Полчаса июльского счастья

Ольга Вологодская [ElenaZvekova] | 18.05.2025 в 15:21:36 | Жанр: Рассказ

Полчаса июльского счастья


– Билетов нет! – два простых слова от громкой невидимой при моём росте тётеньки означают одно – последний автобус в наше село этим июльским днём будет трястись три с половиной часа без нас – без меня и моей мамы, которая в панике подхватывает меня на руки и пытается пропихнуть мою голову, увенчанную синими бантами, в узенькое отверстие. Я от ужаса зажмуриваю глаза, чтобы не видеть громкую тётеньку. Но шантаж не срабатывает:
– Сказала, билетов нет. Следующего пропустите.
Очередь сочувственно вздыхает, возмущается и легонько подталкивает нас подальше от окошка. Я благополучно опускаюсь на положенный мне в моём шестилетнем возрасте рост. Мама тем временем тянет одной рукой меня, а другой тяжёлый чемодан к выходу. Я знаю, что случится дальше. Мы поедем на выезд из круглого города. Иначе его не назвали бы так. Город начинается со слова шар, а значит, он круглый. На выезде круглого города мама выставит меня, как щит, перед собой возле двух столбиков, к которым приколочена узкая, когда-то, возможно, белая доска. Сейчас она серая и усыпана мелкими лепёшками грязи. Я ещё не умею читать, но знаю, что на ней написано. Пять жирных букв, перечёркнутых косой красной линией, читать следует так: Шарья. Зачем перечёркивать город красной линией, я не понимаю. Ответ от мамы, что здесь заканчивается Шарья, меня вводит в ещё более загадочное состояние. Потому что с обратной, более белой стороны, на которой и грязи поменьше, Шарью перечеркнуть красной линией позабыли.
Водители редких грузовиков всегда тормозят. Мама говорит: «Жалеют ребёнка». Они жалеют ребёнка, то есть меня, ещё больше, когда узнают, что нам нужно туда, куда ехать три с половиной часа. А они туда не едут. То есть в Павино они не едут. А нам всегда нужно как раз туда, то есть домой. Но есть ещё вариант, если повезёт. Можно трястись от красной линии два часа и успеть приехать в село Пыщуг, догнать последний автобус, ведь там на него берут даже без билетов. Наверное, потому что если ехать час с половиной, то билет и не нужен.
Мама прерывает мои размышления о грузовиках и билетах и с трудом заталкивает меня в городской автобус, следом волшебным способом протискивается сама с чемоданом, на который меня и усаживает. После долгой неровной езды по выбитому, но асфальту мы выскакиваем не возле Шарьи с красной линией, а возле бесконечного решётчатого забора, к которому прилеплено серовато- кирпичное здание, окружённое странными палками с проводами, их жуть как много, больше чем десять, это точно. Потому что после десяти я сбилась. А считать несколько раз по десять зачем? Всё равно не пойму, сколько это. На всех этих проводах талдычат вороны и галки, на редких берёзах вдоль забора дерутся воробьи, затем они мирятся и бултыхаются в тёплых летних лужах. Сердце моё бултыхается вместе с восторженными воробьями, когда мама бежит к этому серо-кирпичному зданию, приговаривая:
– А вдруг повезёт?
Я, подпрыгивая следом, наверное заразившись от воробьёв, приговариваю:
– Повезёт, повезёт.
Если повезёт, через полчаса мы будем дома. А полчаса – это вам не три с половиной с билетом и не два на грузовике и полтора без билета, но на автобусе. Конечно, я ещё не очень понимаю разницу между полчаса и три с половиной по-взрослому, но ясно совершено: полчаса – это быстро, а три с половиной, даже если их поделить на два и час с половиной, – это долго, ужасно скучно, если и уснуть, что не всегда выходит из-за ям, куда то и дело проваливаются и автобусы, и грузовики.
Мы бежим с моими мыслями и с мамой в аэропорт. Фантастическое слово «аэропорт» превращает стёртые ступени в волшебные, что ведут в невидимый сказочный дворец, а не в комнаты, чьи стены покрыты синей облупившейся краской. Ведь в этих комнатах ходят неземные люди.
Рабочий день ещё не закончился и неземных людей много, я не отрываю от них глаз, кажется, даже не моргаю, пока сижу на твёрдом коричневом чемодане с металлическими проржавевшими рамочками- замочками, отчего чемодан для подстраховки перетянут крепкой бечёвкой, чтобы не потерять добро по дороге, как говорит мама. Но не успеваю я наглядеться на неземных людей – в основном это неземные дядечки, – как к чемодану подлетает ситцевая в серую полоску юбка моей мамы, сама она легко подхватывает тяжеленный чемодан и одновременно дёргает мою руку, и мы мчимся ещё за одной, только уже не громкой, а страшной тётенькой в тёмно- синей юбке и серой мужской рубашке. Тётенька всё время оглядывается и кричит шёпотом:
– Быстро, быстро, быстрее. Пять минут до отлёта.
Мне кажется, что от этих слов я взлечу раньше времени прямо над полем, которое утыкано самолётами. Они огромные, все с крыльями, колёсами и с хвостами. Стальные птицы. Это кто-то сказал так про самолёты, а я услышала и запомнила. Но я не взлетела, а всё-таки добежала с мамой, как говорится, вовремя. После этого повторяющегося страшной тётенькой весь наш бег «быстро- быстро» мы оказываемся внутри кукурузника. Усаживаемся на жёсткие сиденья-боковушки, к которым и меня, и маму страшная тётенька прищёлкивает поясами с металлическими, без ржавчины застёжками- замочками. Вернее, прищёлкивает она только маму, а меня просто привязывает.
– Твоя талия ещё не талия, а моя талия уже не талия, – припевает тётенька, после чего суёт мне в руки плоский бумажный конверт на случай оказии.
Но даже оказия меня не страшит. Я лечу на кукурузнике второй раз в жизни. Ни мама, ни страшная тётенька не замечают захлёбывающийся восторг в моих глазах и в моей «талии не талии». Я просто очумела от счастья. Вместо трёх с половиной долгих часов в шатающемся, проваливающемся в неиссякаемые ухабины бездорожья транспорте, вместо шумящего и рычащего автобуса или грузовика этим июльским днём на полчаса я стану неземным человеком.
В руке моей теплеет, и я не сразу осознаю, что это страшная тётенька суёт мне в руку мятный леденец.
– Тошнить не будет, – улыбается она и становится совсем не страшная.
Я разворачиваю бумажку, кидаю леденец в рот, бумажку беспокойно тереблю в руках.
– Давай сюда, – приходит на помощь окончательно нестрашная тётенька, и бумажка исчезает в её кармане, отчего я прихожу в полный восторг, даже в больший, чем от леденца, который приятно болтается у меня под языком, пока кукурузник болтается при взлёте и дрожит, как автобус и грузовик в одной яме и даже сильнее.
Я отвожу взгляд от кармана, прилепленного к серой рубашке тётеньки, и вытягиваю шею к окошку- шарику. Их много. Но меньше десяти, и потому я могу их сосчитать: восемь кругляшей- окошек. Я разглядываю то, что плывёт под нами. Дома-дома-дома, высокие и невысокие, они мелькают среди деревьев, которые сверху кажутся кустиками. Но дома быстро сменяются нескончаемым тёмно- светлым лесом. Но в основном тёмным, потому что тёмный – это ёлки, светлый – это берёзы. Лес делится на две части узкой лентой
дороги. Сверху мне видно, что дорога вовсе не прямая, как кажется, когда едешь по ней три с половиной часа. Сверху дорога похожа на извилистую речку Вочь, что протекает в нашем Павино.
Леденец становится всё меньше, а тёмный лес всё больше, и если вначале между дорогой и лесом вспыхивали яркие зелёные поля с небольшими деревушками и посёлками, где можно разглядеть фигурки- точечки земных людей, то вскоре лес взял дорогу в плен, и она превратилась из реки в ручей, чья узкая ленточка едва виднеется между ёлками великанами.
– Не дай бог заблудиться в такой чаще, – шепчет мама.
– И не говорите, – отвечает тётенька и снова суёт мне в потные ладошки леденец.
Я представила, как мы все втроём заблудились в этой чаще, где волки, медведи, непроходимые завалы упавших ёлок, торфяные болота с клюквой, ещё пока не красной, так как до осени далеко, и стаи комаров, что скушают тебя быстрее волков.
Но сверху лес для меня подобен морю-океану, что есть где-то там, на краю земли, лес сейчас звучит песней, что исполняют ранним летним утром соловьи, – волнистой, пенной, чарующей песней. Мой взор прикован так же крепко, как ранее к неземным людям, к тёмному бесконечному лесному маршу, конца которому нет нигде. Лесное море тянется до небес, уходит в синеву, и когда появляются дома, дома, дома и поля, поля, поля между этим вечным морем, я теряюсь. Меня спасает нестрашная тётенька. Она легонько дёргает мой пышный бант:
– Где путешествовали?
Но ей вместо меня почему-то отвечает моя мама:
– В Ленинград к брату ездили.
Нестрашная тётенька, однако, на маму не смотрит, она смотрит на меня:
– И что понравилось больше всего?
Тут я успеваю раньше мамы:
– На экскалваторе в метро кататься.
Мама и нестрашная тётенька дружно хохочут, и я вместе с ними, потому что кататься на «экскалваторе» в метро действительно весело.
– И ты не боялась? – сквозь смех выдавливает тётенька.
– Нисколечко, – гордо отвечаю я.
– А лететь на самолёте тебе тоже не страшно?
Я мотаю головой и отворачиваюсь в окно-кругляшок, а нестрашная тётенька начинает сетовать, что сегодня почты много, больше обычного, и всё из-за вчерашней грозы, так как вылеты вчера все отменили, и та гроза прорву бед понаделала. На мамин вопрос о бедах нестрашная тётенька сообщает, что молния попала во многие дома и даже к её соседке бабушке Симеоне. Видите ли, она глухая и уснула под работающий телевизор, который всё одно не слышит. Ну, молния и бабахнула в антенну на крыше, и телевизор вспыхнул. А бабушка Симеона вместо того, чтоб из дома убегать, кинулась к ведру с водой и ну ковшом поливать. К счастью, её не убило. А потом её сосед дед Арсений из дома вывести успел. Мама охает, говорит, что с грозой шутки плохи, и тут же и мама, и нестрашная тётенька соглашаются, что к августу, к самому сенокосу грозы, чай, закончатся. Нужно будет траву покосить и успеть высушить да сено сметать, а там дождь не страшен. Затем они обсуждают загадочный крепдешин и спорят, что летом носить лучше – сатин или ситец. При слове «ситец» меня вдруг вскидывает вверх, и если бы не прочный узел, я, вероятно, очутилась бы под потолком стальной птицы. Но вместо этого внутри меня прыгает нечто вверх, а я сама вниз. И ещё раз и ещё. Тётенька спешит успокоить:
– Не бойся, малышка, это ямы воздушные.
Я и не боюсь, но на всякий случай раскрываю бумажный конверт, превращая его в пакет, ведь второй леденец уже давным- давно исчез. Вглядываюсь в пустоту пакета и размышляю над воздушными ямами. Спрашивать у мамы бесполезно, она ответит то же, что и раньше, что это такие ямы, как на земле, только в воздухе. Но почему тогда я их не вижу? Почему их не видит лётчик? Ведь тогда их можно объехать, точнее облететь, и тогда никого не стошнит.
А может, их в этом месте так много, что не объедешь и не облетишь? Я отворачиваюсь от пакета и пытаюсь разглядеть невидимую яму, но кроме неба, леса, полей, домиков и земных людей- точек ничего не вижу.
Спросить у нестрашной тётеньки я стесняюсь. Это очень страшно – спрашивать у незнакомых людей о чём-то, даже если перед этим они тебе дали мятный леденец.
И я продолжаю смотреть в кругляшок- окошко. Это вкуснее всех леденцов на свете – просто смотреть в окошко кукурузника, слушать тарахтенье мотора, лететь над бесконечным миром и быть неземным человеком целых полчаса в этот июльский день и думать, какое это счастье, когда иногда нет билетов на последний автобус.









Свидетельство о публикации №2441 от 18.05.2025 в 15:21:36

Войдите или зарегистрируйтесь что бы оставить отзыв.

Еще никто не оставил отзыв к этому произведению.