примету: дескать нельзя было называть деревья именами детей.

Хоть я и не суеверный, но слушая его ворчание, тоже, волей-неволей стал проявлять беспокойство.

Дети, каждое утро радостно забегавшие проведать деревца, тоже сразу грустнели и начинали задавать разные: «Отчего» и «Почему». Как мог, я им объяснял. А Михалыч лишь отмахивался, отправляя детей с их вопросами ко мне или Екатерине Владимировне.

А аллейка, между тем, так и стояла безжизненная: ни единого листочка, ни единого побега, ни единого цветочка…

***

В самый тёмный ночной час, во дворе дома раздался лёгкий шелест и, маленькое существо, не более мужской ладони, синего цвета с пурпурными стрекозами крылышками, облетело каждое дерево, растущее на аллейке. Существо долго присматривалось и принюхивалось к ним. Потом, расположившись ровно по центру, существо поднесло свои лапки к оранжевой груди, и в тот же миг, в них появился сияющий ярко-изумрудный огненный шар. Существо подбросило его вверх и произнесло:

– Я ухожу…

***

Рано утром меня разбудили возбуждённые голоса и топот маленьких ножек. Оленька, как была в ночной сорочке забежала ко мне в комнату:

– Дядя Юра! Дядя Юра! Они расцвели! Они расцвели! – радостно кричала она.

Сначала я не понял о чём речь. А когда до меня дошло, о чем она говорит, наскоро одевшись, стремглав бросился вниз. Добежав до аллейки, остановился как вкопанный: в глаза мне ударило белизной, яркой белизной весеннего цвета, такого нехарактерного для середины июня. Все деревья, без исключения зацвели. Вокруг них радостно скакали дети.

Невдалеке стояла Екатерина Владимировна и, что-то говорила про антипедагогические методы воспитания, которые были недопустимы в старое время.

Вдоль деревцев, по «Аллейке Счастья» ходил Михалыч, улыбался в усы и негромко говорил:

– Это чудо. Настоящее чудо. Теперь уже, всё точно будет хорошо.

– Юрий Алексеевич, как взрослый и здравомыслящий человек, вы должны понимать, что вам всё равно придётся отсюда съехать. Мы предлагаем вам очень хороший вариант. И вам лично, от нас, будет весьма хорошее вознаграждение, – говорил толстый чиновник, сидящий напротив меня.

Я покрутил в руке карандаш, делая вид, что раздумываю над его предложением.

– В принципе, я съехать не против. Но вопрос – куда? Я видел ваш «неплохой вариант». Извините меня – заброшенный санаторий, в котором нет ни электричества, ни воды, ни канализации – совершенно не пригоден для проживания детей. Поэтому – нет! И это моё последнее слово.

Наш разговор длился уже более часа. Мы смертельно надоели друг другу: он приводил доводы и аргументы, а я их отвергал.

Вопрос поднялся пару недель назад, когда мне по делам пришлось посетить местное градоуправление. Чиновник был не первым, кто выносил мне мозг, предлагая всяческие блага и пугая разнообразными карами.

Суть вопроса была в том, что чиновники из городского управления решили забрать место, где стоит наш Детский дом, под какую-то свою постройку. А нам, взамен, предлагали поселиться в одном из корпусов старого заброшенного санатория, который не функционировал уже лет пять или шесть. И из которого, предприимчивые местные жители, потихоньку растащили всё мало-мальски годное в хозяйстве – я из любопытства съездил туда.

– Юрий Алексеевич, но вам. Лично вам! Будет очень хорошее вознаграждение! Такую сумму вы и за пять лет не заработаете. Это очень хорошие деньги – поверьте, – лицо чиновника покраснело и лоснилось от пота. – Я не понимаю, почему вы отказываетесь?

– И не поймёте, – сказал я вставая. – Всего доброго. Разговор наш окончен. Решение моё вы услышали. И очень надеюсь, что вы его приняли.

– Юрий Алексеевич, проект утвержден на уровне городского управления. Вы должны понять, что это неизменно. И вас, вместе со всеми воспитанниками, выселят принудительно!

Я пожал плечами:

– Кроме городского управления, есть ещё областное и власть, находящаяся выше. Если дойдёт до этого, мне придётся обращаться туда.

– Ну как знаете, Юрий Алексеевич, как знаете. Я вас предупредил. Я хотел по-хорошему, хотел всё решить мирно и полюбовно. А теперь, у вас будут проблемы. Большие проблемы.

– Вы мне угрожаете? – я пристально посмотрел ему в глаза.

– Упаси Бог! Кто я такой, чтобы вам угрожать, – чиновник встал и отдуваясь направился к выходу.

А я ещё долго стоял у окна, и смотрел, как он садится в свою шикарную машину, заводит мотор и не спеша, с достоинством уезжает.

Две тонированные девятки, цвета «Мокрый асфальт», с визгом остановились у ворот дома. Раскрылись дверцы, и из машин вышли четверо накачанных молодых людей. Ногой отворив калитку, один за другим они прошли во двор детского дома. Трое остановились у входа, а один, абсолютно лысый высокий парень, направился к Екатерине Владимировне, которая вместе с девочками, в это время поливала цветочки на клумбе.

– Эй тётка, – громко позвал он. – Где хозяин этой халабуды?

Екатерина Владимировна, не привыкшая к такому обращению, слегка опешила. Потом, придя в себя, с достоинством ответила:

– Молодой человек, я никакая вам не тётка – таких племянников, у меня нет, не было и, надеюсь, никогда не будет. Соблаговолите на русском языке сказать: что вам угодно.

Молодой человек криво усмехнулся и повторил:

– Я спрашиваю – где хозяин этой хаты?

Екатерина Владимировна ничего не успела ответить, так как на крыльцо вышел я.

– Здравствуйте. Я директор этого Детского дома. Чем могу быть полезен?

– Ты хозяин всего этого? – он обвел вокруг рукой.

– Ну можно сказать и так.

– Тогда слушай сюда. К тебе люди приезжали? Приезжали. С тобой по-людски говорили? Говорили. Тебе дело предлагали? Предлагали. Тебя предупреждали? Предупреждали. А теперь приехал я! – он широко развел руки в стороны, как бы предлагая полюбоваться собой. – И я даю тебе два часа, чтобы убраться из этой хаты, со всем своим семейством.

Я внимательно посмотрел на него, на стоящих поодаль его приятелей, на кого-то ещё, сидящего в машине, и сказал:

– Юноша, мы с вами водку на брудершафт не пили, поэтому ко мне следует обращаться – на вы, по имени отчеству, и желательно шёпотом – это, во-первых. А во-вторых – я говорил вашим хозяевам, что я никуда отсюда не уеду. И вам повторю тоже самое.

Парень, открыв рот, с минуту переваривал услышанное, а потом, придя в себя заревел:

– Слышь, баклан! Ты что, не понял? Я тебе по-русски базарю, чтобы ты отсюда через два часа свалил!

Он подошёл ко мне, и сильно толкнул меня в грудь. Я покачнулся, и отступив на пару шагов назад, примиряюще поднял руки:

– Послушайте, молодой человек, давайте не будем обострять ситуацию, и не будем доводить дело до скандала. Я попросил бы вас очистить территорию вверенного мне Детского дома.

Парень криво ухмыльнулся:

– А то что? – спросил он. – В ментовку пожалуешься?

Он подошёл ко мне, и схватив за грудки попытался ударить головой в лицо.

Ну это мы проходили. Я отступил на шаг, резко перехватил его руки, сделал подсечку, и молодой хулиган оказался на земле. Парень удивленно вытаращил глаза и, глядя на меня снизу-вверх, свозь зубы процедил:

– Ты что, с***, творишь? Ты попал! Ты понял! – в его руке блеснул нож. А трое, до этого спокойно стоявших парней, тоже стали приближаться к нам, крутя в руках, не весть откуда взявшиеся, чёрные короткие дубинки.

Я понял, что сейчас будет жёстко. С четырьмя молодыми быками, какой бы подготовленный не был, я не справлюсь. Краем глаза ощутил движение справа и, чуть обернувшись, увидел Михалыча приближающегося к нам с лопатой наперевес. Не оборачиваясь, крикнул ему:

– Не вмешивайся! – и приняв боевую стойку, приготовился драться.

***

Сидящий под кустами сирени Сущик, поднял лапки к груди и через мгновение, в них появился сияющий ярко-изумрудный огненный шар. Существо подбросило его вверх и произнесло:

- Я ухожу…

И исчез.

А ярко-изумрудный огненный шар раздулся до размера апельсина и с лёгким хлопком лопнул.

***

Парни приближались. Я спиною чувствовал, что Михалыч никуда не ушёл. Но сказать ему уже ничего не мог.

– Хватит! – со стороны калитки, раздался чей-то властный голос.

Трое парней застыли, как вкопанные, лишь мой лысый знакомец, всё так же продолжал приближаться ко мне.

– Ёрш, остынь! Я сказал, – донеслось снова.

Парень остановился, посмотрел назад, потом на меня. Что-то сердито процедил сквозь зубы, сплюнул на землю и отошёл. А ко мне приближался человек невысокого роста, с широченными плечами, и с мускулистыми руками густо покрытыми синими татуировками. Он шёл ко мне улыбаясь во все свои золотые зубы.

– А я всё смотрю – ты это, или не ты, – он, подошел ко мне и протянул руку. – Ну здорово, Лепила.

– Здравствуй, Саша, – я пожал протянутую мне руку.

– Как сам? – спросил он, продолжая золотозубо улыбаться.

– Да ничего вроде, – ответил я. – А ты как?

Саша не успел ничего ответить. За ногу меня обхватили маленькие ручки. Я посмотрел вниз и увидел Олюшку. Саша тоже её увидел. Он присел на корточки и протянул ей невесть откуда взявшуюся у него в руках конфету.

– Здравствуй, малышка.

– Здравствуйте, а вы дядю Юру обижать не будете?

– Кто же его обидит? – рассмеялся Саша.

Я нагнулся и подхватил девочку на руки. Саша выпрямился и серьёзно посмотрел на меня:

– Я знаю твою печаль. Никто вас больше не тронет. Живите, как жили. Это говорю тебе – я.

– Спасибо, – ни минуты, не сомневаясь в его словах сказал я.

– Ты не думай, это не только за то, что ты спасал наши жизни много лет, и оставался человеком в тех ситуациях, когда другие полностью теряли человеческий облик. Это – для детей, – он потрепал Олюшку по густым каштановым локонам.

– В деньгах нуждаетесь?

– Да нет, вроде бы.

– Ну да, действительно: вроде бы, – он окинул взглядом, старое ветхое здание, и покачал головой. Порывшись в карманах, он сунул мне в карман рубашки картонный прямоугольник:

– В общем проблемы какие будут, звони. А дом остаётся за вами. Если что, скажешь Саша Седой так решил! Ну бывай, Гагарин, – и он опять протянул мне свою густо покрытую татуировками руку. Потрепал по волосам Олюшку и, не оборачиваясь, пошёл по дорожке к калитке.

– Саша, – окликнул я его.

Он обернулся.

– Саш, я давно мучаюсь вопросом: а почему «Седой»?

Он опять широко улыбнулся золотозубой улыбкой и сказал, проведя рукой по короткому ёжику ярко-рыжих волос:

– Потому что – рыжий!

«Логично», – подумал я, глядя, как он со своей компанией садятся в машины и уезжают.

– Юрий Алексеевич! – донеслось из-за спины.

Я обернулся: к нам быстрым шагом приближалась Екатерина Владимировна, лицо её было суровым, а глаза метали молнии.

– Юрий Алексеевич! Это возмутительно! Я не нахожу слов! Вы неизвестно кто! Вы непонятно кто! Но вы не педагог!

Я удивленно уставился на неё.

– Да-да, вы не педагог! Вы устроили безобразнейшую драку на глазах у детей! – она перевела дыхание. – И потом: кто это был? Вы его знаете?

– Встречались как-то, – я пожал плечами.

Она закатила глаза и продолжила:

– Вот! И ещё вот эти ваши возмутительные знакомства! Вы не педагог! И точка! – сказав всё это она резко развернулась на каблуках, и чуть ли не бегом направилась к дому.

Я посмотрел на, сидящую на моих руках Олюшку, тронул пальцем её веснушчатый носик и сказал:

– Ну что носики-курносики, веснушки-конопушки? Не педагог дядя Юра. Драку устроил, и знакомства возмутительные. Зато домик отстояли.

Олюшка радостно засмеялась

Некоторое время я стоял у окна и смотрел, как шикарно одетая женщина ходит по детской площадке, подходит к детям, разворачивает их, крутит, вертит, заглядывает в глаза, в рот, и что-то говорит сопровождающей её Екатерине Владимировне. Происходящее на площадке мне нравилось всё меньше и меньше. Я видел, что Екатерина Владимировна находится в крайней точке терпения, было очень хорошо видно, как её волосы, собранные в пучок на затылке, дрожат от возмущения, как сверкают очки. Прямо на расстоянии чувствовалось, как растёт напряжение между женщинами. Казалось, еще чуть-чуть, ещё немного, и от малейшей искры произойдёт взрыв с непредсказуемыми последствиями.

Детишки, обычно очень приветливо и доверчиво относящиеся к взрослым, сторонились женщины. Девочки, не прыгали, как обычно в «резиночку» или «классики». Мальчики не гоняли по площадке с громкими криками: «Трррр!» и «Сдавайся! Ты убит!», играя в «войнушку». А непоседливый выдумщик Мишка, даже спрятался за горкой.

И понял я, что мне пора вмешаться.

Вышел во двор и подошёл к женщине.

– Добрый день, я директор Детского дома. Чем могу быть полезен?

Дама, оглядела меня с головы до ног, и растянув ярко накрашенные губы в подобии улыбки, сказала:

– Очень хорошо, что вы пришли, господин директор. Ваша сотрудница слегка неадекватная, и в категорической форме отказывается мне помочь, – глаза дамы сверкнули праведным возмущением.

Я покосился на Екатерину Владимировну: та открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я жестом велел ей молчать, и вновь обратился к гостье:

– Слушаю вас очень внимательно, уважаемая...? – я сделал паузу.

– Марисабель Альбертовна, – дама смотрела мне прямо в глаза.

Я удивлённо приподнял брови:

– А по паспорту?

Дама возмущённо фыркнула:

– Я выше всех этих условностей!

– И всё же, – настаивал я.

Она немного помолчала, а потом нехотя произнесла:

– Мария Олеговна, но это не имеет никакого отношения к делу. Марисабель Альбертовна – мой творческий псевдоним. Я художник. И если мы сможем договориться, я подарю вам несколько моих полотен, которые психологи рекомендуют размещать в спальнях. А также приглашу вас на свой вернисаж.

– Буду весьма польщён, – я слегка склонил голову. – Меня зовут Юрий Алексеевич. Чем всё-таки могу вам помочь?

– Очень приятно, – сказала гостья, улыбнулась и протянула руку, подняв её куда выше, чем положено для рукопожатия. И повернула слегка согнутую кисть ладонью вниз. Я посмотрел ей прямо в глаза. Тоже улыбнулся, протянул руку в ответ, вернул ладонь дамы в надлежащее положение, и осторожно пожал.

– И так? Слушаю вас очень внимательно.

– Видите ли, уважаемый господин директор, я тут выбираю себе ребёнка на усыновление, а эта, с вашего позволения, так сказать, дама, – она небрежно кивнула в сторону замершей Екатерины Владимировны. – Мне мешает и препятствует.

Марисабель перевела дыхание и продолжила:

– И, честно сказать, дети у вас какие-то не такие: хилые, недокормленные, недоношенные, что ли. Прямо выбора никакого нету, – она попыталась ещё что-то сказать, но я прервал её:

– Простите, я не расслышал. Что вы здесь делаете?

– Я выбираю ребёнка! – задрав вверх брови, как нечто само собой разумеющееся, повторила дама.

– Ах вот как! И позвольте узнать по какому принципу происходит ваш отбор? Какими параметрами вы руководствуетесь при выборе ребенка?

– Нууу, – протянула она. – Ребенок должен быть: здоровым, с нормальной наследственностью, ухоженным, воспитанным, игривым и …

– И к лотку приученным? – прервал я её.

– Что-что? – переспросила гостья. – Я не совсем вас понимаю…

– Видите ли, Мария Олеговна, или Марисабель Альбертовна, как вам более нравится – у нас здесь не магазин детских игрушек, и не собачий питомник. Это – детский дом. И здесь дети. Обычные живые дети. Здесь не принято, чтобы их кто-то выбирал. В нашем доме, заведено такое правило – не родители выбирают детей, а дети родителей. Вас, как я вижу, – я обвел рукой притихших и затаившихся воспитанников. – Из детей никто не принял. Поэтому, вам придётся уйти.

Дама слегка опешила, потом пришла в себя, взбеленилась и начала очень громко кричать:

– Что вы себе позволяете!? Да вы знаете кто я!?

– Знаю, - спокойно ответил я. – Вы - Мария Олеговна. Она же, художник – Марисабель Альбертовна, которая обещала, в случае удачной сделки, подарить мне несколько своих картин. Но ввиду того, что наша сделка не состоялась, я буду лишён удовольствия любоваться вашими произведениями перед сном. Всего доброго.

И я указал ей в сторону калитки. Дама фыркнула и бросила мне на прощание:

– Вы за это ответите!

– Конечно отвечу, все мы рано или поздно ответим за все и за вся.

– Хам! – сказала она. И удалилась.

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.

– Дядя Юра! Дядя Юра! – слышалось сквозь сон.

Открыл глаза и увидел перед собой Мишку, одетого только в маечку и трусики.

– Что случилось? – голос мой был хриплым спросонья.

– Там Оля упала.

– Что значит упала? Откуда? – я подхватился с кровати.

– Ну она встала, пошла куда-то, а потом услышал, как что-то грохнуло. Я подошёл, а она лежит и, наверное, не дышит.

Я стремглав натянул брюки и бегом бросился в детскую спальню.

Оля лежала недалеко от порога лицом вниз. Я перевернул её, она была бледная как простыня. Дыхание было прерывистое и редкое, пощупал пульс – пульс был слабенький, чуть слышный.

«Чёрт возьми! Что с ней? Что случилось?» – я перебирал в уме различные варианты, но, несмотря на весь свой жизненный и ещё кое какой опыт, ничего не мог понять. Честно говоря, я растерялся – это не здоровенные мужики, с которыми было всё просто и понятно, это – ребенок!

Стремглав бросился в свой кабинет к телефону. Дрожащими пальцами набрал 03. Скорая приехала очень быстро. Врачи измерили давление, поставили капельницу, и мы поехали в больницу.

В больнице, девочку сразу же, на каталке увезли куда-то наверх, а я остался сидеть и ждать. Ждать пришлось долго. Где-то часам к десяти утра ко мне вышел человек в белом халате.

– Здравствуйте, – сказал он. – Это вы привезли девочку?

– Да.

– Железняков Егор Макарович, – он протянул мне руку.

Доктор был высокий, тучный, лысый, с неопрятной бородой. Он постоял, посмотрел на меня, а потом произнёс:

– Скажите, кем вы приходитесь девочке?

– Я директор детского дома, а Оленька – сирота, моя воспитанница. Доктор, что с ней?

– В данный момент, кризис миновал. Состояние девочки стабильное. У неё какое-то непонятное истощение и ослабление организма: такое чувство что она недоедает? – Железняков внимательно посмотрел на меня.

– Нет-нет, доктор, у нас с этим всё в порядке. Питание у нас хорошее.

– Ну что ж, мы взяли у неё кое-какие анализы. Результаты будут известны через неделю – полторы. Мы вас обязательно известим.

– А Оленька?

– Девочку, мы пока оставляем в больнице. Будем наблюдать. Минимум неделю. Нам нужно провести всестороннее обследование, сделать всевозможные анализы и выявить причину этого непонятного состояния.

– Хорошо, доктор, поступайте так, как считаете нужным. А сейчас, я могу её увидеть?

– К сожалению, это невозможно – ваша воспитанница в реанимации. Допустить вас туда я не могу.

Я понимающе кивнул:

– А когда это будет возможно?

– Завтра. Приходите завтра.

И он протянул мне руку, прощаясь.

Всю следующую неделю я не вылезал из больницы. Оля была слабенькой, необычно вялой, но всегда, встречая меня, радовалась и её зеленые глазищи сияли от счастья, она, что-то рассказывала, щебетала, смеялась и очень быстро уставала.

В доме дел было по горло, и я разрывался не зная где мне быть.

Звонок телефона раздался неожиданно:

– Юрий Алексеевич, – раздался в трубке мужской голос.

– Да, это я.

– Вас беспокоит Железняков, из больницы. Врач.

– Да, Егор Макарович, я узнал вас.

– Вы не могли бы к нам подъехать? Сегодня. В ближайшее время.

– Что-то случилось? Что-то с Оленькой?

– Это, не телефонный разговор. Мне бы хотелось, чтобы вы подъехали.

– Хорошо-хорошо. Скоро буду.

Уже через час я сидел напротив толстого человека в белом халате. Железняков крутил в руках дорогую паркеровскую ручку и старался не встречаться со мной взглядом.

– Юрий Алексеевич, пришли результаты анализов и исследований вашей воспитанницы. – наконец произнёс он.

–Да, слушаю вас, – я весь напрягся.

– Всё очень и очень печально.

У меня внутри всё похолодело.

– В каком смысле – печально? Что не так? Вы что-то обнаружили?

– У неё есть близкие родственники? – он не ответил на мой вопрос.

– Нет, она круглая сирота: отец неизвестен, а мать умерла. И, в данный момент, я выполняю роль её опекуна.

– В таком случае, мне придётся озвучить результаты вам. И вам придётся принимать решение, как поступать дальше.

– Егор Макарович, доктор, говорите, как есть! – чуть-ли не взмолился я.

– Дело в том, что у вашей девочки, у вашей воспитанницы – ВИЧ четвёртой стадии. У неё СПИД!

– Не может быть! – ахнул я.

– Да, к моему великому сожалению, это так. Мы провели всестороннее исследование – результат подтвердился. Но не это самое страшное, – Железняков замолчал и уставился на свои руки.

– А что ещё? Что может быть страшнее?

– С этой болезнью живут. Достаточно долго и достаточно активно: есть какая-то терапия насколько я знаю, – он опять замолчал.

– Доктор! – воскликнул я.

– Да-да. Простите. Понимаете, когда девочку привезли к нам, мы взяли на себя смелость, и скажем так ответственность, по некоторым показаниям, взять образцы тканей на гистологический анализ. Анализ показал наличие атипичных клеток. У неё онкология: рак гортани и обширные метастазы в лёгкие, пищевод и ещё много куда.

Я сидел, как оглушённый, пытаясь осознать и переварить услышанное.

– Какие перспективы, доктор, – наконец смог выдавить я из себя.

– Перспективы самые неблагоприятные: девочке осталось жить месяц, два, максимум полгода.

Я закрыл лицо руками и долго сидел, раскачиваясь из стороны в сторону: «Как же так? За что? Этого не может быть! Этого не должно быть!»

– На данном этапе, я могу вам предложить химио и радиотерапию, – голос Железнякова донесся как сквозь вату.

Я убрал руки от лица, и посмотрел на него.

– Это, как исключение из правил – мы не предлагаем этого никому, – он понизил голос. – В нашей клинике, в данный момент, работают два врача-интерна из Соединенных Штатов Америки. Это очень хорошие специалисты в своей области. Они, проводят лучевую терапию пораженных раком органов. И используют в химиотерапии новейшие препараты, которые ещё нигде не использовались. Поэтому я настоятельно, – Железняков поднял вверх толстый палец, – рекомендовал бы вам воспользоваться этим предложением.

Я уже немного пришел в себя, и поэтому сказал:

– Нет, я категорически против радиотерапии. Вы меня простите, но я знаю, что это такое и чем это всё кончается. Тем более – интерны. Я не хочу, чтобы над моим ребёнком, проводили опыты и учились иностранные студенты.

– Это не ваш ребёнок! – Железняков повысил голос. – А зарубежные студенты, уж поверьте, имеют побольше квалификации, чем наши самые продвинутые и лучшие врачи! Так, что – соглашайтесь! Вот необходимые документы и разрешения – я всё подготовил, вам нужно только подписать.

Он протянул мне несколько отпечатанных на машинке листов, с лиловыми печатями и штампами.

– А если не желаете, мы найдем другого опекуна для «не вашего ребенка», который примет правильное решение, – резко сказал Железняков.

– Это мой ребёнок! И точка! – твёрдо сказал я. – И я буду принимать решения. А насчёт знаний и умений зарубежных студентов, давайте я останусь при своём мнении. Студент он, извините меня, и в Африке студент.

Мы смотрели друг на друга через стол.

– То есть, это ваше окончательное решение? – Железняков сощурил глаза за стёклами дорогих очков.

– Да, это моё окончательное решение!

– В таком случае, не смею вас задерживать, – он поднялся. – Я буду готовить документы на выписку, через час можете забрать… – доктор сделал многозначительную паузу, – вашу воспитанницу.

– Всего доброго, – произнес я.

– Надеюсь дорогу найдёте сами? – с усмешкой произнёс Железняков. – Провожать не надо?

– Не трудитесь, – кивнул я, и вышел из его кабинета.

В коридоре прижался лбом к холодному оконному стеклу, пытаясь прийти в себя после разговора с врачом. Сколько так стоял – не помню. Очнулся от лёгкого прикосновения. Обернулся – позади меня стояла невысокая седовласая женщина в белом халате. Она поманила меня за собой. Я послушно последовал за ней. Войдя в кабинет, она расположилась за столом и указала мне на стул напротив.

– Вы уж меня простите, – сказала она. – Меня зовут Ульяна Андреевна. Я тоже врач этой клиники, и я всё знаю про болезнь вашей девочки.

Я молча смотрел на неё, не ожидая ничего хорошего.

Меж тем врач продолжала:

– Судя по тому, каким тоном вы разговаривали с Егором Макаровичем, я поняла, что вы не согласились на его предложение о лечении вашей девочке иностранными специалистами.

Я покачал головой.

– И правильно сделали! – Ульяна Андреевна одобрительно посмотрела на меня. Потом вздохнув, продолжила:

– Егор Макарович получил предложение из клиники в США, что трое их интернов могут пройти практику в нашей стране по внедрению новых методов лечения рака. За это ему обещали большие деньги и переезд в Штаты, – она помолчала. – И благо бы это были хотя бы интерны, но ведь это студенты третьего курса медицинского колледжа. Поэтому вы правильно поступили, что отказались от его предложения.

– Спасибо вам, Ульяна Андреевна, за добрые слова и разъяснение, но я уже не знаю: может быть, я зря отказался. Это хоть какой-то шанс для Оли. Шанс продлить её жизнь. Других же вариантов нет.

Она посмотрела на меня с жалостью:

– Есть. Есть один вариант, но он очень дорогостоящий – в Германии, есть клиника, которая специализируется на лечении именно таких вот сочетанных заболеваний, как у вашей девочки, но лечение там очень дорогое. Я взяла на себя смелость и послала туда все данные. Они готовы принять вашего ребёнка, при этом они обещают достаточно хороший прогноз, но… всё дело в деньгах.

Я выпрямился.

– Нет-нет, не подумайте, – Ульяна Андреевна испуганно замахала руками. – Здесь нет никакого моего личного интереса. Я дам вам их контакты, и вы, пожалуйста связывайтесь сами, и сами решайте.

– Какова стоимость, – хрипло спросил я.

Она назвала сумму. Сумма была д велика. Прямо-таки космическая. Я помолчал некоторое время, обдумывая услышанное.

– Спасибо вам, доктор. Спасибо, я скорее всего воспользуюсь вашим предложением. Я найду необходимые деньги.

Следующие несколько дней я наблюдал за поведением и состоянием Олечки. Вид её, честно говоря, не вызывал ощущения очень больного ребёнка: да слабенькая, да хиленькая, да не совсем активная и часто устающая, но во всём остальном – обычный ребёнок. Тем не менее, зная о её диагнозах, я не переставал размышлять о том, где и как мне найти денег чтобы отправить Олюшку в Немецкую клинику. Был один вариант, и я долго обдумывал, решался и не решался и наконец…

Взял телефонную трубку, достал из кармана прямоугольную картонку и набрал номер.

Ответа ждать мне долго не пришлось – всего через несколько секунд ответил грубый мужской голос:

– Да?

– Добрый день. Могу ли я услышать Сашу Седого.

– А кто его спрашивает? – поинтересовались на том крце.

– Скажите, что звонит Гагарин.

В трубке что-то зашуршало, и вскоре раздался знакомый голос:

– Говори, Алексеевич.

– Саша, у меня проблемы. И просьба к тебе.

– Твои проблемы – мои проблемы, ты же знаешь. И просьбу твою я постараюсь выполнить. Говори.

– Не по телефону, – сказал я.

– Ну тогда приезжай: бар «Три Сосиски», знаешь?

– Знаю.

– Я буду ждать, приезжай.

Через полтора часа, я входил через широкие двери бара. Охранники были видимо предупреждены о моём приходе, и поэтому пропустили меня беспрепятственно.

У барной стойки сидело трое накачанных молодых парней, одним из которых был мой старый знакомец – Ёрш. При виде меня он поднялся, и направился в мою сторону.

«Да, что ж такое!», – с досадой подумал я. – «Мало мне проблем, так ещё вот это вот нарисовалось!».

Однако Ёрш не оправдал моих опасений. Он подошёл и, смущённо улыбнувшись, протянул руку:

– Слышь, Земеля, ты уж меня прости за грубость, я же не знал.

Я пожал протянутую руку:

– Всё нормально, проехали. С кем ни бывает.

Ёрш заулыбался ещё шире, похлопал меня по плечу, и указал в сторону столика, где сидел Саша.

Я подошёл, мы обменялись рукопожатиями, и Саша махнул рукой приглашая меня присесть. Разлил по чашкам зелёный чай, потянул пачку сигарет и только после того, как мы закурили и отпили по паре глотков, спросил:

– Что случилось?

В нескольких словах, я обрисовал ситуацию. Саша очень внимательно и молча слушал, постукивая пальцами по столу. Потом некоторое время размышлял.

– Ну что ж, думаю, горю твоему помочь можно. – произнес он. – Дети – это святое. Какая сумма требуется?

Я назвал. Никогда, за многие годы знакомства, я не видел Сашу удивлённым, но сейчас… Сначала он озадаченно крякнул, потом громко выдохнул и сказал:

– Алексеевич, даже для меня, это сумма неподъёмная. Мне нужно разговаривать с людьми. Нужно некоторое время. Время у нас есть?

– Есть, но немного.

Мы помолчали.

– Саш, я всё отдам. Всё до копейки.

– Насчёт отдашь – потом разберёмся. Сейчас главное – это деньги достать.

Он посмотрел мне прямо в глаза:

– Я постараюсь, Юра. Я очень постараюсь.

– Спасибо, Саша. Я в тебе не сомневался.

И мы опять обменялись рукопожатием.

– Слушай, Гагарин, – в телефонной трубке звучал начальственный бас мэра города. – К тебе американская делегация приедет. Очень уважаемые люди. Спонсоры!

Я прямо услышал восклицательный знак после последнего слова.

– Чего молчишь? – мэр на другом конце провода повысил голос.

– Я не молчу, я слушаю, – ответил я.

– Тогда слушай очень внимательно: люди очень уважаемые и важные. Американцы! Нужно встретить их соответственно, со всей торжественностью. Ты понял?

– Не совсем. Соответственно по-американски или соответственно по-русски?

– Это как? – в голосе мэра послышалась явная заинтересованность.

– Ну, по-русски – это одеться Чебурашкой, станцевать «Яблочко» и спеть «Катюшу». А по-американски – вырядиться Микки-Маусом, сплясать «Джигу» и спеть «Янки Дудль».

– Гагарин, ты охренел? – после паузы раздражённо сказал мэр. – В общем смотри: от того, как отзовутся гости, зависит моё расположение к тебе и к твоей богадельне. Ты понял?

– Понял-понял, – вздохнул я, но мэр уже повесил трубку.

Да, при всех достоинствах, нашего городского главы, с чувством юмора у него были явные проблемы.

Американские спонсоры приехали ближе к обеду.

Одетые в джинсу и ярко-белые кроссовки, они вышли из шикарного автомобиля, и сразу же ослепили нас белоснежными улыбками.

Было время обычной предобеденной прогулки. Мы встречали их возле крыльца, всем своим небольшим педагогическим коллективом. То есть я и Екатерина Владимировна. Из окна первого этажа, где расположена кухня, выглядывала смущённая Татьяна Анатольевна. За углом, на своём посту, притаился Иван Михайлович.

Американцы – мужчина и женщина, в сопровождении переводчика – молоденькой девчушки, в простом ситцевом платье, подошли к нам, и наперебой затараторили на английском языке.

– О, Боже, какое убожество, – всё также лучезарно улыбаясь, по-английски говорила женщина. – Ты только посмотри, Стив, на этого мужлана выглядывающего из-за угла. А на руководителя этого дома-интерната. Неужели у него не было ничего поприличнее одеть, чтобы встретить нас!

– Ты права, Дженни, – также по-английски отвечал ей мужчина. – А посмотри, чего стоит эта старая грымза – она настоящий «Синий чулок». И видимо, она никогда не была замужем, и всю свою жизнь посвятила работе и только работе.

– О да, у неё, наверное, давно не было секса. Стив ты не хочешь предложить ей свои услуги?

Говоря всё это, они не переставали непрерывно улыбаться.

Девушка переводчик покраснела и, слегка запинаясь, перевела:

– Американская делегация, рада приветствовать таких замечательных и самоотверженных работников социального обеспечения!

Старая грымза, она же Екатерина Владимировна, заулыбалась в ответ и тоже стала говорить:

– Здравствуйте, мы очень рады видеть таких дорогих гостей в нашем скромном доме-интернате.

«Дорогие гости», выслушав ответ через переводчика, закивали и заулыбались, казалось, ещё шире.

Я же не подал виду, что, благодаря институтскому курсу, самоучителю Натальи Бонк и кое-какой практике, сносно понимаю по-английски, и тоже сказал нечто приветственное, а затем пригласил высоких гостей прогуляться по территории.

Высокие гости направились к детской площадки, где резвились наши воспитанники. Пока мы шли, американцы, через переводчика, говорили что-то о безвозмездной спонсорской помощи, о выделении средств на любые нужды и в любых количествах, дескать для них, для американцев -– это не является проблемой, лишь бы только мы обозначили на что, куда и зачем нам всё это надо.

Потом состоялась раздача спонсорской помощи, которая включала в себя: по два карандаша – синий и красный, по блокнотику и круглому значку со звёздно-полосатым сердечком, и надписью по-английски: «Я люблю Соединённые Штаты Америки», на ребёнка.

Потом было сказано ещё много чего: о заботе, о детях, о дружбе между Америкой и Россией. Было сделано несколько фотографий, для чего американские гости даже приобняли Олюшку и Веронику.

На предложение Екатерины Владимировны, отведать «чем Бог послал» или хотя бы выпить чашечку чая, спонсоры отказались, ссылаясь на чрезвычайно плотный график и нехватку времени. Тогда Екатерина Владимировна горестно вздохнула, и попросила, подождать несколько минут, чтобы одарить высоких гостей ответными дарами. Гости милостиво согласились, а Екатерина Владимировна умчалась за теми подарками, которые дети под её чутким руководством приготовили своими руками.

Пока она отсутствовала, гости переговаривались между собой. Дженни говорила Стиву:

– О, Боже! Какое убожество! Ты был прав, Стив. И эти ужасные грязные русские дети, мне было противно и брезгливо прикасаться к ним.

На что Стив, всё так же улыбаясь, кивал и отвечал:

– Терпи, Дженни, и помни о том, что наша поездка принесёт нам существенную скидку в уплате налогов, и привлечет внимание к нашему клубу «Любителей мопсов».

– О! Это будет чудеснейшая реклама, – говорила Дженни.

Я терпел. Была одна причина, по которой я всё это терпел. И ради которой согласился, чтобы эти люди посетили наши стены. Эта причина, сейчас сидела в беседке и задумчиво рисовала, что-то подаренными карандашами в подаренном же блокнотике. И я решил, что настало время кое о чём попросить.

– Смотри, смотри, Дженни, – сказал Стивен. – Сейчас этот мужик будет просить у нас денег.

– Послушайте, уважаемые, вы говорили о безвозмездной помощи в любом размере. Естественно в пределах разумного.

Переводчик перевела мои слова. Стивен многозначительно взглянул на Дженни и полез рукой в карман, явно намереваясь достать деньги или бумажник. Я жестом остановил его:

– Понимаете речь идёт о здоровье одного нашего ребёнка. Девочка очень больна: у неё врождённая ВИЧ-инфекция, плюс у неё диагностировали онкологию. Наши врачи прогнозируют от нескольких недель до полугода жизни. В условиях нашей местной клиники, кроме химиотерапии и облучения, предложить ничего не могут. Но есть клиника в Германии, которая за деньги готова ей помочь. Естественно её никто не вылечит, но хотя бы продлят жизнь на несколько лет.

– О! – Стив, внимательно выслушав переводчика. – И о какой сумме идёт речь?

Я назвал сумму.

– Естественно, на всю сумму мы не рассчитываем, но хотя бы часть…

Все так же улыбаюсь, Стив покачал головой и сказал:

– Вы знаете, это очень огромные деньги и так сразу ответить на ваш вопрос я не могу. Нам нужно будет собрать брифинг, запросить пресс-конференцию, создать благотворительный фонд, в который люди нашей страны будут вносить какие-то средства. И только тогда мы сможем вам помочь, но это займёт некоторое время.

– Сколько? – спросил я.

– Возможно год-два, а то и больше.

– Нету у неё ни года ни двух, – тихо сказал я. – Ну что ж, спасибо хоть и на том, что сразу не отказали.

– Кстати, а кто эта девочка, – спросила Дженни.

Я указал ей на, всё также сидящую в беседке, Олюшку.

Дженни с нескрываемый ужасом взглянула на свою руку, которой, несколько минут назад, обнимала Олечку за плечико.

– О, Стив! – заголосила она. – Это кошмар! Мне нужно срочно продезинфицироваться! Я боюсь подцепить заразу от этого ребёнка! Это грязная и ужасная страна, и такие же ужасные и грязные люди! Здесь можно подцепить столько гадости, сколько и не приснится в страшном сне!

Я посмотрел на переводчика. Девушка, слегка запинаясь перевела:

– Мисс Дженни очень расстроилась и очень сожалеет, что у девочки такие страшные заболевания, и такая ужасная судьба.

– Стив, поехали скорей, – не переставала голосить Дженни, – мне нужно срочно принять душ, после всего этого кошмара! А этот дом нужно сжечь вместе с его обитателями!

Вот тут моё терпение, лопнуло, и я перешёл на родной язык Шекспира и Марка Твена:

– Счастливой дороги, господа американцы. Спасибо за подарки. Наши грязные и ужасные дети тоже благодарят вас от всей своей русской души. А на прощанье хочу дать совет: чтобы полностью продезинфицироваться, от ужасных и грязных детей, вы попробуйте залезть в ванну с негашёной известью. Говорят помогает.

Надо было видеть, как округлились глаза переводчицы, и исчезли улыбки с лиц американцев. Переводчица, после минутной паузы, растерянно пробормотала:

– А почему вы не сказали сразу, что вы понимаете по-английски.

– Меня никто и не спрашивал.

Я коротко кивнул гостям, и ушёл. Навстречу мне торопилась старая грымза – Екатерина Владимировна. Она несла в руках сверточки с подарками, которые дети сделали своими руками: несколько вышитых салфеточек, кукла, сшитая Алёной из тряпок, домик, сделанный из обрезок досок Алёшей и Серёжей, аппликации и рисунки. Я не сомневался, что наши спонсоры выбросят эти свёрточки за ближайшим поворотом, а потом долго будут брезгливо протирать руки каким-нибудь одеколоном или спиртом.

Екатерина Владимировна с удивлением посмотрела на меня, но ничего не сказала и продолжила свой путь.

Я же пошёл на своё любимое место – на берег реки, под раскидистой ивой. Присел, закурил и стал бездумно смотреть на воду.

Через какое-то время Екатерина Владимировна нашла меня. И, о чудо – присела рядом со мной, и спросила: что же такого я сказал американцам, что те пятнадцать минут непрерывно и наперебой извинялись, и обещали сделать всё возможное для больного ребёнка.

Я не отвечал.

Потом она протянула мне небольшой конверт:

– Это передала Дженни.

Я заглянул внутрь и увидел там несколько купюр большого достоинства с нарисованным на них важным американским дядькой.

Меня передернуло.

– Ну не выбрасывать же их, – жалобно сказала Екатерина Владимировна. – Это же деньги.

Я подумал немного и кивнул.

– С паршивой овцы, хоть шерсти клок, – пробормотал я

– На что мы их потратим? – тихо спросила Екатерина Владимировна, видя, что я не предпринимаю никаких ужасных действий.

– Естественно на детей, – ответил я. – Поедем и купим им нормальную одежду. У меня уже глаза устали смотреть на этот парад серости и убогости.

Нежданный праздник выдался на славу: пожертвования американских гостей, мы решили потратить на исполнение желаний и маленьких прихотей наших воспитанников. Завтра, прямо с утра все отправились в город. В этот день было всё: и дневной сеанс мультфильмов, и аттракционы, и мороженое, а завершающей стадией был поход в Детский мир.

Мы со старшим воспитателем играли роль волшебников, исполняющих самые заветные мечты и желания. Мальчики и девочки выбирали то, о чём давным-давно мечтали, но боялись сказать об этом даже шёпотом. Дети ходили по огромному магазину выбирая себе игрушки.

Практичная Екатерина Владимировна купила детям по несколько комплектов белья и одежды. Одежды, взамен той – серой, мышиного цвета, в которую они были одеты: ярких разноцветных футболок, маечек, рубашечек, шортиков, штанишек, юбочек, платьев и прочего добра, самых разнообразных форм, фасонов и расцветки.

При виде сияющих глаз детей, даже на строгом лице старшего воспитателя появлялась теплая улыбка.

Когда практически всё уже было куплено, я заметил, что Оленька стоит у витрины и не отрываясь смотрит на усыпанное блёстками, снежно-белое, пышное платье, в комплекте к которому шла небольшая диадема, усыпанная стразами. Я подошёл к ней, тихонько присел рядом на корточки, приобнял за плечи и спросил:

– Что, мышонок, нравится?

– Очень, – ответила она, не отрывая взгляда от витрины. – Это платье Снежной принцессы.

– Да, очень красивое платье. Его, наверное, одевают на Новый год.

– Дядя Юра, – она обернулась ко мне. – А у нас Новый год будет?

– Обязательно будет, малышка. Будет ёлочка с огоньками, и подарки будут, и Дед Мороз будет: всё будет!

– А можно, я, на Новый год, буду Снежной принцессой?

– Ну конечно можно, мышонок! – с улыбкой ответил я. И приподнявшись подозвал продавщицу.

– Девушка сколько стоит это платье?

Девушка назвала сумму. Платье стоило больше половины моей месячной зарплаты. Я озадаченно крякнул и покосился на подошедшую к нам и всё слыхавшую Екатерину Владимировну. Она смущённо развела руками и сказала, что от денег иностранных гостей увы ничего не осталось.

Я посмотрел на Оленьку.

– Что дорого? – спросила девочка.

– Да, немножко дорого, малышка. Но я, что-нибудь придумаю Я тебе обязательно его куплю, но чуть-чуть попозже. Ладно?

– Ты мне обещаешь?

– Обещаю! Ты на Новый год будешь самая-самая красивая!

Её глаза засияли:

– Я буду Снежной принцессой!

– Обязательно, мышонок! Обязательно!

– Валька, – Ванечка тихонько тронул сестру за рукав. – Пойдём за ягодами. Я знаю здесь полянку, где растёт много-много черники.

Валя посмотрела на брата, и согласно кивнула:

– Давай. Сами покушаем и стальным принесём – они же тоже хотят.

– Конечно, – сказал Ванечка.

Взявшись за руки, брат и сестра пробрались сквозь дыру в заборе и отправились в лес.

На полянке действительно было очень много ягод. Детишки сначала наелись от души, потом стали собирать ягоды в ладошки и пересыпать их в Ванину кепочку. Незаметно для себя, они углублялись в лес, всё дальше и дальше.

Внезапно услыхали грозный рык. Ванечка подхватился и увидел, что со всех сторон, к ним приближаются собаки. Он схватил сестру за руку и спрятал её за своей спиной.

– Помогите! – закричал он. Его голос разнёсся по лесу многократным эхом, но на его крик о помощи, никто не отозвался.

Собаки, огромные сторожевые овчарки, со сбитой в неопрятные клочья длинной шерстью, медленно приближались.

Валечка закрыла глаза и присела. Ванечка сжал кулаки и попытался ещё раз закрыть собой сестру.

***

Вверху, высоко в ветвях деревьев, промелькнуло, что-то ярко-голубое: дети не знали, что один из Сущиков неотрывно следовал за ними. И увидев приближающихся к детям собак, поднёс свои коротенькие лапки к оранжевой грудке и через мгновение, в них появился сияющий ярко-изумрудный огненный шар. Маленькое существо в виде дракончика с перламутровыми крылышками подбросило его вверх и произнесло:

– Я ухожу…

И исчезло.

Ярко-изумрудный огненный шар раздулся до размера апельсина и, с лёгким хлопком, лопнул. А по полянке, в это время как бы пронёсся вихрь ветра.

***

Детей, мы искали битый час.

– Ваня! Валя! – то и дело кричал я. В ответ была тишина, прерываемая лишь недовольными высказываниями Екатерины Владимировны, о моём попустительстве, о полном отсутствие контроля, у человека не имеющего педагогического опыта. Я не слушал её.

– Ваня! Валя! – звал я. И наконец где-то вдалеке услышал крик и какой-то звук: то ли рычание, то ли грохот.

Мы бросились в ту сторону. Когда выбежали на полянку, нашим глазам предстала удивительнейшая картина: в центре стояли прижавшиеся друг к другу дети, вокруг них было шесть или семь здоровенных псов, а перед детьми, как бы прикрывая их своим огромным телом стоял… тигр, и широко открывая свою огромную зубастую пасть рычал.

Я крепко зажмурился, пытаясь отогнать видение: «Ну откуда в наших краях может взяться хищная, полосатая зверюга?».

Открыл глаза: видение никуда н исчезло. Тигр стоял, переминаясь с ноги на ногу, утробно рычал и потихонечку двигался вперёд. Собаки, поджав хвосты и повизгивая отступали. Огромный зверь прижался к земле, завилял огромным задом и резко сделал громадный прыжок в сторону собак. Собаки разбежались. Тигр помчался за ними и вскоре скрылся из виду. Стало тихо-тихо.

Дети, измазанные до безобразия в черничном, соке бросились к нам. Мы вертели, крутили, ощупывая и осматривая их, поминутно спрашивая: всё-ли в порядке. Наконец убедившись, что с детьми все хорошо, я посмотрел на Екатерину Владимировну:

– Что это было?

– Это были собаки, если вы не заметили, Юрий Алексеевич, – с едкой иронией ответила мне Екатерина Владимировна. А потом серьезно добавила. – Здесь недалеко был исправительно-трудовой лагерь, и у них был питомник служебных собак. Потом учреждение закрыли, сотрудников сократили, а собак выбросили на улицу. Со временем они одичали, сбились в стаи, и доставляют массу неудобств местному населению.

Она прижимала к себе Валечку. Я взял на руки Ваню.

– Я понял, что это были собаки, и даже догадался откуда они. Я слышал про них. Но, что было то, что их напугало?

Она удивленно посмотрела на меня:

– Возможно ваш неопрятный внешний вид, абсолютно недопустимый для педагога!

Я недоверчиво уставился на неё:

– Вы что, ничего больше не видели?

– А что, позвольте узнать, я должна была видеть? Оранжевых ёжиков или летающих коников?

Я не стал говорить о том, что видел сам. У неё очень замечательно получалось в любой ситуации делать из меня дурака. Поэтому просто промолчал, и подхватив на руки ещё и Валечку, направился к детскому дому.

– Юрий Алексеевич, вас отвлечь можно? – Екатерина Владимировна тихонько подошла в то время, как я занимался рассаживанием клубники. Олечка, как всегда, крутилась рядом, что-то копая, разрыхляя игрушечными садовыми инструментами, при этом она напевала, какую-то милую песенку и улыбалась.

Я обернулся – Екатерина Владимировна стояла на дорожке. Её сопровождали двое молодых людей, лет двадцати пяти – тридцати: парень и девушка.

– Здравствуйте, – сказал я. – Слушаю вас.

Екатерина Владимировна неодобрительно посмотрела на мои грязные руки, на затрапезный рабочий наряд и сказала:

– Эта молодая пара, желает усыновить ребёнка. Я пообщалась с ними, посмотрела документы, которые они подготовили: у них всё в порядке. Дело за вами, как за директором.

Я посмотрел на гостей:

– А что подвигло вас к усыновлению? Вы разве не хотите иметь собственных детей?

– Дело не в хотении, – смущенно ответил мужчина. – Дело в том, что мы пробовали, очень долго пробовали, и у нас ничего не получалось. Потом обследовались, и оказалось, что после аварии, в которую я попал в подростковом возрасте, не могу иметь детей: что-то там у меня нарушилось.

– Мы уже пять лет в браке, – добавила девушка. – У нас всё имеется: и квартира, и машина, и дача. Мы любим друг друга. Казалось бы, живи и радуйся, но… вот чего-то не хватает. Человеку необходимо, чтобы был кто-то рядом, чтобы было о ком-то заботиться. Чтобы в доме звучал детский смех и раздавался топот маленьких ножек, чтобы изрисованные обои и разбросанные игрушки, чтобы разбитые коленки и сопливые носы, чтобы первое сентября и подарки под ёлкой, чтобы двойки в дневнике и вызовы в школу. Мы очень хотим, чтобы у нас были дети. Пускай не свои. Но дети.

Я с интересом посмотрел на неё.

– Вы стихи не пишите?

– Немножко, – девушка смущенно потупилась.

– Ну что ж, – сказал я, – Я не возражаю: пусть присмотрятся к деткам, пусть детки присмотрятся к ним. Если найдутся родственные души – будем разговаривать дальше.

Екатерина Владимировна обратилась молодым людям:

– Я же говорила, что наш директор, достаточно толерантный и либеральный человек. Поэтому он против не будет.

Несколько дней, молодая пара приезжала в наш дом. Сначала издали присматривались к детям, потом стали знакомиться ближе. Дети стали воспринимать их как своих, а больше всего внимания паре уделял Ванечка: он с радостью бежал навстречу, как только они появлялись в нашем дворе.

Ксения, так звали молодую девушку, ласково обнимала его, а Алексей брал на руки. Радости Ванечки не было предела.

Наконец, на четвёртый или пятый день, они опять подошли ко мне.

– Юрий Алексеевич, мы определились – мальчик Ваня, мы очень хотим, чтобы он жил с нами, - сказал Алексей. – Чтобы он был нашим сыном.

– А Ваня не против? – я обратился к Екатерине Владимировне.

– Ваня не против, – ответила она.

– Ну что ж, препятствовать не буду, – сказал я.

Молодые люди радостно заулыбались и сжали друг другу руки.

– Но есть одно маленькое обстоятельство, – я посмотрел на Екатерину Владимировну. – Вы не говорили им?

Она покачала головой:

– Ещё нет, документы детей я не показывала, и ничего не говорила. Ждала, когда они определятся. И кроме того, это прерогатива директора, а не старшего воспитателя.

Мужчина и женщина уставились на меня.

– Он, что чем-то болен? С ним что-то не так? У него есть родственники, которые могут претендовать на него? – масса вопросов посыпалась на меня с двух сторон.

– О нет-нет, ничего такого нету, – я успокаивающе поднял руки. – Но есть маленькое обстоятельство, которое зовут Валентина – это его четырёхлетняя сестра. Родители их, два года назад, погибли в автомобильной аварии, других родственников у них нет. Брат и сестра находятся под нашим попечением, и я не имею морального права разлучать их.

Ксения спросила:

– Валя, это та маленькая девочка, в розовом сарафанчике, которая постоянно ходит с Ваней?

Я кивнул.

– Она несколько раз подходила к нам. Я думала о ней, но… но Лёша хотел мальчика, и я не решалась сказать, – она посмотрела на мужа. Тот смущённо улыбнулся и ответил:

– Лёша хотел мальчика и девочку!

Ксения обняла его:

– Я тоже хотела мальчика и девочку.

Я посмотрел на счастливую пару:

– Ну тогда не вижу никаких препятствий. Начинаем процедуру оформления, – я кивнул Екатерину Владимировне.

Она кивнула мне в ответ.

– А на речке бывает столько много раков!

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Мы когда жили в деревне, у бабушки и когда папа не пил, мы ходили с ним на речку. И ловили раков – много-много, целое ведро. А потом мы их варили. Они становились красными, и мы их кушали. Очень-очень вкусно было.

– А на нашей речке тоже они есть?

– Есть. Я тебе точно говорю, на нашей речке их уйма! Пойдём наловим, сварим, всех угостим, тут все и рады будут.

– Пойдём. Только..., – в голосе говорившего зазвучало опасение. – А нам не влетит?

– Да ты что! Мы быстренько: туда и обратно.

Разговор двух сорванцов происходил на заднем дворе. Алёша и Серёжа, больше не думая ни минуты, шустро юркнули через забор и направились в сторону реки. Спускаясь по крутому обрывистому склону, они несколько раз падали, царапались о колючие кусты, но в конце концов, добрались берега. Ребята, конечно, не ожидали, что весеннее половодье сделало своё нехорошее дело: берега, несмотря на стоящую несколько недель жару, оказались очень топкими. И буквально за несколько мгновений, мальчики по колено ушли в зыбкую глинистую почву.

Алёша и Серёжа начали барахтаться, кричать, звать на помощь. Но их никто не слышал. Серёжа, пытаясь вырваться из цепких лап трясины, упал на бок и подняться уже больше не смог: сколько бы он не опирался на руки, те не находили опоры и проваливались в топкое месиво. Ребят потихоньку засасывало всё глубже и глубже. Они охрипли и уже не могли кричать.

***

На ветвях растущей на берегу ивы, сидел Сущик, и не отрываясь смотрел своими бирюзовыми глазами на двух, барахтающихся на топком берегу, мальчишек. Подождав несколько мгновений, будто раздумывая, он поднял лапки к груди, и через мгновение в них появился сияющий ярко-изумрудный огненный шар. Сущик подбросил его вверх и произнес:

– Я ухожу…

***

Многолетнее толстое дерево треснуло, и обломившись упало в реку, недалеко от двух тонущих мальчишек.

Ребята крепко ухватились за ветки, перебирая руками и помогая друг другу, выбрались на твёрдое место.

Вываленные, измазанные в грязи и глине, они пришли в детский дом.

– Не говори никому, где были, – шёпотом сказал Серёжа, глядя как к ним приближается старшая воспитательница.

– Не дурак – знаю, – успел буркнуть в ответ Алёша.

– Вы где были? – грозно спросила Екатерина Владимировна. – Что у вас за внешний вид? Где вы валялись?

– Мы просто гуляли, – сказал Серёжа. А Алёша, носком кеда ковыряя дорожку, молча кивнул

– Гуляли! – возмущению старшего воспитателя не было предела. – Мокрые, грязные! Не хватало только чтобы вы ещё заболели! – не унималась она.–Марш в дом!

– Татьяна Анатольевна! Принимайте, – крикнула Екатерина Владимировна в сторону дома.

На крыльце появилась полная добродушная женщина и увидев горе-воспитанников, всплеснула руками:

– Ай-ай-ай! А ну-ка быстренько домой, в ванну, потом горячего чая!

И подталкивая мурзатых сорванцов в плечи скрылась за входными дверями.

Было уже далеко за полдень. Мы работали в саду, когда послышался стук отпирающейся калитки, и хруст гравия на дорожке под чьими-то шагами. Я посмотрел на приближающегося – это была женщина средних лет, опрятно, но бедно одетая, с усталым изнурённым лицом.

Она подошла к нам, окинула взглядом нашу компанию и спросила:

– Кто главный в детском доме?

Я поздоровался и ответил, что являюсь директором Детского дома. Женщина, окинув взглядом мой затрапезный рабочий вид, с сомнением посмотрела на меня, чем заслужила одобрительное хмыканье со стороны Екатерины Владимировны.

Я слегка покосился на старшего воспитателя, улыбнулся краешком рта, и повторил:

– Я директор этого детского дома. Меня зовут Юрий Алексеевич. С кем имею честь?

– Меня зовут Светлана Сергеевна, - представилась женщина.

– Очень приятно. Чем обязаны вашему визиту?

– Я узнала, что у вас, содержатся две моих дочери. Близняшки.

Мы с Екатериной Владимировной переглянулись. Я посмотрел на женщину и сказал:

– Да, действительно, в числе наших воспитанниц есть две девочки-близняшки: Алёна и Вероника.

– Это мои дети! – сказала Светлана Сергеевна. – Мне пришлось оставить их несколько лет назад.

– И, что вы теперь хотите? – перебила её Екатерина Владимировна.

– Я хочу вернуть своих детей.

– Насколько я знаю, – старший воспитатель взяла разговор в свои руки. – Из личных дел девочек, их мать злоупотребляла алкоголем, вела асоциальный образ жизни, и отказалась от них, когда им было по два с половиной года. Сейчас им уже более шести лет. Большую половину своей маленькой жизни они не знали, что такое мать и материнская любовь. Каким образом вы собираетесь вернуть детей?

Екатерина Владимировна, почему-то была настроена крайне негативно по отношению к внезапно нашедшейся матери близняшек.

Светлана Сергеевна, явно не ожидавшая такого приёма, растерялась.

– Понимаете, я уже более года не употребляю спиртного. Вообще, никакого и ни по какому поводу. Я не лечилась, не кодировалась – это моё сознательное решение. У меня есть жильё. Неплохая работа. Есть человек, который меня любит и согласен любить моих детей. И я очень хочу вернуть своих дочерей. Я ведь имею на это право? – она посмотрела на меня,

– Конечно имеете, – мягко, стараясь скрасить выпад Екатерины Владимировны, ответил я. – Но дело в том, что у нас, в нашем детском доме заведено такое правило: дети сами решают хотят они или не хотят быть усыновлёнными или возвращёнными в свои семьи.

– Но ведь это же неправильно! Всё должно исходить от родителей! – воскликнула она.

– Естественно, инициатива исходит от взрослого человека, и мы делаем всё возможное для усыновления или возвращение ребенка в лоно родной семьи. Но только в том случае, если ребенок сам, сознательно этого хочет.

– Но ведь это не по закону!

– Да, не по закону, но поверьте мне, мы найдём другие рычаги влияния и воздействия, чтобы детей вам не вернули, если они будут категорически против.

Светлана Сергеевна опустила глаза.

– Я могу хотя бы на них взглянуть? – тихо спросила она.

– Ну конечно, можете! И не только. Общайтесь, встречайтесь, находите точки соприкосновения. И если желание воссоединиться будет обоюдным, мы приложим все усилия для того, чтобы девочки вновь обрели мать и семью.

Женщина подняла глаза и посмотрела сначала на меня, потом на Екатерину Владимировну. Та, слегка оттаяв, улыбнулась и кивнула.

– Где я могу их увидеть? – спросила женщина.

– Не сейчас. Всему своё время: у детей полдник. Да и мы собрались немножко почаёвничать, – я указал на столик под яблоней, где пыхтел дымящийся самовар, который растопил хозяйственный Михалыч. – Поэтому прошу вас, присоединяйтесь. Побалуемся чайком. А через пол часика, дети будут идти мимо по дорожке, на игровую площадку, тогда вы и сможете их увидеть.

Помыв руки в, висящем тут же на столбике, рукомойнике, мы расположились за столом. Михалыч разливал ароматный чай по чашкам, и мы пили его вприкуску с печеньем.

Светлана Сергеевна, поначалу робко сидела на краешке скамьи, и не притрагивалась к угощению, но видя, как Михалыч, по-домашнему, как-то уж очень уютно, прихлёбывает обжигающий чай из блюдца, и каждый раз, жмурится, топорщит пышные седые усы и отфыркивается, как кот, она невольно заулыбалась, расслабилась, немножко освоилась и рассказала свою довольно-таки банальную и обычную историю, характерную для любого времени.

По молодости, Светлана Сергеевна кутила на полную катушку: пила, гуляла, не отказывала себе ни в каких радостях жизни, а в один прекрасный момент забеременела, и появились на свет две очаровательные девчушки, две близняшки, которых она пыталась содержать и как-то воспитывать, продолжая вести весёлый образ жизни. Потом лишили родительских прав, девочек отдали в приют, а после перевели в детский дом. Где-то год назад, она вдруг решила остепениться, и сама себе дала слово, что больше никогда в жизни не будет пить спиртного. Слово своё держит: не пьёт ничего – ни пива, ни шампанского, ни по праздникам, ни по великим юбилеям. Устроилась на работу, получила комнату в общежитии, встретила человека, который во всём и всегда её поддерживает. И вот теперь, поговорив с ним, решила вернуть своих детей.

Пока мы слушали её историю, полдник у детей закончился, и они в сопровождении Татьяны Анатольевны, по дорожке, пошли в сторону игровой площадки. Первыми, как всегда, пробежали неугомонные Алёша и Серёжа, за ними чинно прошествовали Ксюша и Юля, задумчиво ковыряя в носу прошёл пухляш Мишка, прискакала моя любимица – Олюшка, забралась ко мне на колени, и сразу же начала рассказывать о том, чем её кормили, и как птичка залетела прямо в детскую столовую. Последними, держась за руки, шли Алёна и Вероника.

Светлана Сергеевна, не отрываясь смотрела на них. Девочки прошли мимо, и уже удалились на несколько метров, когда вдруг остановились, синхронно обернулись и посмотрели на нас. Несколько мгновений они рассматривали сидящую незнакомую женщину, потом с радостными криками:

– Мама!

Бросились к ней и повисли у неё на шее.

Мать, рыдая обняла дочек, поочерёдно целую то одну, то вторую: в макушку, в щёки, в лоб, в мокрые от слёз глаза.

Глядя на эту сцену, Михалыч, что-то задумчиво хрюкнул и отвернулся. Екатерина Владимировна тоже смотрела в сторону, но я видел, как предательский дрожали её губы, и блестели из-под очков глаза. Честно говоря, у меня самого, от всего увиденного, спазмом сдавило горло и на глазах выступили слёзы.

Я обернулся к старшей воспитательнице:

– Ну что ж, Екатерина Владимировна, будем помогать вернуть детишек маме.

Она посмотрела на меня долгим взглядом и кивнула.

А мать, ничего не видя и не слыша вокруг, продолжала обнимать и целовать своих малышек.

Две следующих недели, я провел в областном центре. Время прошло быстро, незаметно и, главное, весьма продуктивно. Благодаря Юлии Борисовне, мне удалось добиться не просто многого, а очень многого – был увеличен штат сотрудников на три единицы, выделены средства на полную реконструкцию здания, а главное, благодаря этой энергичной и душевной женщине, на время реконструкции Дома, воспитанники полным составом, выезжали на побережье Черного моря в санаторий.

Так что, возвращался я в приподнятом настроении, с хорошими вестями и подарками.

Тем хуже был контраст, от того, что ожидало по приезду.

Екатерина Владимировна встречала меня у крыльца Дома. Рядом топтался, отводя взгляд Михалыч. По их лицам, я понял, что за время моего отсутствия, что-то произошло. На невысказанный вопрос, Екатерина Владимировна разрыдалась в голос:

– Юрий Алексеевич… Оленька… Наша Оленька…

Сквозь слёзы и причитания мне с трудом удалось вытянуть из неё информацию.

На второй день после моего отъезда, у Олюшки, поднялась температура. В больнице сказали, что это прогрессирует основное заболевание, что ничего не могут сделать, и предложили, даже не предложили, а настоятельно рекомендовали проводить радикальную терапия, то есть химию и облучение. Из Екатерины Владимировны, ссылаясь на крайне неблагоприятный исход, выбили письменное согласие.

– Они сказали, что она умрёт без этого лечения! – рыдая говорила воспитатель. – обещали улучшение состояния, и даже, что есть шанс на полное выздоровление. До вас мы дозвонится не могли.

Она виновато посмотрела на меня. Я махнул рукой – продолжайте.

– А сегодня, позвонили, и сказали, чтобы Оленьку забирали… Умирать… Домой… Сюда. Сказали, что лечение не дало ожидаемых результатов. Жить ей осталось несколько часов, максимум день. В больнице она не нужна. Только место в реанимации занимает.

И слёзы вновь хлынули по её лицу.

Я обернулся к Михалычу:

– Заводи!

Тот, получив чёткие указания, встрепенулся и быстро направился к УАЗику.

Через полчаса я входил в больничные двери. Быстро, перепрыгивая сразу через две ступеньки, поднялся на пятый этаж, в реанимационное отделение.

– Где она? – спросил я у молоденькой медсестры.

– Мужчина, сюда нельзя! – воскликнула она.

Я отмахнулся:

– Где она?

– Мужчина, это реанимация…

На шум, из своего кабинета, вышел доктор Железняков.

– Пропусти его, – бросил он медсестре. И посмотрел на меня. – Юрий Алексеевич, поверьте, мы сделали всё возможное, и даже больше – лучшие зарубежные специалисты проводили лечение для вашей воспитанницы. Но, поймите, что-то пошло не так. Никто не застрахован от ошибок…

– Практиковались? – я смотрел ему прямо в глаза.

Он отвёл взгляд:

– Юрий Алексеевич, поймите…

– В морду бы тебе дать, – перебил я его. – Да мараться не хочется. Где она?

Железняков махнул рукой:

– Там.

Олюшка, лежала на кушетке в коридоре у лестничной клетки, в самом тёмном закутке. Даже в полутьме было видно, как за эти несколько дней она изменилась. Глаза были полуприкрыты, тоненькие ручки лежали поверх простыни, сливаясь с белизной ткани. Лицо было не просто белым, а отдающим нездоровой желтизной. Синие губы сжаты в тонкую полоску. На голове не было не единого волоска – её дивные каштановые локоны исчезли безвозвратно, даже бровки и реснички куда-то подевались.

Я стал рядом с ней на колени и погладил по безволосой головке. Веки Олюшки дрогнули, глаза приоткрылись, она посмотрела на меня и попыталась, что-то сказать.

– Молчи, мышонок, молчи. Я здесь. Всё будет теперь хорошо.

Я взял девочку на руки и пошел к выходу.

Доктор Железняков, что-то говорил нам вслед, но я его не слышал. Я нёс свою дорогую ношу домой, к тишине и спокойствию. Туда, где её любят и всегда будут любить.

Я нёс её на руках от самой машины. Худенькое детское тельце прижималось ко мне, тонкие ручонки обвивали мою шею. Я шёл медленно. Оленька тяжело дышала у меня на руках. Я шёл и тихонько приговаривал:

– Всё хорошо, маленькая. Всё хорошо, мышонок. Всё будет хорошо.

Михалыч, опережая нас, бросился открывать калитку, и замер. А когда мы подошли ближе он стянул с головы свою помятую кепку и по щекам его, покрытых седой щетиной, потекли слёзы.

Мы шли по двору.

Гравий скрипел под моими шагами. Цветы, высаженные вдоль дорожки, встречали нас разноцветьем и фейерверком красок.

Я шёл, и нёс свою дорогую ношу.

Навстречу нам выбежала Екатерина Владимировна, увидев нас застыла на месте прижав руки ко рту:

– Юрий Алексеевич, что же ты такое? Что это будет?

– Всё будет хорошо. Идите к детям...Хотя постойте.

Я на миг остановился, достал из кармана бумажник и протянул ей:

– Вот возьмите. И сегодня же, купите то платье Снежной принцессы. Я хочу, чтобы она была красивая. Самая красивая.

Я шёл по двору, а на руках у меня умирал ребенок.

Из окон второго этажа на нас смотрели дети. Наши старожилы: Ксюша и Юля, одной – четыре, второй – пять, попрыгушки-поскакушки, непоседы и задиры – даже мальчишки от них иногда получали; два друга не разлей вода – Алёша и Серёжа; Мишка, местный пухляш, бутуз и выдумщик. Новенькие, недавно прибывшие в наш детский дом: Маша и Катя, Слава и Вовчик – все с тяжелой судьбой.

Я поднялся к себе в комнату, положил Олюшку на кровать, укрыл одеялом. Она открыла глаза и тихо-тихо, так, что я едва расслышал, сказала:

– Ты ведь не уйдёшь, правда? Ты побудешь со мной?

- Конечно, малышка. Я буду рядом. Я всегда буду рядом, – глядя на неё ответил я.

Олюшка взяла меня за руку, и тут же заснула. А я так и сидел, боясь пошевелиться, прислушиваясь к её неровному хриплому дыханию. А за окном алел закат: огромное красное солнце садилось где-то за лесом. Наступала ночь. Я сидел и смотрел то на закат, то на неё, и не заметил, как уснул сам.

***

А на чердаке, вокруг большой жёлтой стеариновой свечи, собрались Сущики. Они молча сидели и смотрели на неверное пламя свечи, которое трепетало от лёгкого сквознячка.

Наконец один из них поднёс коротенькие лапки к оранжевой грудке и через мгновение, в них появился сияющий ярко-изумрудный огненный шар. Маленькое существо в виде дракончика с перламутровыми крылышками направило шарик в сторону свечи и произнесло:

– Я ухожу…

И исчезло.

Пламя свечи вспыхнуло ярким зелёным светом и стало больше.

Один за другим, Сущики подносили лапки к груди и направляли зелёные шары в сторону пламени свечи. Со всех сторон слышалось:

– Я ухожу…

Пламя свечи окрасилось зелёным цветом, и стало невероятно огромных размеров. Это продолжалось несколько минут, потом пламя стало постепенно уменьшаться и угасло окончательно. А вокруг погасшей свечи и на чердаке никого не было.

***

Я проснулся от того, что кто-то сжал мою руку. Мне снился хороший сон, и очень не хотелось возвращаться в реальность, зная, что меня ждёт.

Нехотя открыл глаза, и посмотрел на лежащую на моей кровати девочку, ожидая увидеть всё что угодно, но только не это. На меня смотрели огромные зелёные глаза в обрамлении густых ресниц. Цвет лица, ещё вчера бывший мертвенно-бледным приобрёл нормальную окраску. Синюшные губы стали обычного розового цвета. Дыхание было ровным и спокойным. Она лежала и улыбаясь смотрела на меня.

– Доброе утро, папа, – сказала Олюшка.

А я смотрел на неё, плакал и гладил по жёсткому ёжику тёмных волос на её голове.

Молодая женщина, в легкомысленной розовой футболке с нарисованным весёлым мышонком, в свободных, чуть выше колен, шортах, и сандалиях на босу ногу, открыла калитку и не спеша двинулась к крыльцу по дорожке, густо обсаженной цветами. Не дойдя пару метров, она остановилась и посмотрела на дом. Перед ней было добротное кирпичное двухэтажное здание, окрашенное в жёлтый солнечный цвет, с высокими дверьми и огромными окнами. Над крыльцом висел большой портрет первого человека, полетевшего в космос. Ниже, на длинной вывеске шла надпись большими буквами: «Детский дом имени Юрия Алексеевича Гагарина».

Девушка некоторое время разглядывала изображение первого космонавта, а потом поднялась по невысоким каменным ступеням и открыв дверь вошла внутрь.

Справа от входа, находился столик вахтёра.

– Вы к кому? – спросил улыбчивый молодой человек, в синей униформе охранника.

Девушка молча протянула ему бумаги. Молодой человек, внимательно изучив их, вернул ей, улыбнулся и сказал:

– Добро пожаловать, дети сейчас в игровой, это по коридору...

– Спасибо, я знаю, – также с улыбкой, ответила ему девушка. И пошагала гулким коридором.

Навстречу ей вышла пожилая дама, в строгом деловом костюме, с седыми волосами, собранными в пучок на затылке.

– Добрый день, – сказала дама.

– Здравствуйте, – ответила девушка.

– Я так понимаю, вы наш новый директор? – дама внимательно посмотрела на неё.

– Да, – девушка протянула даме руку и хотела, что-то добавить.

Но дама, сделала вид, что не заметила протянутой руки и поджав губы сказала:

– Я не знаю, кто и как назначил вас сюда директором! Но имейте в виду, фривольный вид одежды здесь недопустим! У нас принят деловой стиль: брюки или юбка, пиджак, блузка! А волосы должны быть аккуратно уложены в строгую причёску!

Ничуть не смутившись, девушка опустила руку, убрала непослушную каштановую прядь, нахально лезущую в глаза, и улыбнулась:

Сказав это, девушка тряхнула роскошной гривой каштановых волос и отправилась дальше по коридору. А дама удивлённо смотрела ей вслед.

В игровой комнате дети были заняты кто чем. Кто рисовал, кто прыгал, кто бегал, а кто и просто задумчиво сидел на полу в окружении игрушек.

Девушка, сняв у двери босоножки, прошла в комнату и уселась прямо на пол, среди играющих детей. И отбросив непослушный каштановый локон с глаз, сказала:

– Здравствуйте, дети. Я ваш новый директор. Зовут меня Ольга Юрьевна Гагарина.

На неё настороженно уставились десять пар глаз. Наконец, одна совсем маленькая девочка, подошла к ней и сказала:

– Ты, как первый космонавт? – и указала пальчиком в сторону.

Девушка посмотрела туда, куда указывал маленький пальчик, и увидела, что на огромной стене висит большой портрет Гагарина.

Портрет висел в обрамлении множества снимков и детских рисунков. Девушка встала и подошла к стене. Некоторое время она их внимательно разглядывала. Потом её взгляд остановился на чёрно-белой фотографии, на которой немолодой мужчина в очках, на фоне новогодней ёлки, держал на руках маленькую девочку в платье Снежной принцессы.

Девушка долго, не отрываясь смотрела на снимок, и одними губами произнесла:

– Доброе утро, папа.

Тем, кто по зову сердца отдался всецело воспитанию и заботе о детях, посвящается...

Свидетельство о публикации №1681 от 18.04.2025 в 09:54:34

Доброе утро

Отзывы