П А М Я Т Ь

Горева Анна [172-Goreva] | 14.06.2025 в 18:41:45 | Жанр: Рассказ

Извилистая трещина на потолке пробивала себе путь от тускло-жёлтых обоев стен вдоль стыка плит перекрытия. Она бежала слабым, но целеустремлённым ручейком, день ото дня пробивая дорогу к противоположной стене комнаты. В последнее время Иван Панфилович заметил, что её направление стало меняться. Русло трещины вильнуло зигзагом и устремилось в сторону высокого арочного окна. «Пора уже к свету», – подумал старик и повернул голову на подушке к примитивным, за много месяцев изученным узорам обоев.

Ясное сознание в девяносто шесть лет – Это уже не подарок. В таком возрасте жизнь вообще тяжела. И хорошо бы этого не осознавать, не помнить, что у тебя болело вчера, не наблюдать, как твоё немощное тело игнорирует твои желания. Хорошо не понимать, кто и зачем к тебе приходит или почему не приходит, что он сделал для тебя в этой жизни, и с ещё большим раздражением – чего не сделал … Санитарка не поменяла ему простынь, и он лежал одной стороной в чём-то мокром, жгучем. Бедро чесалось. Во рту пересохло. Здесь, в доме престарелых, каждый чувствовал себя обиженным. Если не потерял память.

И теперь ещё эти жуткие воспоминания. Они стали преследовать Ивана Панфиловича не только во сне, но и вклинивались в явь, накладывались на бледно-жёлтые обои и заросший паутиной потолок: гогочущие слюнявые рты с кривыми зубами, вытаращенные в азартном безумии глаза, которые не смог забыть, блестящие пуговицы и раскалённое железо. В страхе он теперь кричал по ночам. Медсёстры вкалывали ему что-то, и он опять проваливался в тот же чудовищный ужас. Огонь и холод, дикая боль в руках и тянущая боль в груди.

– Скоро уже? – спросила медсестру маленькая ухоженная женщина в инвалидном кресле. – Порядком мы уже от него устали. Я, конечно, никому не желаю смерти… Я женщина добрая, за всю жизнь никому плохо не сделала и зла не пожелала. Но этот… Хам и кляузник! – Она сердито посмотрела на спящего старика с приоткрытым беззубым ртом. Серый пух оставшихся волос влажными прядями торчал в разные стороны.

– Да уж!.. – поддержала пожилая медсестра Лидия, поправляя капельницу у старика. – Хоть и жалко его. А его тетрадочка? Видели? Всё ведь записывал: кто отсутствует, кто ему судно не принёс, столовая порции не докладывает … Вот я уверена, что выговор мне из-за него влепили. Кто ещё мог знать, что я ушла во время дежурства?

– Думаете, записывал? – Дама с презрением кинула взгляд на Ивана Панфиловича. – Мне кажется, у него память, как у слона. Я на прошлой неделе в столовой лишнюю тарелку супа у Клавдии выпросила, так он мне припомнил всё, что Клава мне по доброте душевной уступила. Когда, сколько, всё ведь помнил.

–Да-да! – грузный инвалид с одышкой и на костылях протиснулся в дверь комнаты. – Сам видел – везде подслушивает, подглядывает. И всё время со своей книжечкой. Нигде её не оставляет, постоянно в руках носит. – он вытер лоб рваной тряпочкой. – Наверняка, на всех доносы писал!

– Говорят, он при немцах полицаем в своём селе был! – шепотом добавила дама на коляске.

– И не удивительно с таким-то характером! – просипел в тряпочку толстяк.

– С каким характером? – раздался скрипучий голос из-под одеяла соседней кровати, – Он тогда совсем мальчишкой был.

– Доносы в то время и дети писали, – не сдавалась дама на коляске, – а этот вон, – она небрежно кивнула в сторону Ивана Панфиловича, – этот по привычке до сих пор пишет. Психология у него такая…

– Может, это… пока он тут… посмотрим, что там в его книжице? – толстяк закашлялся. – Будем знать, на кого он ещё что накопал. – Он вопросительно оглядел присутствующих.

Дама на коляске смущённо отвела глаза на окно, предоставляя возможность решать за неё. Медсестра выглянула в коридор и плотно закрыла за собой дверь.

Понимая, что вся ответственность ляжет на неё, она прошептала: «Прости, Господи!» и пошарила в висящей на стуле одежде, приподняла углы матраса. Она протянула руку к подушке старика. Иван Панфилович застонал в забытьи, и она быстро отдёрнула руку к уху, как бы поправляя тяжёлую серьгу с жёлтым камнем.
 
Выждав минутку, Лидия продолжила. Она дотронулась до подушки и опять замерла. Старик в глубоком бредовом аду вновь застонал.
Аккуратно, одними пальцами медсестра нырнула под подушку.
Пошевелила пальцами – ничего. Внезапный резкий толчок – и старик схватил Лидию за руку. Язык прирос у неё к нёбу, она не смогла даже пискнуть. Иван Панфилович смотрел на неё через слипшиеся веки невидящим взглядом. Как будто бы сквозь неё.

Дама на коляске и толстяк тоже не смели пошевелиться. Через пару минут, старик ослабил хватку и опять ушел в небытие.

Лидия вытянула двумя пальцами из-под подушки старенькую тетрадь в клеёнчатой обложке с пожелтевшими листками. Открыла наугад. На верхней строчке перьевой ручкой было аккуратно выведено детским почерком «6 ноября 1941 года». Пробежав глазами по строчкам, Лидия перелистала быстро тетрадь и подняла испуганные глаза на заговорщиков.

– Я прочитаю?

Молчание она приняла за согласие.

– «В этот день немцы меня не били. И маму не били. Они отобрали у мамы Серёженьку и бросили его в колодец. А одеяльце осталось в руках у мамы. Мама не плакала. Она упала. Папу в этот день они, наверное, тоже не нашли, потому что всё время спрашивали, где он». – Лидия перевернула страницу. – «Седьмое ноября. В праздник нас с мамой бросили в компостную яму на заднем дворе. Это чтоб никто не праздновал. Летом яму заполнить не успели. Поэтому она оказалась глубокой. Было холодно. Мама меня обнимала и плакала. Мы с ней пели революционные песни. Тихо-тихо чтоб никто не услышал. К вечеру за нами никто не пришёл, и мы спали в яме». «Восьмое ноября. Утром был мороз. В яме на стенках появился иней. У мамы на ногах распухли пальцы. Пришли немцы, окатили нас водой и ушли. Очень хотелось есть. Мы ели землю. Потом мы ещё три дня ели в яме землю. Мама постелила шаль на землю и легла вокруг меня…» – Лидия вытерла слёзы и перевернула ещё несколько страниц. – «Двадцать третье ноября. В этот день опять выпал снег. Папу и других партизан вывели босиком. Они дрожали сильно. У папы не было глаза и обеих рук. Немцы что-то кричали, но я не понял».

Она перелистнула ещё несколько страниц. 23 мая 1947 года.

– «Сегодня воспитательница обыскивала нас. Нашла у меня в кармане крошки хлеба. Я их копил для Митьки. Он болеет чем-то. Она отвела меня в холодную и избила. А всем сказала, что я готовил побег. Тварь! Теперь уже точно сбегу!» «Двадцать пятое июня. Три дня назад вызывал к себе начальник лагеря. Я как дурак обрадовался, что поощрит за докладную записку, которую он просил. Там про Дёмушку и Володю. А он, контра, стал меня трогать и обнимать. Пришлось отвесить ему оплеух. Он вызвал конвой. Били меня дня два. Выбили зубы, сломали, кажется, ребро. Опять бросили в холодную. Я всё равно выживу. Вам всем назло! Я на ваших могилах станцую, подонки. И за умершего Митьку вам…»

– Ну, хватит уже! – Дама на колёсах раздражённо развернулась и поехала в коридор, – Нечего чужие секреты по ветру рассеивать. Нет там ничего, что нам нужно.

– Ну, что, полицай? Да? – иронично проскрипело из-под одеяла. – Общественники, мать вашу!..

– А я тут со своим выговором... – Лидия покачала головой и сунула тетрадку обратно под подушку. Проверила капельницу. – Держись, дядь Вань! – Она заботливо поправила одеяло Ивана Панфиловича. – Сейчас тебе простынь поменяю.

Толстяк молча, опёршись на костыли, смотрел в окно. Он вспоминал своё детство.

Свидетельство о публикации №3699 от 14.06.2025 в 18:41:45

Войдите или зарегистрируйтесь что бы оставить отзыв.

Еще никто не оставил отзыв к этому произведению.