ПОРТРЕТ ВЛАСТИТЕЛЯ АДА

Галина Беляева [Gala1980] | 04.07.2025 в 12:16:54 | Жанр: Роман

1 глава

Кто я такой? Да я и сам с трудом это понимаю. В общем – никто, пустое место, избалованный вседозволенностью самовлюбленный эгоист. По крайней мере, так думает большинство знающих меня людей. Они все как есть сочувствуют моему отцу: не повезло ему, такому умному и красивому, с оболтусом-сыном. И наверняка дивятся, как я у него, такой бестолковый, уродился. Он достоин лучшего. И в этом я, пожалуй, согласен с большинством. Но им известна лишь одна сторона его жизни. А как же быть с другой, которую вижу только я?

Начну с того, что мой великосветский папаша – Литвинов Юрий Андреевич – депутат Государственной думы Российской Федерации. В недавнем прошлом преуспевающий юрист и грамотный политолог. Имеет три высших образования и владеет четырьмя языками. Он умен, эрудирован и в любой момент готов заткнуть за пояс оппонента, проявляя завидные навыки психолога и не стесняясь показывать свое превосходство. Лидер во всех смыслах и всех своих проявлениях, будь то на работе или дома. Он везде одинаков и почти во всех видит подчиненных, как, собственно, и во мне. Я, в его представлении, должно быть, такой же сотрудник, которого нужно гонять и одергивать, хотя… будь у него столь нерадивый сотрудник, долго бы он на работе не продержался. Даже деньги на расходы он перечисляет мне на карточку два раза в месяц. Смешно… смешно и грустно.

А еще мой отец до неприличия красив. Он высок, статен, имеет прекрасную фигуру, в которую вкладывается не скупясь, а главное… его лицо – оно словно просится на страницу глянцевого журнала, чтобы все женщины, да и мужчины страны хотели только его. У него большие, орехового цвета глаза в обрамлении по-женски длинных ресниц, и, пожалуй, это единственное его сходство со мной. Я унаследовал лишь их. Ни ума, ни предприимчивости, ни лидерских качеств. На его фоне я словно блеклое, но въедливое пятно, портящее репутацию строгого политика. Я – тот, кого он, должно быть, стыдится. Тот, кто лучше бы не рождался, не создавал ему лишних неудобств и проблем. А еще я – вечное напоминание ему о женщине, которая произвела меня на свет и которая свечой потухла, умирая на его руках.

Мама… мамочка – она умерла почти семь лет назад от рака. А при жизни была простой школьной учительницей, преподававшей рисование. Тогда отец, еще не успевший заматереть в политике, только набирал обороты, и наша общая беда сильно подкосила его. Я был еще ребенком и мало что понимал, или меня просто так тщательно оберегали от понимания, но трагедия в доме стала для меня неожиданностью. А ведь мне шел двенадцатый год.

Я все еще помню то утро, когда вошел в комнату родителей и увидел отца, растрепанного и опустошенного, обнимающего, как мне показалось, спящую жену. Я знал, что мама больна, но не ведал насколько. Забрался к ним на кровать и лег рядом, прижимаясь к уже холодному телу. А потом зазвонил телефон. Не вставая с постели, отец взял трубку и сообщил неизвестному мне человеку, что Анна ночью умерла. Он поцеловал ее в висок и поднялся с кровати, стаскивая и меня.

Никогда не забуду тот день. Тогда я потерял единственного человека, который меня любил всяким и поощрял любую глупость как способ самовыражения.

В ночь после похорон со мной спала бабушка Нина – ее мама. Мы долго плакали, а потом она уснула, а я вышел в коридор в поисках отца. Он сидел в своем кабинете за письменным столом и пил. Что – не знаю, помню лишь красивую бутылку с янтарной жидкостью внутри. Я прошел без спросу, и он жестом разрешил мне забраться к нему на колени. Прижал и поцеловал в макушку. А на столе стояло фото мамы. Она улыбалась нам обоим такой легкой и светлой улыбкой, какой я не видел более ни у кого. Я тихо заплакал и почувствовал, как, кусая губы, он пытается сдержаться, запрокидывает голову, словно боясь потока слез. Тогда я чувствовал его тепло в последний раз.

Отец ушел в работу и, воодушевившись благосклонностью судьбы, стал продвигаться все дальше по карьерной лестнице, пока, наконец, не дошел до ныне действующей должности. Теперь он для меня недосягаем. Так следом за матерью я потерял и отца. Он, конечно, так не считает: постоянно бросает мне в лицо собственные заслуги, ставшие частью нашей жизни и преобразившие ее. И всей душой надеется, что однажды я поменяю свое отношение к жизни и наконец начну благодарить судьбу, а не проклинать. Хотя порой кажется, что я и впрямь не вправе этого делать. Ведь у меня есть если не все, то многое: шикарный дом в коттеджном поселке на Новорижском шоссе, полный достаток и возможность жить жизнью золотой молодежи, но эта жизнь меня не привлекает.

Мне идет двадцатый год. Я учусь в престижном университете, куда определил меня мой вездесущий папаша. Осваиваю юриспруденцию – по его велению. Ведь быть художником, как он считает, в наше время значит голодать. Это – хобби, не профессия, но это действо завораживает меня, успокаивает и дает силы жить. Я готов рисовать даже мелками на асфальте, лишь бы рисовать. Предусмотрительно скрываю от отца свое увлечение, заставляющее его прекрасное лицо кривиться в неодобрении. Даже в граффити себя попробовать успел. Порой рисую карикатуры назойливых политиков, высмеивая их лозунги. Однажды и папенька попался мне под горячую руку. Благо он не знает, кто творец. Прибил бы, как муху на подоконнике.

В этом моя сила, и ему этого у меня не отнять. Хватит и того, что он лезет во все остальное. Он знает ректора моего университета лично, как и большую часть моих преподов. Предполагаю, что следит за мной в социальных сетях, видимо, опасаясь, что я слечу с катушек без родительского присмотра. Прислуга и охрана тоже начеку. Все бдят. Любит он держать все под контролем, это часть его характера, по-другому просто не может. Меня это бесит. Как и то, с каким пренебрежением он относится к моим друзьям, не дозволяя приглашать их в наш дом. Словно они изгои… быдло какое-то. Но я знаю себя и знаю, что ничуть не отличаюсь от них, а значит, являюсь для отца таким же отребьем, как и они. Только вот меня в своем идеальном доме приходится терпеть, как и мою расписную куртку с капюшоном и красные кеды, которые раздражают его одним своим видом.

Он старается быть сдержанным и закрывать глаза на мой внешний вид, безалаберное отношение к учебе и к жизни в целом, на друзей и вредные привычки, коих у меня немало. Я не считаю зазорным раскуриться с друзьями. Пусть будет благодарен, что не колюсь. Могу позволить себе напиться… с ними же. Хотя и стараюсь, чтобы отец не видел меня таким. Его раздосадованный вид, в котором читается проклятье в свой адрес из-за того, что так плохо меня воспитал, угнетает меня больше, чем проповеди и подзатыльники.

Меня крайне задевает тот факт, что он отказывается покупать мне машину, аргументируя тем, что я расколочу ее за неделю, да еще и сам с миром упокоюсь и прихвачу кого-нибудь с собой. Такое недоверие не удивляет. И злит. Как и то, что на права мне пришлось сдавать самостоятельно, в то время как он вполне мог сделать один звонок, чтобы к вечеру они лежали у него на столе. Сноб! Странно, что в армию не отправил. Помню, грозился. Хотя не удивлюсь, если он и на это пойдет, чтобы лишний раз показать, кто в доме хозяин и насколько он всесилен.

Ненавижу! Как же я ненавижу его. Его лукавую улыбку с экрана. Голос ровный, спокойный… до поры до времени. Взгляд… Должно быть, вокруг него трется целая куча алчных бабенок с силиконовыми грудями. Слава Богу, он не приводит никого домой. А вот запах женского парфюма и отпечатки помады на воротнике замечал неоднократно. Странно, что трусы в багажнике не находил. Выходит, верность не его конек. Он давно забыл маму. Только фото ее на столе все еще стоит. Убрал бы, что ли.

Он уже не мой отец. Он – политик, суровый и своенравный, не стесняющийся резких высказываний. Но это, как ни странно, привлекает в нем окружающих. Литвинов никогда не позволит себе словоблудия. Он продумывает все до мелочей. В институте меня часто спрашивают о нем. Но что я могу им поведать? Ничего! Для меня он так же далек. Девчонки восхищаются его яркой внешностью, откровенно потешаясь над нашим различием. «Он способен возбудить взглядом» – слышал я от одной. Ну не знаю… меня не возбуждал. Глупые курицы. Что они понимают в мужиках? Такой, как он, сломает, растопчет и не заметит. Что для него они? Развлечение на один вечерок. А впрочем, я не знаю об отце даже этого, могу лишь догадываться о количестве его любовниц и радоваться, что это не любовники.

Откуда у него время на меня? При такой-то занятости… А как хотелось мне раньше сходить с ним в поход, поехать на рыбалку – просто вместе отдохнуть. Черт подери… почувствовать хоть немного родительского тепла. Понять, что меня любят, а не терпят. Но это было тогда. Сейчас мне все равно. Он не нужен мне ровно так же, как и я ему. Он и следит-то за мной только оттого, что дорожит репутацией и ему нужно быть в курсе тех дел, что я могу натворить. Карьера для него важнее сына, это я уже понял. Обидно, но такая она – жизнь паренька в позолоте. Как оказалось, никому не нужная.

2 глава

Сегодня, пользуясь случаем, я направляюсь к отцу на работу. Повод есть, и существенный, ибо бабушка Нина собирается отметить свой шестьдесят пятый день рождения и с утра звонила мне по этому поводу. По правде говоря, сначала она звонила отцу. Но разве можно до него дозвониться? Потому попросила меня передать приглашение аж за месяц, чтобы в доску занятый зять сумел найти окно в своем наиплотнейшем графике, для поздравления близкого родственника. Не знаю, поздравлял ли он своих тещу и тестя раньше. Не удивлюсь, если нет. Отцу свойственно вычеркивать из своей жизни то, что не приносит радости или прибыли. Своих родителей он похоронил давно. Деда я не застал, бабушку не запомнил. А родители матери словно перестали быть ему родственниками после ее смерти.

И вот теперь я иду к нему на работу после универа. Апрель, но солнце печет по-летнему и я, щурясь и улыбаясь ему, пиная, как заправский футболист, пивную банку, направляюсь в цитадель депутата Литвинова. Свой помятый трофей у самой двери мастерски закидываю в урну и чувствую себя прямо Роналду. Нужно было в спорт идти.

Здороваюсь с охранником. Он меня знает. И иду дальше. Мимо снуют цоколки – девицы делового прикида, как мне кажется, с трудом удерживающиеся на здоровенных шпильках. Мужики в костюмах как будто из одного инкубатора вышли. Смеюсь и продвигаюсь дальше по коридору. И вдруг останавливаюсь, наблюдая из-за угла приемную моего супер-занятого папаши.

Секретарша – Кристина – вот ради кого я готов ходить сюда хоть каждый день. Она – мой идеал. Невысокого роста, миниатюрна и до чертиков хороша… У нее длинные, абсолютно прямые волосы коньячного цвета. Так и хочется увидеть их разметавшимися по подушке. Глаза светло-карие, словно медовые. Пухлые губки – свои, без силикона. Такая нежная и ранимая с виду. Всегда занятая. Она, конечно же, старше меня. Думаю, ей где-то двадцать четыре, не больше. Но выглядит моложе из-за кукольного личика и своей миниатюрности. Сколько раз я представлял ее в своей койке, уже не сосчитаю. Она меня волнует как никто. Многое бы отдал за право с ней потусить. Даже пытался пару раз подкатить. Все мимо. Крис – как я по-свойски ее называю – девица мягкая, но серьезная. Всякий раз ей удавалось мега-культурно меня отшивать. При этом вроде понимаешь, что послали, но обиды не чувствуешь. Вот умеет же… Да, причин отказать мне у нее хватает. И одна из них – папуля, будь он неладен. Наверняка внесет свою лепту, если узнает, что его секретарша с сынком трется.

Она замечает меня. Выхожу на свет. Улыбается… красотка, и жестом дает понять, что нужно обождать. Да я не против. Разваливаюсь в одном из кресел в коридоре и продолжаю смотреть, как она суетится, собирая документы по столу… трудяга. И, полагаю, успела маякнуть Юрию Андреевичу – спустя несколько минут озвучивает, что смогу войти сразу, как выйдут дипломаты. Но он выходит сам и приглашает меня на обед в ресторанчик на углу. Приятненько.

Посылаю воздушный поцелуй Крис и иду за ним, со стороны наблюдая за его действиями и поражаясь, как можно было загнать себя в эту кабалу. Став депутатом, он потерял себя прежнего.

Выслушав меня, отец озадаченно сдвигает брови, но потом обещает что-нибудь придумать. А вот что именно? Как снова откосить и никого не обидеть при этом? Говорю ему, что обижусь, если не придет. Не знаю, поможет ли это, но я предупредил.

Уже разделавшись с первым блюдом, он с интересом смотрит на меня и наконец спрашивает:

– Что это за прическа? Такое носят сейчас?

Я киваю, улыбаясь. Сделал ее недавно. Знал, что не одобрит.

– Похоже на самурайский пучок, – констатирует он, рассматривая внимательнее.

По бокам выстрижено почти наголо, сзади тоже. Волосы спереди зачесаны, и собраны в петлю на макушке. Раньше я носил длинные, их он тоже не одобрял.

– Я даже боюсь делать тебе замечание. Вдруг совсем побреешься. Просто скажу: тебе не идет. – И он приступает ко второму блюду.

– Да тебе никогда не нравилось, как я выгляжу, – колко замечаю я.

– Как ты выглядишь, меня вполне устраивает. А вот то, как ты пытаешься выглядеть, уродуя себя, – нет.

– И в чем же состоит уродство? – сквозь зубы цежу я. – У меня современная прическа… Это просто один из способов подчеркнуть индивидуальность. Как пирсинг или татуировки.

– Да, помню, – он откладывает вилку, – китайский иероглиф у тебя на спине, значение которого не знают даже сами китайцы. В ней один плюс – под одеждой не видно. А других способов самовыразиться не нашлось?

– Когда я уши в десятом классе проколол, тебе тоже не понравилось, – напоминаю я.

– Да что ты? В этом есть определенный плюс: теперь я знаю, кто унаследует бабушкины сапфировые сережки, – невозмутимо произносит он, беся меня еще больше.

– Весь я у тебя с брачком, – логичное заключение.

Я решаю проверить, не заросли ли уши, и позлить хладнокровного папашу. Вынимаю кусочек проволоки из кармана.

– Что это? – Он едва ли не морщится.

– На улице нашел. В зубах ковырять удобно, – едко вру я.

– И почему меня это совсем не удивляет?

Втыкаю в ухо, радуясь, что дырка на месте, и вскидываю брови, с вызовом глядя на расслабленно откинувшегося на спинку стула отца.

– Они тебе определенно идут. Я понял твой посыл. Можешь участвовать в гей-параде. – Он возвращается к еде.

Я недовольно смотрю на него, не зная, чем возразить. Я всегда проигрывал ему в спорах. Он умеет оскорбить улыбаясь. Умеет похвалить и тут же плюнуть в душу. Это особенная способность всех надменных и высокомерных людей, коим он стал. Стена между нами, которую он строил все эти годы, казалась теперь просто огромной. Мы не просто не понимаем друг друга – не слышим. А ведь только мы друг у друга и остались.

Уже через минуту он возобновляет разговор, жестом призывая меня вернуться к трапезе.

– Хочу, чтобы ты перестал строить глазки моей секретарше. Ты смущаешь ее.

Ан нет, кое-какое понимание все же присутствует. Я едва не давлюсь соком. Не думал, что он заметил мой интерес, хоть и не скрывал особо.

– Ревнуешь? – захотел уколоть, но вызвал лишь тихий смех.

– Ты себя слышишь? Ревную к кому? К девятнадцатилетнему заносчивому и избалованному пареньку с непонятным выщипом на голове и проволокой для ковыряния в зубах в кармане? Ты похож на гопника с Бирюлева. И все это с собой ты сделал сам… Всерьез считаешь, что сможешь составить конкуренцию кому-то из офисных? Нет! Печально это признавать, но-о… тебе нечего ловить возле этой девушки, – заключил он. – И думаю, что ее немало напрягает тот факт, что по ней пускает слюни сынок босса.

Критика хороша, когда не задевает за живое, а во мне уже все кипит. Я недовольно откладываю вилку, и вдруг, оглядевшись по сторонам, замечаю, какими глазами смотрят на нас окружающие.

Он – высокий, красивый, в идеально сидящем костюме. И я – никакой… Быдло. Мы из разных миров. Я не подхожу ему во всем. Должно быть, они и представить себе не могут, что мы одна семья.

– А я вот уверен, что, не будь я сыном ее босса, шансы бы у меня были, – решаю я возразить.

– Нет, хороший мой. Дело не во мне, оно в тебе.

Это последнее, что я услышал от него сегодня. Ибо я выскакиваю из-за стола, словно меня кипятком обдали, и, задевая нерасторопных официантов, бросаюсь к двери, шепотом проклиная своего родителя. Среди великого изобилия ядовитых змей он самая кусачая.

Вечером домой не иду. Напиваюсь с друзьями – Илюхой, Максом и еще несколькими из универа – просто до дури. В какой-то момент появляется желание вены себе в туалете вскрыть, все по той же причине. Просто жажду увидеть холеную рожу Литвинова, когда он услышит новости о том, что сынок свел счеты с жизнью из-за его стервозности. Но братва меня вытаскивает и обезвреживает. И это хорошо. Занесло меня сегодня. Признаю.

Потом меня отправляют домой, и я крадусь коридорами, чтоб никого не разбудить. Падаю не раздеваясь. Бросаю взгляд на часы и жмурюсь в ужасе. Завтра ж в универ. Хотя, как завтра? Сегодня! Часа через три.

Я даже слышу, как дверь приоткрывается и в комнату кто-то заглядывает. Папаша, кто ж еще. Домработница такого себе не позволяет.

Запах от меня стоит, представляю какой, потому он просто выходит. Общаться со мной без толку.

А утром я обнаруживаю на столе минералку и аспирин. Странно, что нет тазика. Наверное, домработница – тетя Наташа, женщина средних лет, что уже три года трудится на нас – в очередной раз позаботилась, услышав от отца ругательства в мой адрес.

«Мне б топор, – думаю я, – аспирин тут не поможет».

3 глава

Сегодня решил показать Кристине свое к ней отношение, изобразив ее в граффити на боковой стене десятиэтажного строения, что стоит между депутатским офисом и ее домом… ну и всему городу заодно. И, по правде говоря, очень надеюсь, что отец не узнает об этой моей выходке, а вот предмет моих необузданных желаний увидит и оценит. Узнать себя ей будет несложно: я приложил максимум усилий, чтобы добиться точных пропорций. Я изобразил ее в окружении звенящих телефонов и стопок бумаг, а за маленькой дверью в черном цвете человека, ждущего ее с букетом. Получилось красиво и достоверно.

Решаю ей дать дня два-три на то, чтобы хорошенько разглядеть, перед тем, как прийти к ней в офис с цветами. Думаю, такой романтики она от гопника вроде меня не ожидает.

Целый день я горю в предвкушении, но этим же вечером меня остужают. «Брандспойт» с потоком претензий ждал дома, а точнее – отец и его серьезный разговор. На повестке дня – мое вчерашнее пьянство. Ох, это разнос. Давненько меня папаша так не отчитывал. Словом, мы снова ссоримся. А чего он ожидал? Что я прощения просить буду? Вот уж дудки. Не дождется. Это моя жизнь, хочу – калечу. На это мое высказывание ему даже нечем возразить. Но все же он делает бяку и без того – урезает мои карманные почти вдвое, заявив, что раз мне хватает на бухло, травку и прочую дребедень, то это явно избыток средств. А после разговора я не нахожу в комнате полупустую бутылку вискаря, спрятанную за диван, и пакетик травки, что с ребятами не докурили. Черт, она ж не моя… Проклятье. Тиран хренов. Ну почему мне так не повезло с отцом? Иные родители путем не оденут, нормально не покормят, но так самозабвенно любят своих чад, что я – сын депутата – завидую им. А здесь только критика и порицание… во всем.

Не везет мне и с Крис, ибо, занятая, она даже не обращает внимания на меня, когда на третий день после нанесения граффити я являюсь в офис с букетом. Спрашивает, нужен ли мне Литвинов – к счастью, его нет – и даже не замечает цветов. Все суетится, бегает. Какое-то время я стою, потом еще жду в коридоре в надежде перехватить ее на выходе и объясниться. Но когда слышу, как она отвечает согласием на предложение одного из сотрудников ее подвезти, то злюсь и, кинув букет в урну, ухожу.

Мое художество завешивают огромным баннером с рекламой медикаментов, уже на следующий день.

Может, отец прав и она не для меня? Но как же она мне нравится… словами не передать. Я относился бы к ней со всей нежностью, на которую способен. И стал бы для нее таким, каким она захотела бы меня видеть. Не верю в то, что ей предпочтительнее пингвин во фраке, чем вольная птица вроде меня.

А ночью я вновь представляю ее – такую хрупкую и красивую, с растрепанными рыжими волосами. Как ее тонкие руки скользят по моему телу, а с припухших губ слетают тихие стоны. Я мечусь по кровати, выгибаюсь и скулю, яростно лаская себя. А потом наслаждаюсь расслабленностью и мечтаю лишь об одном: чтобы однажды это оказалось правдой.

Дабы не злить Юрия Андреевича еще больше и не напрашиваться на дополнительное урезание денежного довольствия, я решаю некоторое время для разнообразия вести себя прилично. Даже в универе появляюсь на всех занятиях. И, к собственному ужасу, понимаю, что мои частые пропуски преподы замечают. Сволочи, тыкают мне тем, что папаша – депутат: мол, высокие связи не помогут. Я и без них обойдусь. Что за дурь? А староста – Лилька – почему-то решает, что мне нужна помощь. Я чуть не поперхнулся.

– Ну разве что дашь мне разок, чтоб я расслабился, а то эта напряженка… задолбала, – почти серьезно отвечаю я, но она не смущается и продолжает про мою успеваемость, а заодно и о том, как важно быть гордостью для родителей. Грозится явиться ко мне домой с лекциями для краткого осведомления.

Какая ей разница, есть я на парах или нет? Все равно «сплю». Мне не интересно ничего из того, что могут поведать эти зазнавшиеся снобы. Спецы только в своей науке, и то не все. А нам их слушай и внимай. Достали! Ненавижу! Что за жизнь?

Сегодня рассказал друзьям об отцовском разносе. Посочувствовали. Приятно.

У меня два близких друга – Илья Дронов и Макс Лапин.

Макс – круглолицый, невысокий, крепкий, коротко, почти налысо, стриженный. Он далеко не красавец, во всем идет напором и берет наглостью. Разгильдяй. Вот его бы моему папаше, в раз бы в норму пришел. Авантюрист, пошляк и тот еще отморозок (в хорошем смысле). С ним никогда не скучно. Он всегда знает, где взять «веселую» травку. У него классный гараж, оборудованный для отдыха. Мы частенько там зависаем. А еще у него куча других друганов, но мы с Илюхой – самые близкие. Веселый он парень и охочий до баб, как лиса до кур. Морду бы еще посимпотнее. Ну а родители его предпочитают не лезть к дитятку с наставлениями в надежде, что подрастет – перебесится.

Илюха другой. Он высокий, неплохо сложен, темные волосы слегка вьются. Он недавно болезненно расстался с девушкой и еще переживает по этому поводу. Мы поддерживаем по-своему. Его отец умер несколько лет назад, поэтому он не слишком-то одобряет мои ссоры с отцом и убежден, что однажды мы найдем общий язык. Мне б такую уверенность. Он серьезнее и меня, и Макса, хотя тоже любит оттянуться. Просто стоит в его голове какой-то счетчик, что не позволяет нам всем слететь с катушек.

Прихожу домой, а там никого. Тихо, как в мавзолее. Уж потом вспоминаю, что домработница наша – тетя Наташа, как я ее называю – отпрашивалась. У нее, кажется, мать болеет. А вообще, она тетка хорошая… заботливая и всегда выслушает, почти по-родственному. Даже отец не возражает против моей фамильярности в ее сторону. Он тоже ценит ее душевность.

Чувствую себя хозяином. Отец, похоже, задерживается на «конференции», жаль, что у нее не заночует. Есть у него вредная привычка – всегда домой возвращаться. Хоть одна бы его на ночь оставила. Что за бабы пошли? Поупражнялся и до дома.

Захожу в его кабинет. Большой, светлый, просторный… Чтоб я так жил. Сажусь за его стол, закидываю ноги на столешницу. В ящике среди бумажек нахожу очки (он иногда их надевает, и, по правде говоря, они ему идут). Примеряю, смеюсь над собой. На столе нахожу запонки. Сначала подумал, что это серьги. Снова смеюсь. А потом вижу фото мамы… Все так же красива и мила и так же по-доброму мне улыбается. Складываю руки параллельно краю стола, опираюсь о них подбородком и долго сижу так, глядя на нее. Вспоминаю детство.

– Самые нежные руки – у тебя, мамочка. Самая вкусная еда. Самая красивая улыбка. Как же я скучаю по тебе, дорогая. Мне тошно в этом дизайнерском склепе.

Я и не заметил, как вошел отец. Он стоит в дверях. Руки в карманах. Рубашка на груди расстегнута, галстук ослаблен. Не знаю, сколько он там стоял, прежде чем я поднял взгляд.

– Кто позволил тебе сюда заходить? Во всем доме другого места не нашлось, чтобы отдохнуть душой? – с иронией спрашивает он.

Я молча поднимаюсь и собираюсь уже пройти мимо, но он окликает меня. Замираю, ожидая чего-то, не знаю чего. Чего можно ждать от статуи вроде него?

– Очки!

Я даже не сразу понимаю, о чем он. Мешкаю, потом снимаю их и вкладываю в его протянутую руку. Он даже головы в мою сторону не поворачивает.

От него слабо пахнет алкоголем, и, по правде говоря, ужасно хочется упрекнуть его в этом. Вовремя одергиваю себя и просто ухожу в свою комнату.

Как же мама жила с ним? Любила его. Но за что?

4 глава

Запал правильности быстро истлевает, и я снова становлюсь плохишом. Признать надо – надолго меня не хватило. И так достаточно: неделю универ не пропускал, не бухал и не хамил папуле. Друзья уж беспокоиться начали, не случилось ли чего. Не попил ли я из копытца? А точнее, из папиного каблука. Пришлось исправляться. Ха!

Короче, с друганами на Илюхиной тачке мы отправляемся на гонки стритрейсеров. По мне, это нереально крутые пацаны. По-своему безбашенные, но крутые. Я завидую им. Скорость дает ощущение некой свободы. Это чумовой адреналин, это телки, что трутся у твоих ног, уважая за реальные заслуги. Это драйв, который мне не испытать, потому как тачки у меня нема. Будь неладен Юрий Андреевич, который не доверяет мне и считает, что у меня в голове дыра с арбуз. Для него стритрейсеры это не гонщики, а секта самоубийц. Обнаглевшие правонарушители, чей мятежный дух мешает спокойно жить другим участникам движения и собственным несчастным родителям.

Так вот, мы прибываем на какую-то пыльную бывшую базу для хранения металлолома. Это и есть нынешняя площадка гонщиков. В городе их не любят. Конечно, почти каждый из них лихачит, рискуя правами и тачкой, но драйв того стоит. Ну а здесь, среди заброшенных построек и остатков искореженного металла, они короли.

Время провели классно. Ровно до того момента, когда я слез с каркаса брошенной «копейки», где, как на пьедестале, размахивал руками и вопил во все горло до хрипоты, глуша прямо из бутылки абсент.

Помню, как ко мне подошла Дашка, местная деваха, села рядом на капот, и я с ходу начал жаловаться ей на жизнь. Не знаю зачем. Накатило. Сначала на то, что депутат Литвинов – сука, мне машину не покупает. Дура, она посоветовала попросить у него что-то подешевле. Деревянную лошадь? Он же не из-за денег мне отказывает, а из недоверия. Потом начал жаловаться на него самого и закончил эпическим описанием своего подвига во имя Кристины. А потом открыто заявил, что она была бы моей, если бы не работала у этого изверга. Дашка кивала, соглашаясь. Вдруг рядом заржал Димок – один из завсегдатаев. Он стоял шагах в трех, смотрел на дорогу и, как мне казалось, к нам не прислушивался.

Он сплюнул под ноги, растер ботинком пыль и заявил:

– Да ты ща чо вообще говоришь? Ты себя слышал? Ты кто вообще? Никто и звать тебя «сын депутата», и только поэтому тебе яйца до сих пор никто не оторвал. Думаешь, эта твоя Кристина из-за него с тобой не хочет? Да она только поэтому с тобой и общается. Только потому, что ты – сынок ее начальника. На что б ты ей сдался, беседы с тобой разводить? Что ей в тебе может нравиться? Где б ты с ней вообще познакомился? На улице бы подошел? Да она бы полицейских вызвала… Не было бы у тебя шансов без отца даже просто поговорить.

Кажется, у меня кровь закипела от возмущения.

– Хочешь сказать, что я дерьмо? Да я тебя ща этой бутылкой поимею, – заорал я, а Дашка принялась успокаивать меня, наглаживая по плечу.

– Ты ж ее потом и съешь, – рявкнул Димок. – Вот, – он кивнул в сторону моей новой подруги, – твой потолок.

– Что ты знаешь вообще?

– Да то, что ты – избалованный хмырь, который жалуется на жизнь, купаясь в золоте. Мол, папа ущемляет права. Мол, он – гад, а ты – несчастный. Я уже полчаса твое нытье слышу. Моя… плакать. – Он снова сплюнул и оскалился в идиотской улыбке.

– Радио включи, раз тебе общения не достает.

Я хотел было встать с машины, на капоте которой сидел в позе лотоса, но Дашка удержала на месте, и я всего лишь демонстративно дернул плечами. Встань я тогда, упал бы мордой в пыль.

– А папаша твой – перец знатный. Мой предок его уважает, считает грамотным, хотя и резким. Ты с ним интервью недавно смотрел? Куда уж тебе. Он, между прочем, вещи такие говорит, что не каждый себе позволит. А у сестры моей так вообще на него слюноотделение. А чего? Не мальчик, да, но ты ему и в подметки не годишься. И сложен он хорошо, видно, что качается…

– Сам-то его не захотел часом? – Отчего-то я и впрямь мог допустить эту мысль.

– А то, что тебе – криворукому – машину не покупает, так это потому, что не хочет краснеть из-за тебя. Ты и на ногах дел натворишь, мало не покажется. – Он встряхнул головой и хмыкнул.

– Пошел ты, – бросил я и все-таки слез с машины. Сделал пару шагов, оступился. Подружака меня поддержала, иначе бы точно нырнул в пылюку. Выругавшись, выдернул руку из ее хватки и, зло рыча от негодования, бросился прочь, грубо задев плечом оппонента. Тот лишь хихикнул.

Какое-то время я тупо бродил меж заброшенных построек. Слышал, как звал Макс, но не отозвался. Голова гудела. Недовольство, усталость – все скопом навалилось и ввергло в некое подобие отчаяния. Встал у серой стены, прижался лбом к холодному силикатному кирпичу, на минуту расслабился. Но вдруг сзади подошла Дарья и начала меня доставать – типа успокаивать. Оно надо?

«Наверное, запала телка», – подумал я и перешел к решительным действиям – прижал ее к стене. Она, собственно, не сопротивлялась. Поимел как смог. Вышло грубовато. Было ли ей хорошо – не знаю. Возможно, нет, но помню, как обнимала за шею и постанывала.

Просыпаюсь в машине Илюхи, на заднем сиденье. Макс расталкивает меня и выпроваживает, оставляя у ворот особняка. Я громко стучу. Мне открывает Гульнара – помощница тети Наташи, девушка, временами замещающая ее, –провожает, придерживая, в комнату, просит вести себя тише.

– Дома этот… властитель ада? – интересуюсь я, и та кивает, жестом призывая к тишине.

Я пытаюсь обнять ее маленькую фигурку, больше из дружеских побуждений, но она отшатывается. Не доверяет пьяному.

– Ты что, боишься меня? – возмущаюсь я. – А отца не боишься? А если бы он обнял, а?

Знаю, ей было обидно, но я был пьян и озлоблен на всю вселенную. А еще я замечал ни раз, как эта маленькая гостья столицы, уроженица Таджикистана, смотрит на своего хозяина – господина Литвинова. С каким трепетом внимает ему. Как любуется им издали и как стыдливо опускает глазки, когда ее ловят за этим занятием. Похоже, влюблена. Пожелай отец разложить ее на кухонном столе, даже сопротивляться бы не стала. Но папка такую не тронет. Знаю! У ее народа другие обычаи, и он не стал бы ее ломать. Она тоже это знает, потому просто мечтательно вздыхает. А на меня сейчас смотрит с тревогой и осуждением.

Я зло машу рукой, и она выходит. Где-то в коридоре слышится голос отца. Я жду его появления и готовлюсь дать отпор, но он не приходит, и я просто вырубаюсь прямо в кресле.

Институт я проспал, что неудивительно. Просыпаюсь в том же кресле. Во рту привкус жженой резины, будто старые покрышки всю ночь лизал. Голова – не моя. Гульнара отпаивает меня рассолом, сует таблетки, пытается накормить. Долго прошу у нее прощения, пока, наконец, не заслуживаю.

Странно, но вчерашний вечер помню почти весь. И готов ехать искать Димка, чтобы убить в честном поединке – монтировкой из-за угла. Шутка.

Припомнив его слова, я открываю ноутбук – посмотреть, что за интервью у отца брали и как он держался. И сразу – вот он, как всегда безупречен. Одет с иголочки. Манерный, красивый, что уж отрицать, не зря бабы сохнут. Голос ровный, ни разу не дрогнул. Улыбка такая… загадочная, что ли, и одновременно лукавая. Наверное, журналистка, что брала интервью, тоже его захотела. По крайней мере, щеки розовели у нее неоднократно. Его и впрямь не противно слушать, не то, что некоторых. Он знает, где нужно остановиться, из какого вопроса лучше выпутаться и как незаметно сменить тему. Ложных обещаний не дает. Товарищей по депутатской скамье не подставляет. При этом тверд и решителен. Настоящий воин, и на своем поле ему нет равных.

Захожу заодно на свою страницу на Фейсбуке. Вот она, тема: мой отец. Несколько его фото, в том числе тех, что он просил удалить. Хотя, если бы просил – я удалил бы, но он требовал, потому я лишь убрал на время. Здесь он с сигаретой, хотя курит крайне редко – старая привычка берет свое, когда нервы не выдерживают, подозреваю. Но даже в пелене табачного дыма он привлекательнее многих, о чем свидетельствуют многочисленные лайки и каверзные комментарии. Димок отчасти прав, его уважают мужики и хотят бабы, а я… так, грязь из-под его ногтей, инородный элемент, так не подходящий ему сын. Большинство считает, что на мне природа отдохнула. Обидно… особенно когда нас сравнивают. Неприятно жить в его тени, но мне не выйти из нее никакими силами. Не смогу, да и он не отпустит.

Но тут у меня появляется идея.

5 глава

– Как прекрасна наша саванна с высоты птичьего полета, – цитирую я котенка с улицы Лизюкова, когда сзади ко мне подходят Макс и Илья.

Я сижу на крыше шестнадцатиэтажного здания, свесив ноги вниз и потягивая сигарету. Макс тяжело плюхается рядом, отбирает у меня ее, затягивается и смотрит так, словно я с луны свалился.

– Я думал, у тебя косяк. Это ж простая, – разочарованно фыркает он и стреляет недокуренной сигаретой куда-то вниз. – И какая на хрен саванна?

Я не вижу Илюху, но слышу его шаги за спиной.

– Сорветесь, я вас соскребать не стану, – ворчит он.

– А где граффити-то твое? Ты ж говорил, что полез на крышу рисовать. – Макс озирается по сторонам. – Передумал, что ли? Так чего нас сюда пригнал? Где шедевр? Не понял.

– Не туда смотришь. И осторожнее там, – мямлю я, – краска еще не высохла.

– А ну подсадите меня, я хочу это увидеть, – догадывается Илья.

В его голосе читается явный интерес. Он лезет на какую-то будку, бритый за ним, ну и я следом.

Мы стоим там, разглядывая в сумерках плод моего творения.

– Повыше бы, – шепчет Илюха.

– Ага, с самолета бы взглянуть, – шутит Макс и тут же чуть не срывается с будки. – Вот ты псих. Я думал, ты девчонку эту решил в очередной раз удивить… Но получилось круто.

– Ты художник, – хвалит Илья. – А разве он курит?

Я дергаю носом.

– Изредка, когда дитятко доведет или еще кто.

– Теперь точно закурит.

– Если это кто-то разглядит, – хмыкает Макс.

Как мог, доступными средствами я изобразил случайное фото Литвинова на самой крыше. То самое, где по лицу его струилась белая дымка от тлеющей сигареты. Зачем? Не знаю. Чтобы его позлить, наверное. Ниже подписал: «Портрет властителя ада». Для меня он именно такой.

Сегодня выходной, но я завтракаю один. Где отец – неважно, он часто работает сверхурочно. Фанатик своего дела. И я люблю, когда дом предоставлен полностью мне. Но Гуля выводит меня из блаженных мечтаний, поясняя, что отец в цоколе – в спортзале. Занимается, видите ли.

Он старается не расслабляться и следит за своим телом. Спортзал был изначально запланирован в нашем доме и оборудован новейшим инвентарем. У папаши даже есть тренер-консультант, но последние полгода я его не встречал. Когда-то отец рассчитывал увидеть там и меня. И я был… пару раз в его отсутствие. Не зацепило. Ну а сегодня вдруг захотел туда наведаться и наконец посмотреть, как идут дела у отца и как выглядит его тело без официального костюма. Стоит ли оно времени, проведенного в спортивных «пытках». Хотя я и без того знаю, что плоды есть – они очевидны, этого никакой костюм не скроет. Но в спортзал я все же иду. Из любопытства.

Литвинов меня удивляет сходу. Еще на подходе я слышу разговор и даже настораживаюсь, но, войдя, вижу, что отец висит вниз головой, уцепившись за перекладину ногами, при этом болтая по телефону и подтягиваясь. А он удивляется, увидев меня. Бросает мне телефон, который я едва не роняю и кувырком опускается на батут.

– Никита? Пришел позаниматься? Это хорошее дело.

Он забирает у меня телефон и, продолжая разговор, направляется к выходу.

Я немного разочарованно смотрю в его сторону. Наверное, все же надеялся, что мы побудем вместе, и он ознакомит меня со спортивным реквизитом или покажет пару приемов. Видимо, зря.

Но у двери он неожиданно останавливается и, не прерывая разговора, заинтересованно оглядывает меня. Я тоже пялюсь. В облегающей футболке, намокшей от пота и прилипшей к рельефному торсу, и простых штанах он кажется куда более родным, чем при галстуке.

– Нужна консультация? – Он наконец заканчивает звонок.

– Нужна, конечно. С чего лучше начать? – Я сажусь на скамью для жима штанги.

– Это тебе рано. Начни с беговой дорожки. Разогрейся… – Он улыбается, но мне не весело. Я вижу – он чем-то обеспокоен и хочет уйти. – Я решу кое-какой вопрос и приду минут через двадцать-тридцать. Чтобы успел вспотеть! Ясно?

Его шутливый тон поднимает мне настроение. Давно я не разговаривал с отцом без ругани и порицаний, без едких замечаний и саркастичных улыбок. И теперь понимаю, как на самом деле мне его не хватает. Мне противен ухоженный и гладко выбритый, вечно занятый депутат Литвинов. Я не вижу в нем отца, лишь отголоски. Даже дома он продолжает носить эту маску невозмутимости, которая, похоже, приросла к его лицу. А я хочу внимания и участия. По-детски как-то, но я хочу родительского тепла. Я так давно его не ощущал и, казалось, отвык. Ан нет. Все еще помню и все еще хочу… Хочу почувствовать себя хотя бы чуть-чуть нужным.

– Депутат Литвинов, верните мне папу, – вдруг вырывается у меня, благо отец уже ушел.

Вспотел я быстро, ибо резво переключал скорость, увеличивая нагрузку.

Юрий Андреевич даже не опаздывает. Встает в стороне, наблюдая за мной и потягивая кофе.

– Правильно, бег тебе пригодится, когда от полицейских удирать будешь. Это навык полезный, – глумится он.

Я собираюсь обидеться, но отчего-то вместо этого смеюсь. И тут же торможу и падаю с дорожки.

– Считай, догнали. – Он подает мне руку, но я, схватив ее, решаю, что было бы прикольно его свалить и стереть с лица ухмылку.

Дергаю – не получается. Он еще сильнее смеется.

– Вставай. Давай-ка я тебе покажу базовые приемы в вольной борьбе для разнообразия. Может, пригодится в жизни, да вспомнишь меня добрым словом хоть однажды.

– Ты же греко-римской занимался, – припоминаю я из рассказов о его юности.

– Грубости что ли боишься? – подмигивает он, сдвигая маты и расчищая нам пространство. – Не бойся, я не стану пользоваться захватами снизу. Это лишь для того, чтобы увеличить доступные приемы для тебя.

– Я ничего не боюсь.

– Это и настораживает, – замечает он. – Иди сюда!

Я уверенно шагаю на маты, улыбаясь такому повороту. Давненько я не был объектом внимания своего нерадивого папаши. Поэтому мне приятно, но еще больше не хочется упасть лицом в грязь и быть поверженным мгновенно.

– Итак, – он, словно лектор, проходится по матам и встает в углу напротив, – борьба начинается либо в стойке на ногах, либо в партере – на коленях, упираясь руками в ковер. Единственная цель бойца – провести прием, чтобы прижать противника лопатками к ковру и зафиксировать это положение, то есть – тушировать.

– Я знаю, – уверенно заявляю я, сделав вид как можно расхлябаннее, – лекции мне в универе надоели.

На самом деле об этом виде борьбы я знаю весьма поверхностно, но отчего-то решаю, что эти знания вкупе с природной наглостью мне помогут.

– Тогда нападай, – призывает отец, и я яростно бросаюсь в бой. Но первый же мой наскок оказывается молниеносно отражен, и я падаю, как мешок с картошкой. – Дилетант, – бурчит он и продолжает безмятежно прохаживаться по матам. – Есть три базовых приема, которые при минимальных физических нагрузках позволяют нанести максимальный урон противнику. Их я тебе сегодня и покажу.

Я снова бросаюсь в бой, но оказываюсь отброшен в сторону совершенно детским приемом, как котенок. Становится обидно, но не уходить же. Я ж не слабак. Сам хотел с отцом позаниматься.

Он с загадочной улыбкой окидывает взглядом мою тощую фигуру. Мы стоим друг напротив друга, оба в футболках и спортивных штанах. И я с завистью смотрю на то, как играют его мышцы.

– Приступим. – Он занимает стойку и я, одобрительно кивнув, пытаюсь напасть. – Первый прием – «Рычаг». Когда один боец проводит руку под плечо другого, а второй рукой захватывает предплечье проведенной руки с другой стороны, – он демонстрирует на мне, – как видишь, у нас получилось удушающее кольцо вокруг шеи второго бойца. И-и-и, – я хриплю, – он повержен. – Отец выпускает меня из захвата и отходит в сторону.

Я откашливаюсь:

– Грубо.

– Да, борьба – не бальные танцы. Но если для тебя это слишком, могу вальс научить танцевать, – ерничает он.

И я снова занимаю позицию, готовясь нападать, пытаясь предугадать его действия. Выходит не очень.

Отец резко хватает меня за запястье, уводя руку вниз, а второй рукой захватывает изнутри плечо и резко разворачивает к себе боком.

– Обрати внимание, – отрывисто дыша, декламирует он, – тяжесть тела переносится на захваченное запястье. Таким образом… – Он лихо ставит меня на колени. – Понял, как делается? Ничего, мы еще повторим, закрепим… Если ты, конечно, решишься прийти еще раз.

Я, шумно дыша, поднимаюсь. Запястье поднывает после упражнения.

– Что, загонял тебя старик?

Я неестественно смеюсь. Ну какой он старик? Сорок четыре года.

– И еще одно упражнение на сегодня – «Бросок накатом».

Это единственное упражнение, технику которого я знаю, поэтому пытаюсь сопротивляться, но все равно оказываюсь переброшенным через голову и теперь лежу на мате. Отец собирается сделать очередной захват, чтоб окончательно повергнуть меня, но звонит телефон, и он опрометчиво достает его из кармана. Тут и настает мой звездный час. Я почти валю его, разговаривающего по телефону. Обхватываю за талию и пытаюсь прижать всем весом. Наверное, он не ожидал такой наглости. Но весовая категория, увы, неравная, потому, даже продолжая разговор, он резким рывком укладывает меня на лопатки и удерживает захват. Я кряхчу и вырываюсь, а он, не отрываясь от разговора, выставляет руку и начинает демонстративно загибать пальцы, отсчитывая время до моего полного поражения. И оно состоялось.

Отец поднимается, все еще болтая, бросает мне что-то типа «как-нибудь повторим» и покидает спортзал. А я остаюсь лежать на матах, тяжело дыша и глядя в потолок.

Отец все же уезжает в офис. Прошмыгивает мимо меня с портфелем в руке, на ходу допивая сок.

Несколькими минутами ранее я слышал его разговор с программистом – Сеней, – и, как я понял, речь шла о камерах наружного наблюдения.

Я даже насторожился. Вдруг это по поводу рисунка на крыше, и они пытаются вычислить меня, а заодно и моих товарищей, которых я так опрометчиво пригласил посмотреть на свои художества.

6 глава

А уже через час мой досуг «скрашивает» гостья. Заявляется староста с планшетом под мышкой и какими-то непонятными тетрадками. Я ж не в школе.

Я готов убить охранника – Николая Михайловича – за то, что впустил Лильку в дом.

Могу с уверенностью заявить: это единственная в моем окружении сексуальная девушка, которая меня раздражает. И я почти час мечусь от нее по комнатам, стараясь воплями доказать ее ненадобность в этом доме. А она отчаянно пытается вбить в мою дурную голову информацию об ответственности.

– Отвали! – кричу я и закрываюсь в спальне.

Но когда через несколько минут выхожу в надежде, что она покинула особняк, меня чуть удар не хватает. Она сидит за барной стойкой и что-то рассказывает Гульнаре. Та с интересом слушает и даже отвечает.

– Знаешь, а она умнее тебя, – заявляет староста.

– Умоляю, уйди. Иначе я тебя просто убью и закопаю в саду, а Гульнара мне поможет.

И, похоже, я так пугаю домработницу, что она спешит оставить нас наедине.

– Зачем я тебе, а? Ну что, других прогульщиков мало? Ты ж знаешь – я свое место в жизни найду.

Лиля кивает и снова начинает об отце, что у всех на виду, и обо мне – сыне, которым он должен гордиться. Что я должен ровняться на него и уважать свой статус депутатского сына.

Как же мне хочется ударить ее о стойку головой. Кто бы знал.

– Тебя что, Литвинов подкупил? – озвучиваю я предположение.

Она, недовольно фыркает, словно обиделась. А потом заливается краской.

– Ничего-то ты не понял.

– Да куда уж мне – прогульщику.

– Ты нравишься мне. Понимаешь? Как парень… И мне неприятно видеть, как ты забиваешь на себя.

Я не понимаю. Смотрю на нее не моргая. Впервые слышу подобное от взрослой девушки, которую явно не престиж манит. Не из таких она. Из правильных. Из умных. И признается в симпатии мне – олуху. Честно – польстило. Потому, когда она поднимается, намереваясь уйти, я преграждаю ей путь. Не знаю почему. Она хорошенькая, но как женщина мне никогда не нравилась. Да, симпатичная: стройная кареглазая брюнетка, длинные прямые волосы, очки-лисички, которые ей еще и идут. Всегда одевается прилично и никогда ярко не красится. Вечная отличница. Как ей могу понравиться я?

– Постой, – хриплю я и делаю шаг навстречу, но девушка отступает, словно желая поиграть в недотрогу. Я делаю следующий шаг, провоцируя ее на тот же поступок, и еще, и еще, пока она не упирается спиною в стену.

Странно, но я не знаю, как вести себя с ней. Все девчонки, что были у меня, не отличались скромностью и правильностью. Они сами висли, сами делали шаги, не стесняясь этого, а тут… В общем, я растерялся. И, даже не пытаясь быть осторожным, мгновенно срываюсь, потому, поцелуй, в который я вкладываю всю нежность, на какую способен, скорее напоминает грубый напор. Стоит отдать должное – даже не шевелясь она меня возбудила. Вот что значит надоели потаскушки. Хотя и их было немного. Девчонки не особо западают на меня, не говоря уж о том, чтобы влюбиться.

Но очень скоро Лиля отталкивает меня, разрывая объятья, которые уже стали жаркими. Да, такие девушки никуда не спешат и, как правило, долго ломаются, прежде чем лечь с парнем, но мне хочется верить, что будет иначе, и я пытаюсь удержать красотку, снова затягивая ее в поцелуй. Не получается.

– Пусти, – приказным тоном произносит она, и я не могу ослушаться.

Покорно опускаю руки, хоть и с трудом.

– Я оставлю у тебя лекции. Полистаешь на досуге.

И она просто уходит, а я долго не могу привести чувства в порядок. Она мне даже нравиться начинает. Хотя, откровенно говоря, не представляю, что может выйти из отношений с Лилькой. Она ж запилит, затюкает, заставит учиться. И ей явно не парень на ночь нужен. Она ждет серьезных отношений, не иначе. Может быть, даже хочет меня перевоспитать. Что вряд ли получится. Мой мозг мгновенно определяется: отличница-староста нам не нужна, ибо напрягаться с учебой не мое. А вот нижняя часть туловища совсем не против и согласна сейчас на любые условия, лишь бы ее приласкали.

И этой ночью, занимаясь рукоблудием, я для разнообразия представляю ее. В мыслях я даже допускаю, что она девственница, отчего становится еще приятнее и жарче. Мне вдруг неимоверно захотелось переспать с ней наяву.

Сам себя не узнавая, в воскресенье я листаю оставленные Лилькой лекции, удивляясь собственной усидчивости.

А следующим утром меня ждет сюрприз. Шутя спросив охранника, зачем он старосту пустил в наш дом, я слышу, что таково было распоряжение Юрия Андреевича, персонально по этой даме. Я аж замираю.

Так от Николая Михайловича я узнаю, что Лиля уже однажды бывала в нашем доме в мое отсутствие. Зато папуля дома был. С ним она и уехала спустя час.

Я понимаю, конечно, что наткнулась она на Литвинова, скорее всего, случайно, когда пришла меня просвещать, а позже он просто ее подвозил. Но этого часа вполне хватило бы грамотному политику, чтобы «завербовать» эту дурочку, призывая повлиять на меня.

Я все же не исключаю Лилькиной симпатии ко мне. Лишь со мной она возится, пытаясь взывать к разуму, но теперь ее слова звучат для меня как-то по-другому… неискренне. Желание покорить ее, а вместе с тем и покориться ей стремительно убывает.

Отец и сюда влез. И снова внес раздор. Должно быть, он недолго ее убеждал. Таким, как он, отказать трудно. Может быть даже, она доносила на меня.

Это удар и приходится он как раз ниже пояса. В институт меня даже ноги не несут.

Недавнее перемирие с папашей оказалось кратковременным. А мне так хотелось еще недолго побыть его сыном.

Желание поговорить с Юрием Андреевичем насчет старосты берет верх над чувством самосохранения, и я решаю навестить его и предъявить претензии. Чувствую себя почти Шерлоком Холмсом, успешно раскрывшим вселенский заговор. Всю дорогу до офиса готовлю злобные реплики, но отца снова не оказывается на работе. Кристина обещает, что он скоро будет, если никто не вторгнется в его планы, любезно предлагает мне кофе, и я решаю подождать.

По старой привычке опускаюсь в кресло у стены, где порой сидят ожидающие, разваливаюсь и утыкаюсь в телефон, не желая мешать Кристине работать. Она, как всегда, загружена под завязку. Хотя краем глаза я продолжаю посматривать на нее, восхищаясь совершенными изгибами тела и потоками карамельных волос на хрупких плечах. Печально признавать, но вытравить из своей головы ее образ у меня не получается. Как бы я ни старался и сколько бы ни уверял себя, что ее можно заменить другой. Та же Лиля, не уступающая ей в уме и красоте, – просто девушка из толпы, в то время как Кристина – это светлое пятно во тьме моего угрюмого существования.

А потом в приемную заходит какая-то «выдра» – женщина под сорок, одетая с иголочки и взирающая по сторонам с высокомерной брезгливостью. В этом она даст фору даже моему занудному папаше. Она интересуется у Кристины о занятости Юрия Андреевича, тяжело вздыхает, оставляет на ее столе какую-то папку и просит набрать в случае его появления. И уж собирается уйти, как ее взор привлекает моя разморенная фигура. Не выходя из образа пофигиста, я подмигиваю ей. Женщина округляет в удивлении глаза и начинает расспрашивать, каким ветром меня занесло в депутатский офис. Складывается впечатление, словно я в стрингах пришел в церковь. Ну и сразу советует мне обратиться за помощью к депутату посредством электронной почты. Я говорю, что не умею пользоваться клавиатурой, и расплываюсь в блаженной улыбке, наблюдая за ее негодованием. А потом дерзко добавляю, что все, что хочу, скажу ему при встрече, а она может проваливать из приемной, если мои драные джинсы оскорбляют ее гордый взор. Короче, мы сцепляемся. И она даже грозит вызвать охрану, а потом обращается с претензией к секретарю. Кристина и открывает ей глаза на то, что я сынок Андреевича.

У этой стервочки аж дар речи пропадает. Она минуты две на меня просто смотрит молча. А потом встряхивает головой, словно пробуждаясь, и цокает обратно в свой террариум.

Мы с Крис смеемся, как дети, и я вдруг вижу ее абсолютно другой: еще совсем юной и в душе веселой девчонкой, способной на шалости. Но это длится очень недолго. Она быстро возвращается к работе, заметив мой пристальный взгляд.

Литвинова я так и не дожидаюсь, зато кофе напиваюсь на неделю вперед. На обратном пути заглядываю к Сене – программисту. Он труженик не хуже тракториста. Просто мегамозг. Года три работает у отца. Тот очень доволен. Паренек рассказывает мне, что какой-то придурок на крыше многоэтажки изобразил отца в ненадлежащем виде. «Ну честное слово, будто я его голым нарисовал». И что он хотел запросить записи камер близ этого дома, чтобы вычислить паршивца, ибо почерк знакомый – видно художник безобразничает не первый раз, пора бы прижучить. Вот он – век технологий. Никуда не скроешься. Я аж начинаю нервничать. Но Сеня меня успокаивает, сказав, что отец в итоге отказался выяснять личность художника, а просто распорядился смыть граффити. Да, у папаши свои причуды. Кто его поймет. Может, просто посчитал ниже собственного достоинства за отморозками вроде меня гоняться.

Домой я возвращаюсь под вечер и сразу замечаю машину отца. Странно, что так рано. Но еще больше меня удивляет, что самого его я встречаю не где-то, а в моей комнате. Он сидит на кровати, держа на коленях стопку моих рисунков, которые рассматривает с нескрываемым интересом.

У меня словно сердце останавливается. Я замираю в дверях, даже не смея его уличить в посягательстве на мое личное пространство.

Кого я только не изображал в своих работах: от абсолютно чужих мне людей, как старичка на скамейке, до него самого с мамой. Маму, конечно, я рисовал чаще, но получалось хуже. Время стерло из памяти четкость ее безупречных линий, и я опирался на случайные фото. А вот сам отец всегда выходил хорошо. И теперь он рассматривает мои труды, а я словно язык проглотил.

Всю дорогу до офиса и обратно я думал о том, как с ходу начну предъявлять претензии и корить его за то, что сует нос в мою личную жизнь, превращая ее в ад. А теперь… я просто молча ожидаю его реакции. Становятся понятны его мотивы, когда он отказался выяснять, кто художествовал на крыше. Он заподозрил меня сразу, потому и пришел сюда в поисках улик. Может, он и не видел спортивную сумку с баллончиками краски под кроватью, но и моих рисунков вполне хватило, чтобы угадать стиль.

Я вмиг забываю про претензии и тупо жду, когда он скажет вслух все, что думает обо мне, а заодно огласит свой приговор. Но он складывает все обратно в папку, хлопает по ней рукой, убирает в сторону и поднимается. В его взгляде читается холод, более ничего. В такие моменты он кажется старше своих лет. Мне даже стыдно становится, несмотря на то, что я усердно уверяю себя, что он и сам не святой. Но отец не ругает меня. Странно.

– Хорошо рисуешь, – говорит он как-то отстраненно и проходит мимо, покидая мою комнату.

В душе все перемешивается. Становится так неприятно и даже дышится тяжелее.

7 глава

Следующие несколько дней отец общается со мной редко и довольно холодно. Но в этом как раз ничего особенного и непривычного нет. Я не стал говорить ему про Лилю. Черт с ним. Зато теперь буду с ней осторожнее. Лекции я ей вернул, а заодно ознакомил со своим решением. Сказал, что дел с ней иметь не хочу, ибо она не в моем вкусе. Почти не обманул. Ей, конечно, не понравились мои слова, и она было хотела еще что-то сказать об учебе и ответственности, но я просто ушел. А она, видимо, ошарашенная тем, что ее отверг обалдуй вроде меня, даже не посмела пойти следом, дабы вразумить.

Ну а Литвинов так и не поведал мне о том, что его портрет стал украшением крыши шестнадцатиэтажки, как и о том, кто, по его мнению, его создатель.

«Портрет властителя ада» – так я подписал тогда свое творение, и за эту подпись мне было неудобно вдвойне.

Все происходит в день рождения бабушки. Об этом дне я предусмотрительно напомнил отцу за сутки. Не знаю наверняка, слышал ли он меня, потому как в этот момент был поглощен чтением бумаг, разложенных прямо на барной стойке, словно ему своего кабинета не хватает. Не отрывая взора, он нахмурился, словно припоминая, а потом кивнул мне. Я сказал, что буду ждать его дома в шесть в надежде к семи оказаться на торжестве.

И жду… жду и еще раз жду. Звоню, но он не берет трубку. Тогда я набираю охранника и узнаю, что он все еще в офисе. Туда я и отправляюсь. Уже поздно. Здание опустело, но меня пропускают. Злой как черт, я лечу с твердым намерением наорать на забывчивого родителя. Но, войдя в приемную, останавливаюсь. На столе, среди бумаг и папок, стоит женская сумочка, а на ней лежит шелковый шарфик. Вещи явно принадлежат Крис, но ее самой нет. Первая мысль: «Вот гад, сам домой не торопится и девчонку замучил», – но потом... я явственно слышу посторонние звуки из кабинета Литвинова. И хотя четко понимаю, какая причина этих звуков, не поверив собственным ушам, подхожу поближе на ватных ногах и осторожно заглядываю в приоткрытую дверь.

– О боги! – Я даже зажмуриваюсь на мгновение.

Мои самые страшные подозрения сбылись. Крис лежит на животе поперек отцовского стола. Ни блузки, ни лифчика на ней нет, а голую спину прикрывают лишь разметавшиеся волосы. Ее черная юбка задрана до пояса, а сзади ее дорогой начальник, распаленный страстью, с плескающейся похотью в глазах, по-звериному жестко вколачивается в нее. Он даже не снял пиджак. Галстука нет. Рубашка расстегнута на несколько пуговиц. Его руки яростно сжимают ее бедра.

Меня словно парализовало. Непонятно откуда взявшиеся слезы застыли в глазах. Открыв в изумлении рот, я безотрывно смотрю на то, как героиня моих ночных грез всецело отдается этому извергу. Она стонет, закусывая губы, вскрикивает и закатывает свои прекрасные глазки. Ей хорошо, я это вижу. Отец явно не насилует ее, и, скорее всего, это далеко не первый раз, когда депутат развлекается со своей подчиненной.

«Но в его руках неоспоримая власть, стало быть, он мог ее принудить. Кто знает, какие методы он использует. А может, он просто ее соблазнил. Она молода и еще не опытна, а он взрослый мужчина, красивый и уверенный в себе. Ну конечно же. Она попала в его ловушку и неважно, как он ее туда заманил», – пытается оправдать ее действия мой взбунтовавшийся рассудок.

И вдруг я вижу, как все ее тело начинает дрожать, а пальцы, что яростно цеплялись за крышку стола, разжимаются и скользят по его поверхности. Крис широко открывает рот, словно пытаясь вдохнуть побольше воздуха.

В это время отец, блаженно закрыв глаза и откинув голову, начинает двигаться еще быстрее и динамичнее, как мне показалось, причиняя боль столь хрупкому существу своей несдерживаемой грубостью.

Она стонет и выгибает спину. Литвинов делает еще несколько резких глубоких толчков и, с силой подавшись вперед последний раз, останавливается, громко выдыхая. Он рукой прижимает к столу ее голову и почти ласково треплет по волосам. А она не может отдышаться, всхлипывает и что-то мурчит.

– Ну тише, тише, Лисенок. Все, успокойся.

Он выходит из ее уставшего и разморенного тела и, склонившись, целует в плечо.

Я дергаюсь с места, словно очнувшись ото сна. И бегу, пока есть силы бежать. Душа пылает, как солома. Я мотаю головой, словно дурной, пытаясь вытряхнуть из нее все, что увидел сегодня. Какой черт понес меня в этот офис? И как… как такое могло случиться между столь разными, столь неподходящими друг другу людьми? Кристина, хрупкая и милая, и он – высокомерный и заносчивый сноб, который в отцы ей годится. Он не любит ее, это факт. Да и она не может любить такого. За что? И как давно они спят?

Подло, папа, подло, соблазнить ту, что боготворит твой сын.

Я сажусь на скамью на опустевшей остановке и обхватываю голову руками.

«Лисенок»… – так он ее называл, успокаивая после горячего секса, от которого у нее, должно быть, все болит. Нужно поговорить с ней. Может быть, он ее принуждает? Давит? Запугивает? Может, ей нужна помощь?

Только теперь я понимаю, как напрасно сбежал. Нужно было заснять всю эту картину на телефон. Это ж ого-го какой рычаг давления на Литвинова.

Мозг кипит, и, несмотря на дикое желание высказать все свое негодование этому гаду, я решаю обождать. Сначала нужно побеседовать с Крис, а там мы вместе решим, что с этим делать. Я должен ее спасти. Может, это даже сблизит нас.

Еще немного посидев и приведя мысли в порядок, хоть и не до конца, я решаю идти к бабуле один. И, нарвав цветов на клумбе, отправляюсь на торжество.

И как хорошо, что оно не затягивается. Приглашенные, большинство из которых я не знаю, отличаются почтенным возрастом и не стремятся задерживаться. Единственные, кого я с сожалением провожаю вместе с бабушкой и дедом, – это семья тети Люды – маминой младшей сестры. Если бы не она, не знаю, как выжили бы деды после смерти старшенькой. Так что весь вечер я с удовольствием посвятил ее детям – моим двоюродным брату и сестре.

Настьке уже тринадцать, и она сверх меры желала меня осведомить о делах в школе, о подругах и друзьях, которых она то и дело показывала на телефоне. Параллельно выискивая в соцсетях меня и сразу приглашая в друзья. Рассматривала мой профиль и комментировала темы и фотографии. Мой отец ей тоже нравится. Оказалось, что она следит за его карьерой и знает на порядок больше меня самого. Она гордится родственной связью с ним. Вот дуреха. Знала бы она, какой на самом деле депутат Литвинов.

Ее младший братик – Артем, которому недавно исполнилось восемь, – тоже лип ко мне, как к родному, и с явным неодобрением смотрел на сестру, занимающую мое время.

Я решаю в этот вечер остаться у дедов, слишком уж не хочется видеть папулю. Телефон отключаю. Помогаю бабушке убирать со стола, который мы с дедом Сергеем потом складываем и относим на кухню. В зале мне и стелют на неразложенном диване. И, засыпая, я вижу на стене напротив портрет мамы. Самый большой из всех, что там висят, и располагается по центру, потому кажется более заметным. Ей на нем лет двадцать, не больше. В зубах ромашка, на голове венок. Красавица она – моя мамочка. Среди прочих портретов я узнаю детишек тети Люды и ее свадебное фото, а также школьные портреты ее и мамы. Молодые бабушка с дедушкой. Черно-белые фотографии, должно быть, моих почивших прадедов. Под их замершим взором я и засыпаю и уже даже не вспоминаю о том, что так шокировало меня сегодня.

Дед уже спит. Его звериный храп слышно из соседней комнаты. Бабушка все еще гремит посудой, когда в дверь звонят и я ругаюсь про себя, проклиная позднего гостя, пытающегося спугнуть мой сон.

Потом сквозь дремоту слышу шепот, чей – не могу распознать. Лишь понимаю, что баба Нина, хрустя оберткой от цветов, ищет, куда поставить очередной букет. Странное предчувствие трогает сердце, и я размыкаю веки, взирая сквозь пелену дремоты.

Спиной ко мне, держа руки в карманах, у стены стоит отец, рассматривая тот же портрет, что несколькими минутами ранее так привлек меня самого. Я с трудом верю в происходящее. Он здесь. Возможно, разыскивает меня. А может, все-таки вспомнил про семейный праздник. Тем не менее общаться с ним сейчас я не хочу и снова закрываю глаза.

– Юра, – слышу я голос бабушки, – пойдем, я тебя покормлю.

«Какая трогательная забота, – думаю я. – Он, должно быть, и не помнит, когда в последний раз ел домашний холодец и селедку под шубой. В ресторанах, где он обедает, такое явно не подают».

– Это вам, Нина Васильевна, – слышу я его. – И примите мои поздравления. Наши, – поправляется он, видимо, имея в виду и меня.

– Не надо, Юра. – Похоже, подарок – конверт с деньгами, что смутило бабушку. – За букет спасибо, а это лишнее.

– Я настаиваю. Обратно не возьму. – Твердо, но как-то грустно. – А вот от угощения отказываться не буду.

И они уходят на кухню.

Я слышу, что они разговаривают, но не могу разобрать о чем. Все пытаюсь уснуть, то погружаясь в дремоту, то снова пробуждаясь. Зато через некоторое время слышу, как просыпается дед и тоже проходит на кухню. Его радостный бас окончательно выдергивает меня из объятий Морфея.

Они разговаривают о работе отца и рыбных местах за городом, выисканных дедом. Не знаю, интересно ли Андреевичу… но подозреваю, что он уже давно забыл, как выглядит настоящая речная рыба. Да и стремления освежить память за последнее десятилетие я у него не наблюдал.

Баба Нина, пытаясь обратить на себя внимание зятя, то и дело просит его быть со мной помягче. А потом я слышу, как она уговаривает отца оставить меня у них на ночевку. Тот явно решил меня домой везти. Как водится, не уговорила. Такого, если он решил, не сломить, даже если бить лопатой по горбу. Но он меня не будит. Зато каково мое удивление, когда одеяло соскальзывает, и сильные мужские руки поднимают меня, словно ребенка. Дед семенит следом, приносит мои вещи и помогает отцу расположить меня в машине на заднем сиденье и пристегнуть. Все это время я отчаянно делаю вид, что сплю, и, видимо, отец поверил, раз уж нес на руках. Наверное, решил, что выпил спиртного, и меня разморило, ну или устал.

Машина мягко трогается, и мне вдруг становится обидно, что не попрощался с дедом и бабушкой.

Я то и дело приоткрываю глаза и посматриваю на отца. Как уверенно он сжимает руль. Как блестят в зеркальном отражении его глаза. Не мудрено, что женщины западают на него. Признать честно, он мега-сексуальный мужик, а уж если к этому добавить, что он умен, известен и богат, то вообще становится неотразимым.

Бедная-бедная Крис, вот же ты вляпалась. Я завтра же с ней поговорю.

Около самого дома отец заглушает машину, открывает окно и, откинувшись на спинку сиденья, неожиданно закуривает. Он кажется расслабленным, но вместе с тем явно над чем-то размышляет. Я открываю глаза (не хочется, чтобы он снова меня нес, как дитя малое). Он замечает мой взгляд почти сразу.

– Охранник сказал, что ты заходил ко мне в офис. Ты был там? – спустя непродолжительное молчание спрашивает он.

– Да, – абсолютно бесцветно отвечаю я.

– Тогда почему я тебя не видел?

– Занят был.

Он тяжело вздыхает и затягивается. И опять тишина, давящая на нас обоих.

– Скажем, по десятибалльной шкале, насколько ты меня ненавидишь? – Странный вопрос. Должно быть, он понимает, что поступил некрасиво, но я не вижу раскаяния в его глазах.

– На одиннадцать. – Я отстегиваю ремень. – Ты воспользовался своей властью над ней.

Он хмыкает.

– По-твоему, я ее принуждал?

– Не исключаю!

– Невысокого ты обо мне мнения, сынок. – Он качает головой, улыбаясь одними губами.

– Даже если не принуждал, а просто соблазнил… Думаешь, это намного лучше? – У меня аж голос задрожал. – Ты ведь знал, как она дорога мне.

– О да, – задумчиво произносит он, – в своем рисунке на стене ты максимально выразил чувства к ней.

Ага… Литвинов знает и о том граффити с изображением Крис. Хотя для меня загадка: когда увидел и как понял, кому адресовано послание и кто автор. Но теперь он просто насмехается надо мной. Должно быть, по его распоряжению рисунок и закрыли постером.

– Выражаю, как могу, – шиплю я, оскорбившись, – а по-твоему, чувства можно доказать лишь перечислением денежных средств?

Он тушит сигарету.

– Дело не в этом. Эта девушка не для тебя. – Повышает голос.

– Для тебя, что ли? Она не нужна тебе! Ты ее не любишь! – Я говорю об очевидных вещах, и они его не смущают.

– Ты прав, я просто с ней сплю. Как спал с предыдущей секретаршей и той, что была до нее. Но ни одну из них я не соблазнял, не принуждал и уж тем более – не насиловал.

И в это я, на самом деле, верю. Он достаточно привлекателен, чтобы зацепить любую женщину.

– Мне плевать на других. Но ты не должен был трогать Крис. – У меня внутри все клокочет.

– Если бы у тебя был хоть один шанс из тысячи завоевать эту девушку, я бы ее не тронул. Поверь, – жестко изрекает он, пытаясь задушить мой душевный пыл.

Все это время я сижу на заднем сиденье, и мы грозно стреляем глазами друг в друга, глядя в зеркало заднего вида.

– Ты не можешь знать…

– Могу! – перебивает он.

Я затихаю. Не мне его вразумлять и упрекать. Возможно, в его словах и есть истина, но я не хочу ее принимать. Я долгое время верил в нас с Крис. Я мечтал о ней, а он отбирает у меня эту мечту.

– Отцы так не поступают.

– …Чего ты хочешь? – открыто спрашивает он. – Чтобы я ее бросил? Думаешь, она побежит к тебе плакаться?

– Я хочу, чтобы ты ее освободил.

– Крепостное право отменили в 1861 году указом императора Александра II, – напоминает он. – Она свободная и достаточно взрослая, чтобы принимать решения самостоятельно.

– Я хочу, чтобы ты больше ее не касался, – рычу я, – никогда.

И с этими словами я выскакиваю из машины и обиженно шагаю домой.

Что выйдет из этого, пока не знаю, но очень надеюсь, что Литвинов не станет подливать масла в разгорающийся пожар, поглощающий остатки нашего взаимопонимания.

8 глава

В институт я снова не иду. Пусть так и думают, что я полагаюсь на связи и учиться не собираюсь.

Напиваюсь с Илюхой и Максом в гараже. Там же смотрим футбол по старому телеку. Ребята поддерживают меня, узнав о поведении папаши. Лысый так вообще в шоке и то и дело предлагает методы наказания.

К вечеру, окончательно окосев, я решаю набрать отцу и выдать ему заготовленную тираду. Он не отвечает. Это не удивляет. Он и раньше на связь раз в неделю выходил. Тогда я набираю прямиком приемную. Услышать голос Крис было бы не лишним. Но каково мое удивление, когда отвечает абсолютно чужой голос.

Я моментально будто трезвею.

– А где Кристина? – ошеломленно спрашиваю я.

– Она уволилась. А вы по какому вопросу?

– Когда?

– Сегодня… Я здесь временно, до приема основного работника, но по мере возможностей постараюсь помочь, – обещает девушка. – Так что вы хотели?

– Ничего, – выдыхаю я и отключаюсь.

Разговаривать вечером с отцом сложно. Язык заплетается, ноги не держат, а претензий накопилось – море.

Я стою посреди комнаты и ругаюсь, жестикулируя и шатаясь. А он сидит на диване, развалившись, и слушает меня с презрительной улыбкой на лице, что бесит еще больше.

А потом поднимается и, подойдя ко мне, обхватывает своей лапищей шею и, резко приблизив, заглядывает в глаза. В них плескается водка, джин и даже немного пива.

– Если ты еще хоть раз позволишь себе напиться до подобного состояния, спать будешь на пороге, – шипит он, в мгновенье ока становясь серьезным. – Понял? И еще. Голос на меня будешь повышать тогда, когда обретешь на это право.

Он грубо отталкивает меня, и я едва не падаю.

А потом, написав что-то на клейком листке для заметок, надменно изрекает: – Вот тебе ее адрес и телефон. Дерзай! Утешай! – И, уходя, приклеивает его мне на лоб.

Так я и сплю. Лишь утром, заглянув в зеркало, вижу листок и вспоминаю. Все вспоминаю. Напрасно я, конечно, спьяну пошел с ним выяснять отношения, но содеянного не изменить. Попробую на трезвую голову.

Мне даже удается застать отца перед отъездом на работу. Он как раз допивает кофе.

Уже без ругани и придирок я обращаюсь к нему:

– Зачем ты уволил ее?

– Доброе утро, сынок, – театрально улыбается он. – Как ты себя чувствуешь? Голова не болит?

– Нет, – вру я.

– А в следующий раз заболит – я тебе ее отшибу.

Я ухмыляюсь. Он даже за двойки меня никогда не порол. Ему и тогда было все равно, а уж теперь…

– Как ты мог так поступить с Кристиной? Она дорожила своей работой. Старалась для тебя.

– Ты ведь сам меня попросил отпустить ее. Вот я и отпустил. Теперь ее со мной ничего не связывает, – коротко объясняет он.

Мне не нравится его тон, но ругаться я не могу. Голова реально болит, словно ею о стену колотили.

– Ты оставил ее без работы… – начинаю я, желая открыть ему глаза на неправильность поступка, но в душе понимая, что и впрямь сам стал причиной этому.

– Да, но ты должен был подумать об этом раньше, до того, как начал требовать свободы для нее. А как иначе я мог ее освободить? Вот теперь она свободна, как птица в полете. – Он встает из-за стойки, берет портфель и, подойдя, хлопает меня по плечу. – Бери сочок и в путь. Лови удачу.

– Прости. – Это все, что я могу сказать, когда дверь предо мной распахивается и я вижу свою богиню, такую теплую и домашнюю: в шортах и футболке, с заплетенными в косу волосами.

Она, похоже, не понимает за что. Наверное, Юрий Андреевич не утруждал себя объяснением перед подчиненной, пусть и не простой. Он уволил ее, не сказав причины? Просто так… Должно быть, ей сейчас вдвойне паршиво.

– За что?

– Отец уволил тебя… Мне так жаль. – Это правда.

– Как ты можешь быть повинен в действиях своего отца? И я не сержусь на него, а на тебя тем более, – произносит она тихо и беззлобно и пропускает меня внутрь.

Когда я оглядываю квартиру, меня одолевают сомнения. Двухкомнатная, в хорошем районе...

– А родители дома? – спрашиваю я. Почему-то раньше думал, что она живет с ними.

– Я из Воронежа, – поясняет девушка. – Снимаю эту квартиру.

Для одинокой девушки, не зарабатывающей большие деньги, она чересчур шикарна.

– Подруга? Друг? Или ты одна здесь живешь? – интересуюсь я, уже зная ответ.

– Одна, – кивает Крис. – Раньше жила с подругой в Бутово.

– Для тебя ее кто-то снимает, да?

Я припадаю спиной к стене в коридоре, сверля Крис взглядом. Разумеется, ее снял для нее Литвинов. Совсем рядом с работой, где он всегда может утолить свой голод, насладившись ее свежестью сполна. Но Кристина непонимающе хлопает глазами.

– Это не твое дело, – жестко одергивает она меня. – Ты пришел по делу или просто посочувствовать?

– Просто посочувствовать. – Мне становится неприятно находиться там, где ее «обрабатывал» мой папаша.

– Я не расположена плакать в жилетку, прости. – Заметив изменения во мне, она и сама меняется.

Я смотрю на нее, а внутри все словно льдом сковывает. А она оказалась не такой уж правильной, как мне чудилось. Должно быть, мой папуля содержал ее, а взамен вовсю пользовался ею. Аж губу закусываю, представляя это. Черт! Литвинов, ненавижу!

– Никита, – она зовет меня, пытаясь выдернуть из размышлений, и я неожиданно для себя кидаюсь ей навстречу, заключая в объятья, прижимая к стене прямо в коридоре и целуя яростно и смело. А что? У меня неоднократно такое срабатывало.

Крис теряется и не сразу реагирует, и ложные надежды подогревают мою кровь. Но вскоре она дает решительный отпор, кусая за губу. Я отскакиваю, глядя на нее, испуганную и шокированную моим поведением. Она открывает рот, но не успевает ничего произнести. Ее останавливают мои дальнейшие действия, ибо я уже не могу контролировать собственный рассудок после того, как коснулся ее губ впервые. Пощечина меня несколько остужает.

– Прошу, – я отступаю на шаг и поднимаю руки вверх, показывая, что не трону, – не отталкивай меня. Дай мне шанс, умоляю. Я знаю, что моложе. Что одеваюсь, как гопник. Что страдает ответственность и здравомыслие… Я не подхожу тебе. Но я без ума от тебя… Не гони.

Крис замирает в недоумении. Кажется, мои слова внесли хаос в ее мысли. И воспользовавшись этим ее состоянием, я снова приближаюсь. Мои ладони осторожно касаются ее лица, и я млею от того, что могу прикоснуться к ней так.

– Я изменюсь. Я повзрослею. Обещаю тебе. Только дай мне шанс. – Мои губы тянутся к ней в стремлении выпросить эту возможность. И плевать, что она спала с Литвиновым. Мало ли кого он имел. Она будет моей. Должна быть. – Лисенок…

В следующий момент мне по роже прилетает такой удар, какого я никак не ожидал от столь хрупкой особы.

– Вот как? – Ее лицо мгновенно становится каменным. – Значит, ты все же был вчера в офисе, как сказал охранник. Ты видел нас? Видел, конечно. И это из-за тебя меня уволили.

– Я-я-я…

– Не утруждайся, я и не надеялась, что ты с благосклонностью воспримешь тот факт, что твой отец предает память о матери с молодой секретаршей. Ведь ты слишком эгоистичен, чтобы понять, что он тоже человек… живой, из плоти и крови, и ему тоже хочется тепла.

– Если ты думаешь, что я воспротивился вашим отношениям из-за матери, то это не так, – возражаю я. – Я понимаю, что…

– Ничего ты не понимаешь. Ребенок! Да будь твоя воля, похоронил бы его с нею рядом.

– Я не такой!

– Такой!

– Ладно, – спорить я не хочу, – но все равно не поэтому. Я не хотел, чтобы он осквернял тебя своими прикосновениями и унижал статусом депутатской подстилки.

Тут мне прилетает с другой стороны. Аж челюсть заболела.

– Убирайся! – рычит она.

– Он не придет к тебе больше. Поверь.

– Почему ты такой? За что ты так со мной? – совсем неожиданно Крис разражается рыданиями.

– Он не нужен тебе, – начинаю уговаривать я. – Он тебя не любит. Депутат Литвинов вообще никого не любит, кроме себя – классного и обворожительного.

– Я знаю это, – выкрикивает Крис, – я и не рассчитывала на его любовь… Надеялась, но не рассчитывала.

– Ты была с ним из-за денег? – спрашиваю я прямо, но она начинает плакать еще громче.

– Нет! Ты придурок?

– Да, придурок. Я потребовал, чтобы он отпустил тебя… Не уволил – отпустил. Он понял это по-своему. Но тем не менее теперь ты свободна от этого изверга, – я говорю уверенно. – А насчет денег не беспокойся. Я сам буду тебе помогать и, в отличие от него, не стану брать платы.

Я и не знал, что она может еще громче истерить.

– Ненавижу, – говорит она сквозь рыдания.

– Тебе не нужны эти грязные отношения, – уверяю я.

– Грязными они кажутся только тебе, – резко бросает она, толкая меня в бок. – Я люблю его. Я не любима, но люблю… Да, он снял мне эту квартиру, и, кстати, она оплачена на год вперед. И он приходил ко мне сюда. А я ликовала, его встречая. И мы занимались любовью, – кричит она мне прямо в лицо. – И я не видела грязи в своей любви и его попытке забыться, отвлечься или просто расслабиться.

– Но я лучше него. Я дам тебе больше… и буду любить тебя без памяти и ценить, – я пытаюсь ее перекричать, а заодно образумить.

Но мои слова не находят отклика в ее сердце.

– Думаешь, вынудил его меня бросить и все… Я твоя? Пришел, как за боевым трофеем. Утешишь, погладишь…

– Я не думал…

– Думал! – орет она, почти оглушая меня. – Ты мне сердце вырвал… А я все голову ломала, за что меня увольняют… Вот оно что: меня захотел избалованный подросток.

Ее вопли начинают мне надоедать.

– Это не так! – решительно возражаю я. – Я в тебя влюблен.

– А я тебя ненавижу. – Она размазывает слезы руками. – Он мне в тысячу раз тебя дороже. Понимаешь?

– Я видел вас. Не было в твоем возлюбленном ни любви, ни нежности… Он просто тебя имел. Ты такой жизни хочешь? Не верю!

– Два года почти я проработала у него… Мечтала о нем каждый день. Грезила, томилась. А он не видел меня. Представляешь? – всхлипывая, говорит она. – А когда полгода назад, засидевшись на работе, я зашла к нему в кабинет, и он поймал меня за запястье, у меня словно сердце остановилось. И я бы отдалась ему даже на проезжей части, если бы он этого захотел.

– Замолчи, – прошу я, не в состоянии это слушать.

– Он позволил мне быть рядом, любить его…

– Он просто утолял свои потребности, – фыркаю я.

Мы не хотим слушать друг друга, талдыча каждый о своем. Но мои слова все же осушают ее слезы.

– Я не дам тебе шанса… никогда.

– Ты расстроена, – заключаю я, припоминая поцелуй и все еще теша себя надеждой. – Однажды ты поймешь, что я поступил правильно, и тогда позовешь.

– Всерьез думаешь, что сможешь его заменить? – Она хмыкает. – Ты ему в подметки не годишься. Убирайся из моего дома, мальчишка, или я вызову полицию.

Я замираю и изумленно вскидываю на нее взгляд.

– Я не шучу… Правда в том, что ты – мелкий поганец, и ждать, пока ты вырастешь, перевоспитывать тебя, пытаться сделать из тебя человека я не буду. Но искренне надеюсь, что однажды ты им станешь, и твой отец перестанет за тебя краснеть. Он достоин куда большего… хотя бы банального понимания.

Я выхожу из квартиры, слышу, как за моей спиной громко захлопывается дверь, и припадаю лбом к стене, охлаждая рассудок.

Боже мой, сколько негодования сегодня было выплеснуто. Я заставил ее себя ненавидеть. Думал, что спасаю, но разбил сердце… Черт подери, она любит его.

Домой еду на метро, воскрешая в памяти слова, сказанные моей возлюбленной сгоряча и не услышанные мною сразу. На душе скребут даже не кошки, они слишком малы, а, наверное, тигры. У меня и раньше не было больших шансов ее завоевать, а после такого они и вовсе превратились в пыль. Как исправить то, что так опрометчиво натворил, я представляю слабо, но должен попытаться.

Я последнее несколько лет неизменно корил отца за равнодушие к моей персоне, но вместе с тем умудрялся быть недовольным его чрезмерным желанием все знать и, по возможности, контролировать. Это даже смешно. Не проявляя видимого ко мне интереса, он вовсю проявляет скрытый. Отец и сейчас все видит и подмечает. Анализирует, взвешивает, исправляет, незаметно, если косячу. Должно быть, у меня и впрямь не было шансов с его секретаршей, раз он переступил эту черту, хотя так долго держался, наблюдая ее к себе чувства. Я влез в их отношения и разрушил мир ее и без того хрупких иллюзий. Неудивительно, что теперь она меня ненавидит. Ситуацию нужно исправлять, но как, я не знаю. Не просить же у отца вернуть все как было. Да он и не послушает. Он уже выполнил одну мою просьбу. Темная мысль о том, чтобы выждать время и снова попытаться пробить оборону Крис, мелькает в голове. Я ведь далеко не урод и даже немного похож на отца внешне. Может, она переменится потом, когда чувства к нему остынут… Но это вряд ли. Я лишь пытаюсь врать себе. Просто не хочу мириться с действительностью.

Тяжело вздыхая, я поднимаюсь. Моя остановка.

9 глава

Шаги тяжелые, словно гири к ногам привязаны. В голове просветлело немного, и цель обрела форму, но в сердце настоящий хаос. Оно словно не верит в произошедшее и раз за разом переживает эти события, чтобы наконец принять действительность.

Меня не просто не любят. Меня ненавидят. И этого я добился сам.

Захожу домой, с порога спрашивая Гульнару об отце. Та отвечает, что он у себя в кабинете.

Кто бы знал, как мне тяжело заходить к нему, да еще и с такой нелепой просьбой. Но я должен попытаться исправить случившееся. Горестно признавать, что он оказался прав насчет моих сомнительных шансов.

Мне все еще неприятна мысль о том, что он крутил шашни с девушкой моей мечты, и воспоминания о том, как он грубо брал ее на собственном столе, больно режут душу, но я захожу. Без стука, так как дверь приоткрыта. И замираю прямо в проеме, привалившись плечом к косяку. Молча смотрю на него, тщательно сверяющего какие-то странные таблицы. Перекладывает бумаги, пялится в монитор. Он в белой рабочей рубашке, но рукава закатаны, а ворот расстегнут. На нем очки, в которых отражаются блики от экрана. Весь занятой, сосредоточенный… Он наверняка уловил мое присутствие боковым зрением, просто не хочет со мной говорить. А может, я сбиваю его с мысли, не знаю.

Литвинов обращает на меня свой взор лишь через пару-тройку минут. Все это время я покорно жду и снова готовлю реплики.

– Что у тебя? Говори быстрее, у меня дел под завязку. – Холодно. Ни тебе приветствия, ни улыбки.

– Я был у Кристины, – вымучено тяну я.

– Она тебя впустила? Это прекрасно. Как она себя чувствует?

– Плохо.

– Она потеряла работу, – разводит он руками.

– Она потеряла тебя.

Отец театрально вскидывает брови и смотрит на меня поверх очков.

– Она любит тебя… очень. И ей больно. – Я прерывисто выдыхаю. – Она плачет.

– Ну и как, ты ведь утешил ее? Подставил свое мужественное плечо? Предложил свою помощь? – В его голосе звучит издевка, и это задевает. Но сейчас истерить я не имею права. Не в том положении.

– Она отвергла мою помощь.

– Вот как? А я уж подумал, что ты за благословением явился, – продолжает издеваться Литвинов. – Ну раз так…

– Прошу, не бросай ее так. Восстанови на работе, она ведь хороший работник, ты сам говорил.

– Не понял. Совсем недавно ты просил меня об обратном. Ты непостоянен, сынок.

– Что?

– Перечитай «Цветик-семицветик» и больше не желай того, что не в состоянии принять или скушать.

– Прекрати издеваться надо мной. – Я начинаю выходить из себя. – Я был не прав, считая, что она меня примет. Теперь ты доволен? Думаю, шансы у меня могли быть, только если б на этом свете не было тебя, изначально.

– Оп-па… Все еще веришь, что тебя принес аист? Ты бы и биологию перечитал, что ли. – Похоже, он не собирается меня щадить.

– Хватит! Ты достал кусаться, – воплю я. – Я извинился и признал, что погорячился, решив за Кристину, как ей дальше жить.

– Нет, не извинился, – обращает внимание он, – но признал.

– Извини, – сквозь зубы цежу я, но он все равно доволен – об этом свидетельствует лукавая улыбка. – Ты вернешь ее на работу?

– А ты не хочешь вернуться в институт и начать наконец проявлять интерес к будущей профессии?

– Пф-ф, – недовольно фыркаю.

Он что, еще надеется, что я стану юристом? Мне даже мысль об этом неприятна. Но смотрю на отца и вижу его серьезность. Руки скрещены на груди, подбородок вздернут. Он явно ждет ответа, и, должно быть, ему самому неприятно от того, что приходится требовать от меня выполнения моих же обязанностей. «Услуга за услугу», – понимаю я и просто киваю.

– Ладно, верну, – соглашается Литвинов, – но лишь на работу и только потому, что она и впрямь старательна. Отношения я с ней возобновлять не стану. Как ты однажды заметил: «Так отцы не поступают». Тебе не просто нравится эта девушка, раз ты пришел просить за нее после всего… Так что дерзай, если хочешь. Преград я тебе чинить не стану, но и палку не перегибай: не смей ей надоедать и уж тем более домогаться. Пусть решает сама.

Я снова киваю, понимая его, и в душе благодарю за снисходительность.

– Надеюсь, что она сможет тебя забыть и найдет себе более достойного мужчину, чем похотливый босс. – В то, что им буду я, уже не верится.

– Я тоже надеюсь на это, – соглашается он и жестом приказывает мне удалиться. – А теперь, раз мы все выяснили, уходи и не мешай мне работать.

А ведь и впрямь стало легче.

Крис он вернул, как и обещал. Это я понял набрав в приемную и услышав знакомый голос. Но навестить ее не решился.

В институте аврал. Иными словами, я прекрасно понимаю, что ни черта не понимаю. Много упустил и придется наверстывать, если не хочу, чтоб Юрий Андреевич мне голову снял. Преподы ругаются. Лилька, обиженная и холодная, бросила мне на стол флэшку и велела перекинуть себе материал, который я должен буду подготовить. На носу зачеты, экзамены, а я… словно в лесу. Утешает только, что не один такой.

Поведал друзьям о своих проблемах. Илюха демократично промолчал. Макс был в шоке. Предложил пойти в гараж и напиться или прикупить травки. Предложение не в меру заманчивое, но пришлось отказаться. Сказал, что должен хотя бы пару недель продержаться, изображая приличного, чтобы отец снова не сделал бяку за неисполнение обязательств. По сути, я понимаю, Литвинову нужно, чтобы я благополучно сдал экзамены и зачеты – хоть за это не волноваться. Потому я должен попробовать это сделать. И возможно, даже придется подлизаться к старосте.

Всю неделю читал умные книжки. Едва не окосел – так глаза разбегались. Запоминалось плохо, и я надеялся лишь на то, что где-нибудь в глубинах подсознания отложится хоть что-то, ну и на благосклонность преподавателей. Лилька потеплела, видя мою заинтересованность, но все равно продолжала дергать носом.

Я даже не замечаю, как подходят выходные, и, учитывая мое хорошее поведение, очень надеюсь, что отец позанимается со мной в спортзале. По правде говоря, мне понравился предыдущий урок. Но и тут меня постигает разочарование.

Некоторое время я из-за двери наблюдаю за тренировкой отца, рассчитывая, что тот скоро выдохнется и мне будет сподручнее его победить, когда дойдет до схватки. Но я ошибаюсь. Он с ходу предлагает мне напасть, даже без разогрева, и, мгновенно заломав, решает больше не возиться, зато дает мне номер тренера, который с удовольствием меня поднатаскает. А потом уходит, оставляя меня наедине с чувством, что меня жестоко обломали. Опять у него на сына ни минутки свободного времени.

Тренеру я не звоню. Ведь вся соль в том, чтобы сблизиться с отцом за общим занятием. Заниматься в одиночку не хочу.

Литвинов уже уехал, и я, выйдя на задний двор, закуриваю. Там меня находит Николай Михайлович – наш охранник. Он шутит, будто думал, что что-то горит. Мы болтаем. Я жалуюсь на занятость папаши, и он пытается его выгородить, но потом машет рукой и признает, что отцу негоже на родную кровь «забивать». У Николая Михайловича самого трое детей и уже двое внуков. Мужик он мягкий и добрый, с таким можно и в гараже повозиться, и на рыбалку сгонять. Я тайно завидую его мальчишкам.

Показываю визитку тренера, которому по наставлению папаши должен вроде как набрать, и высказываю свое удивление тем, что отец не порекомендовал мне своего бывшего тренера, который занимался с ним полгода.

Тут охранник смеется и рассказывает, что тренер – Сережа – лицо нетрадиционной ориентации, и якобы отец его выставил после того, как это выяснилось. Потому, по всей видимости, и не порекомендовал.

– Где же его хваленая толерантность? – смеюсь я.

На самом деле я знаю о консервативных взглядах родителя, которые он старается не афишировать в политических целях.

– А как он узнал? – вдруг интересуюсь я.

Николай Михайлович загадочно улыбается и начинает рассказывать то, что знает об этой истории:

– Я же в них не разумею, голубой он аль фиолетовый, а сменщик мой – Егорка – парень молодой, тоже качался, за фигурой следил, ну и оказалось так, что он его немного знает по спортзалу. Они как-то болтали, и он спросил Сергея, знает ли шеф о его нетрадиционности, а тот ответил, что ему об этом знать необязательно. Мол, это личное дело.

Я смотрю заинтересованно, с легкой улыбкой на лице представляя возможную реакцию Андреевича.

– А со временем Сережа начал заглядываться на хозяина, отмечать его достоинства. Егор смеялся над ним и советовал держать себя в рамках да помалкивать. Не угадаешь, как поведет себя мужик, узнав, что все это время об тебя на тренировке гей терся. А однажды выскочил Сережа из дому с разбитой губой и больше не вернулся.

Меня и впрямь повеселила эта история. В голове рождаются версии того, как Юрий Андреевич мог узнать правду. Это он разбил губу бедняге? Или, может, укусил? Я смеюсь, представляя, как паренек к нему целоваться полез. А может, еще как-то себя выдал? Возбудился, например. Или просто признался, но за это не бьют, просто выставляют.

– Да уж, тяжело быть симпатягой. – Я снова смеюсь. – Забавно.

10 глава

День подходит к концу. Я сижу на кладбище у могилы матери. Смотрю на ее изображение в граните памятника и грустно улыбаюсь. Мне кажется, что художник все же не смог передать все то, что делало ее особенной. Наверное, я бы сделал это лучше, если б, конечно, освоил мастерство гравера.

Я помню ее русые волосы, большие серые глаза, курносый нос и забавные веснушки. Она была особенной женщиной, невообразимо милой, уступчивой, но вместе с тем сильной. Как получилось, что эта замечательная женщина встретила моего отца, я не знаю до сих пор. Но помню, что они любили друг друга. Это сомнению не подлежит.

– Мама… мамочка, как мне тебя не хватает. Никому я не нужен. Ни любви, ни жалости, ни понимания… ничего не осталось. Все не так с твоим уходом, – жалуюсь я. – Для отца я обуза. Я не подхожу ему по всем параметрам. Ему нужен другой сын: в деловом костюме и модных до блеска начищенных ботинках. Чтобы был умным и понимал его слова и мысли, разделял цели. Я не такой. Я бездарь, я лентяй и вообще неблагодарное существо, как он считает. Думаю, он не расстроится, даже если завтра меня найдут в канаве с пробитой башкой. Он даже не утрудит себя тем, чтобы пустить слезу на камеру. Просто закопает и поедет на очередную конференцию. Мама, – я неожиданно начинаю плакать. – Почему я такой? Все у меня наперекосяк. А он… он совсем меня не понимает, даже не хочет попытаться понять. Я давно забыл, что такое любовь… И он тоже. Любит лишь себя и работу, будь она неладна. Даже женщины его интересуют только как средство удовлетворения потребностей.

Мы ругаемся чаще, чем миримся. В общем… не справляемся мы без тебя, мам.

Наревелся на год вперед. Прихожу домой, а там сюрприз. Отец велел Гульнаре навести у меня в комнате порядок и выкинуть все, что, по его мнению, лишнее. В первую очередь в урну полетели атрибуты футбольного болельщика, которые перестали быть актуальными еще в прошлом году после драки на стадионе, когда отцу пришлось вызволять меня из полицейского участка, а потом везти в травмпункт, потому как у меня оказалась сломана рука. К лишним был также причислен дорожный знак с оленем, который я притащил с трассы зимой, когда мы его сбили с Илюхой на машине. Тогда мне хотелось внести оригинальность в мой быт и украсить им комнату. Также меня лишили старой спортивной сумки, в которой хранились баллончики с краской. И так, по мелочи: пошлые, как считает Литвинов, сувениры, привезенные мной из Таиланда; порно-журналы; драный постер «Скорпионс» с автографом. А еще с мишени, из-под дротиков, пропало его фото.

Ничего не скажешь, он выбрал удачное время, чтобы диктовать свои порядки на моей территории.

«Если так дело пойдет, выкинут кеды, стены выкрасят в горошек и медвежонка в кровать положат», – размышляю я, стараясь с честью вынести весь этот ужас, про себя обещая ничего не забывать и, когда представится случай, припомнить ему каждую мелочь, что ушла из этой комнаты без спроса.

Но надолго моего терпения не хватает, потому как поздним вечером я узнаю, что мне отключили эротические каналы. Это уже слишком. Мне скоро двадцать. Имею право.

И снова все заканчивается скандалом. Отец сам виноват – не нужно перегибать палку. Я кричу, как выпь на болоте, и требую, чтобы мне вернули все, что пропало днем, на что он невозмутимо предлагает пройти до мусорного контейнера и самому отыскать пропажу и даже предполагает, что я смогу найти там еще кучу полезных вещей, которые будут гармонично смотреться в моей комнате. Меня убивает его надменность и высокомерие, а еще больше – злая ирония, что льется из его рта, как из рога изобилия.

Даже матом несколько раз его прикладываю. Отчего-то мне кажется, это уже не отразится на Крис. Это наши внутренние разборки. Я припоминаю ему все, даже шестой класс, когда я притащил домой собаку, а он не разрешил ее оставить.

Папаня слушает меня с наигранным интересом, нисколько не раскаиваясь и раздражая этим еще больше. А я ору, как подстреленный, и в итоге, хлопнув дверью, ухожу. Еду к Максу, он успокаивает меня с помощью пива и спортивного канала. Там и остаюсь ночевать.

Неделю я вообще не разговариваю с Литвиновым и всячески его избегаю. Протянул бы еще дольше, если бы не одно «но». И это «но» меня не на шутку пугает.

Я уже не первый день испытываю дискомфорт в области паха. Непонятное щекотание. Друзья даже пошутили, будто я подцепил лобковую вшу. Ох, лучше бы это были вши. Что-то мне подсказывает, что их отловить проще. У меня более скверные подозрения. Мой «боец» явно страдает, он даже не встал сегодня утром, хотя обычно пробуждается раньше меня. И не мудрено – он покраснел и чуть припух. Чувствую жжение.

– Дарья – сука, – ору я, скидывая в порыве ярости туалетные принадлежности со стеклянных полок в ванной.

Больше мне некого винить. За последнее время я был лишь с ней, поэтому сомнений нет. Она явно чем-то меня заразила. И теперь я боюсь последствий и не знаю, куда бежать и кому жаловаться. Первая мысль: «Друзья. Они поржут, конечно, Макс вволю поприкалывается, но больше мне помощи ждать неоткуда. А эту дрянь я найду».

Но в ванну неожиданно стучатся. Это Гуля, которую я тут же сгоряча посылаю.

Потом стучит отец.

– Что у тебя там происходит?

Нажаловалась, видно.

– Ничего! – рычу я.

– Что случилось, я тебя спрашиваю?!

– Порезался, когда ноги брил, – решаю ответить ему на его же языке.

Но шутку он не оценивает.

– Открой немедленно.

– Все в порядке. Оставьте меня.

– Если ты сейчас не откроешь, я выбью дверь. – Звучит, как угроза.

Похоже, он решил, что я здесь вены себе режу… и явно не справляюсь.

– Прошу, уйди, со мной все в порядке, – уже более спокойным тоном.

– Открывай! Или я вышибаю на счет «три».

Угроза действует. Я решаю сдаться. Он-то наверняка знает, что делать, и врачи у него знакомые есть. Поругается, повозмущается, но поможет. Не дожидаться счета и открываю, впуская озабоченного родителя.

– Что еще ты здесь затеял? – Он начинает с наезда.

Окидывает меня взглядом, задерживаясь на кистях, потом на моем скромном разгроме.

– Ничего. Просто я… – Мне тяжело дается это признание, но он не подгоняет, а терпеливо смотрит на меня. – Похоже, я заразился.

Он не понимает, его взгляд свидетельствует об этом. Потому я поясняю:

– От девушки.

Он смотрит на меня исподлобья и кивает спустя полминуты, видимо, переварив.

– Не предохранялся?

– Да, и ты можешь меня сейчас долго ругать за раздолбайство, но…

– Спускай штаны, – перебивает он таким тоном, словно собирается пороть.

Я мнусь.

– Ты мой сын. Так чего стесняешься? – Он прикрывает дверь, чтобы никто не зашел.

Тяжело вздохнув, я выполняю просьбу. И каково мое удивление, когда Литвинов опускается на колени, рассматривая мой многострадальный орган. Мне становится не по себе. Представить отца в подобном положении я раньше не смог бы.

– Температура высокая?

– Нет.

– Гнойные выделения?

– Скорее «да», чем «нет».

– Инкубационный период?

– Что? – Я не понимаю.

– Когда ты был с ней? Ты ведь в курсе, кто она?

– Да, да… Уже больше месяца. – Я вижу, что он не намерен издеваться, потому покорно отвечаю.

– У тебя, похоже, гонорея, – выносит он свой вердикт.

– Что? – Я, конечно, знаю, что это, но не могу поверить, что, как реальный гопник, подцепил такую хворь.

– Триппер. Так понятнее? – Он встает. – У меня есть хороший знакомый врач…

– Венеролог? – перебиваю я.

– Нет, милый. Венерологов, к счастью, у меня знакомых нет. Но он порекомендует кого-нибудь обязательно. Это гарантирует конфиденциальность, и, надеюсь, ты вылечишься без последствий. Эта болезнь коварна осложнениями вплоть до бесплодия.

Я нервно сглатываю.

– Так что рекомендую тебе помыться и занять горизонтальное положение на кровати. Я пошел звонить. И перестань громить ванную комнату, сам же потом поскользнешься на шампуне или порежешься о какую-нибудь склянку. – И он вышел, а я выдохнул.

Как Литвинов и обещал, доктор является молниеносно с саквояжем и в очках с толстыми линзами. Он разговаривает со мной как с ребенком. Я даже не могу понять, сюсюкает он или просто от природы шепелявит. Но явно хочет произвести впечатление заботливого и все понимающего. Разве что погремушку не вручил для успокоения.

Он берет у меня анализы, но с диагнозом отца соглашается сразу.

Отец все это время стоит посреди комнаты со сложенными на груди руками, деловито взирая. Общается с доктором, задает вопросы, которые никогда бы не озвучил я сам. И лишь когда доктор обещает прислать лекарство с курьером и самолично контролировать процесс выздоровления, он немного успокаивается. А то от его напряжения в комнате аж искрило.

К вечеру мне становится легче. Спасибо лекарствам. Хотя реальных изменений пока не наблюдается, зато на душе стало значительно легче. Засыпаю я с улыбкой, вспоминая отца, стоящего передо мной на коленях и внимательно рассматривающего мой член. Вот бы было фото.

Сам факт, что я подцепил гонорею, сконфузил меня. Отец и без того считает меня безмозглым, а теперь и вовсе убедился в этом. Наверное, теперь он еще больше меня призирает. Он почти не говорит со мной о произошедшем и за последние несколько дней лишь пару раз спрашивает, как дела и как продвигается лечение. Но подозреваю, что он все же общается с моим доктором, который сама любезность (без мыла в попу влезет), и это его качество мне претит.

Друганам я не стал хвалиться, что лечусь от триппера. Думаю, Макс бы живот надорвал потешаясь, а вот Илья поостерегся бы со мной общаться какое-то время – мнительный он. Потому я благодарен отцу, что помог мне и еще больше благодарен, что старается не напоминать. Хотя, допускаю, что ему самому противно думать об этом. А как бы поприкалывались репортеры, услышав такую новость. Уж они бы перемыли косточки депутату. Что ни говори, ему невыгодна огласка. Грязи, что я занес на своих ботинках в белоснежный кабинет безупречного политика, и так хватает.

11 глава

Сегодня, после универа, где я с достоинством вынес придирки и нравоучения аж трех преподов и снова поругался с заносчивой старостой, пытаюсь найти Дашку. Мне просто до безумия хочется врезать ей по роже. Не нахожу. Ее счастье.

Затем решаю заглянуть в отцовский офис. Не чтобы увидеть его. В последнее время я вижу его каждый вечер. Даже странно. К общению он не стремится, как, впрочем, и всегда, но и без того примелькался. Я еду туда, чтобы увидеть свою богиню. О, Крис, героиня моих ночных фантазий. Она сидит на прежнем месте и что-то активно печатает. Отрывается, вдумывается, присматривается к монитору, хмуря бровки. А я стою в тени за углом и смотрю на нее, грустно улыбаясь. И, по правде говоря, не собираюсь показываться. Думаю уйти. Ведь ей наверняка неприятно вспоминать о том, что я сделал и как ее подвел. Но меня выдает какой-то офисный планктон – засмотревшись в бумаги, задевает плечом. Бумаги разлетаются, он ругается и принимается собирать. Я собираюсь свалить по-быстрому, но потом поднимаю глаза и вижу, что она смотрит на меня и что ее взгляд не излучает агрессии. Напротив, в нем читается доброта и понимание. И я снова опускаю глаза. Эта девушка никогда не будет моей, а я, как дурак, хожу сюда, чтобы, подобно истинному ценителю живописи, полюбоваться творением гениального художника. Я резко разворачиваюсь и направляюсь в холл, где выпиваю чашку кофе из местного автомата и перекидываюсь парой шуток с охранником. Не знаю почему, но я не хочу уходить. Хочу вернуться, тем более охранник говорит, что Юрий Андреевич уехал на пресс-конференцию.

Недолго сомневаясь, я возвращаюсь в приемную и на сей раз по-хозяйски сажусь на стул рядом с секретарским столом.

Кристина, оторвавшись от дел, вопросительно смотрит на меня.

– Да, я дебил еще тот, – отвечаю я на ее несказанный вопрос. – Но ведь ты давно это знаешь… Вот, зашел спросить: как твои дела?

– Спасибо. Мне вернули работу, – ровно отвечает она.

Я киваю.

– Я в курсе. Можешь не благодарить, – решаю пошутить, но…

Одинокая слезинка, что прозрачным ручейком стекает по бледной щеке, показывает, что девушка не расположена к шуткам.

– Прости меня, Крис, я виноват. И я честно пытался исправить, что сделал. Он же вернул тебя… Это здорово. Улыбнись! – призываю я, но поднять ей настроение оказывается непросто.

– Что тебя тревожит?

Она стирает очередную слезу подрагивающими пальцами.

– Он вернул мне только рабочее место. Ты об этом его просил?

Так вот оно что…

– Я просил вернуть все как было. Он сам решил, что ваши отношения не должны возобновляться.

– Из-за тебя?

– Да, – решаю не скрывать, – из-за моих чувств к тебе… И, знаешь, даже если у нас с тобой ничего не сложится – а в этом я почти уверен, – думаю, что он поступил правильно, разорвав порочную связь. Она тебе не нужна. И он не должен был изначально это допускать.

– Это не тебе решать.

– Но, как видишь, у меня получилось это сделать, – я натянуто улыбаюсь. – Крис, я отказался от всяких претензий на тебя. Я принял твое отношение к отцу. И хотя не одобряю вашей связи, но палки в колеса не вставлял. Я извинился перед Литвиновым и признал свою неправоту. Потому, если он решил бы возобновить отношения с тобой, то я бы не стал преградой. Не думаю, что он считает мои чувства настоящими.

– Хочешь сказать, что я просто ему надоела? Черта с два он бросил бы меня, если бы ты не вторгся на чужую территорию и не начал топтать все своими красными кедами, – она говорит спокойно и пытается сдерживать слезы, но у нее не получается, как не получается унять желание меня ударить. И через минуту она делает это. Даже руку отбивает.

– Прекрати, – ору я, – я не виноват!

– Виноват! Ты чудовище, сломавшее мою жизнь.

– Ее до меня сломали.

– А ты решил починить? Механик хренов. И доломал.

Она вскакивает из-за стола и собирается уйти, но я перехватываю ее и крепко прижимаю к груди, утешая. Странно, но она не отталкивает. Утыкается носом в мою толстовку и глухо плачет. А я обнимаю ее, приговаривая, что все будет хорошо и жизнь наладится. Не знаю как, но в этот момент я уверен в этом. И так приятно держать ее хрупкую фигурку в своих руках, что аж млею от удовольствия. Ощущать мягкие волосы под своей рукой, вдыхать их аромат, чувствовать ее такое близкое тепло… это невероятно. Хочется лишь прижать ее сильнее и никогда не отпускать. Скользить ладонями по гибкому девичьему телу, сминая ткань одежды. Но больше всего хочется поцеловать. Снова ощутить это острое чувство восторга… Но я не смею.

– У тебя глаза отца. – Первое, что говорит она через несколько минут, отстранившись.

И я с улыбкой киваю.

– Слушай, но ты же женщина… умная, красивая. Тебя, наверное, каждый второй здесь желает, если не первый. И ты плачешь? А Андреевич – мужчина взрослый, который давно протоптал к тебе дорогу и знает тебя… а еще он одинок. И ты не можешь его соблазнить, что ли? Я не верю. Прекращай рыдать. Ты завоюешь его снова. – Не верю, что говорю это.

– У меня нет сил воевать. Да и оборону Литвинова пробить трудно, спроси у любой здесь. К тому же, он не любит меня и ему не составит труда переключиться на другой объект, если опостылеет одиночество. Хотя… сейчас столько работы.

– Ее и раньше хватало. И это единственная «дама», к которой, наверное, можно его ревновать.

Я говорю неискренне, потому как знаю, что любовницы у папули были почти всегда. Они начали появляться года через два после смерти мамы и с тех пор я регулярно находил подтверждения этому. И, конечно, Крис права – он найдет другую. Да он даже искать не станет. Просто пальцем щелкнет, а потом из очереди выберет. Но не могу же я так Крис сказать.

Я усаживаю ее обратно в кресло.

– Хочешь воды?

Она кивает, и я направляюсь к кулеру за углом. Но не успеваю набрать воды, как слышу голос отца.

«Вот он, вернулся, нехороший человек», – думаю я, но не решаюсь показаться. Я совсем не хочу с ним общаться и тем более чтобы он подумал, что это я довел до слез его секретаршу. Но все же выглядываю из-за угла, чтобы знать, когда можно покидать укрытие.

– Кристина, – обращается он к девушке, отчаянно пытающейся скрыть от него заплаканное лицо, – что-то случилось?

– Нет, Юрий Андреевич, – осипшим голосом произносит та.

– Я не уверен.

Он почти заходит в свой кабинет, но возвращается и, подойдя к ней, разворачивает к себе ее крутящееся кресло.

– Что это значит? – с волнением в голосе спрашивает он.

– Отчет не клеится. – Она утирает слезы.

– Не верю, я его уже смотрел. Все там склеилось. Это из-за меня? – догадывается он.

Крис кивает и вдруг с отчаянной дерзостью обхватывает его за талию, прижимаясь так крепко, как может, и начинает рыдать в голос.

Я громко выдыхаю, едва не выдавая себя. Мне больно смотреть на то, как эта фея роняет слезы в его рубашку. Ее щека прижата к его торсу. Кулаки яростно сжимают ткать пиджака.

Любовь снедает ее. Она измучилась, истомилась без его обманчивого тепла.

Я вижу, как он гладит ее по голове и что-то шепчет, явно успокаивающее. Но, похоже, Крис была права, говоря, что его оборону пробить трудно. Ибо сдаваться девичьим слезам депутат не собирается. Через некоторое время он мягко отстраняет ее и заходит в свой кабинет, плотно закрыв дверь. Наверное, не хочет видеть ее расстроенное лицо и слышать жалобные всхлипы.

Девушка пытается собраться и приступить к работе, но явно не получается. Все валится из рук. Кажется, обо мне она уже и не помнит. Потому, когда в очередной раз ее сражают слезы и она обреченно роняет голову на стол, прикрывшись руками, я просто ставлю пластиковый стаканчик с водой перед ней и не прощаясь выхожу.

12 глава

Несколько часов бесцельно брожу по городу, пока не опускаюсь на скамейку, отдохнуть. Я вижу мимо спешащих людей и, наверное, впервые за долгое время, замечаю их, рассматриваю, изучаю. Может, просто скучно? Не знаю. Но потом мой взгляд привлекает грязный и потрепанный жизнью пес. Он жмется под лавку напротив, привлеченный запахом бутерброда, что жует какой-то толстяк-переросток. Тот гонит его, но лохматый простофиля не спешит уходить, надеясь неизвестно на что.

Я подзываю его, но, по всей видимости, животное пуганое и битое, оно осторожно подползает и замирает у моих ног. Я глажу его по загривку. Замечаю ошейник. Наверное, брошенный или потерянный, причем, довольно давно.

Рассмотрев его получше, понимаю, что собака и впрямь непростая. Лабрадор-ретривер собственной персоной.

– Как же тебя угораздило? – спрашиваю я его, и пес жалобно скулит.

Я знаю, что у лабрадоров покладистый характер. Порода весёлая, готовая к шалостям в любом момент. Активная. Ласковая, охотливая до нежностей. Больше, пожалуй, ничего. Но и этого достаточно. Я неожиданно решаю помочь – и ему, и себе.

– Пойдешь со мной? – предлагаю я псу, вставая.

Странно, но он беспрекословно следует за мной.

Дорога до Новой Риги отнюдь не короткая, и мы успеваем подружиться. Я кормлю пса и с улыбкой смотрю на то, с какой жадностью он поглощает готовый завтрак из пластикового контейнера.

Я, конечно, понимаю, что, скорее всего, Юрий Андреевич предложит усыпить беднягу, едва я войду, но решаю, что приму самый покорный вид и буду ныть и хныкать, если понадобится, но попробую отбить право на питомца. Ругаясь, с отцом точно к консенсусу не придешь.

Поздний вечер, и Литвинов дома. Сидит на диване в гостиной и увлеченно смотрит телевизор, хотя я знаю, что там ровным счетом ничего, что могло бы его привлечь. Значит, ждет меня. Поднимает глаза и смотрит в упор, потом опускает взгляд, и я вижу удивление и вопрос, адресованный мне.

– Я нашел его на улице… он бродячий… – начинаю я.

– Это ретривер? – спрашивает он, и я даже удивлен, что он знает эту породу.

– Да. Да, лабрадор-ретривер. Он брошенный и, похоже, уже давно скитается, – и с иронией добавляю: – ты ведь не будешь мешать моему стремлению заботиться о ком-то?

– Я не против собаки. Ты можешь просто купить щенка, ну, или взять из приюта… – Его слова удивляют – это не похоже на отказ.

– А чем этот плох?

Литвинов подзывает псину, похлопав себя по коленке, и тот боязливо приближается. Осторожно холеные руки отца тянутся к грязному уличному животному, уставшему от безысходности и потому смиренно идущему за всяким, кто накормит. Он гладит его, кажется, даже без брезгливости и незаметно отстегивает ошейник.

Вот он – момент истины. Мое сердце замирает.

– Итак, что имеем? Кобель, четыре года, судя по всему, кличка – Шерлок.

– Ох, а я его Мироном назвал, – улыбаясь, сознаюсь я. Как сам не догадался взглянуть? Некоторые правильные хозяева таким образом помечают своих питомцев.

Отец смотрит на меня как-то странно.

– Здесь адрес и телефон, на случай пропажи. Потерлось, но различимо.

Я даже ахаю.

– Это чужое животное, верни его. Ну а если в тебе проснулось желание завести такого вот друга, то я не против. Заводи, но, если перестанешь за ним следить, предупреждаю, его постигнет не лучшая участь. У меня времени на собак нет.

– Но ты ведь видишь, что он давно бродяжничает. Да его наверняка забыли, завели другого. Позволь мне его оставить. Я обещаю, что сделаю ему все прививки и выведу блох…

– Это чужое животное, – перебивает он резко. – И ты можешь его оставить только в том случае, если бывшим хозяевам он не нужен. Позвони и узнай для начала.

А чего здесь узнавать. Собака породистая, не дешевая. С опознавательным ошейником. Конечно, ее заберут.

Андреевич подходит ко мне и вручает ошейник.

– А я уже купил ему новый. – Я приподнимаю пакет, в котором лежит еще шампунь против блох и собачий корм. – Впереди выходные… Позволь оставить его. У нас уже запланировано купание на сегодня, а завтра мы идем к ветеринару, проверяться.

– Здесь лучше не тянуть, сын. К любому живому существу неизменно привязываешься, и потом тяжелее его отпускать, – предостерегает он.

– Я понимаю, – фыркаю я, – но прошу… А в понедельник я позвоню, а не ответят – даже съезжу, это не так далеко.

Он кивает и, обойдя меня, направляется к выходу.

– Только с ним не купайся.

– Смешно.

Это были прекрасные выходные. Мирон… то есть Шерлок здорово отвлекает от гнетущих мыслей и пустых забот. Мне кажется, что даже отец оценил его доброе влияние, когда нашел меня читающим в саду, а рядом моего нового друга, делающего вид, что слушает.

А в понедельник я, как и обещал, звоню владельцу. Он с радостью забирает пса обратно. А я так надеялся… Я скрепя сердце передаю мужчине средних лет поводок и вручаю пакет с остатками корма и шампунем. Все же я покупал это для него. От вознаграждения отказываюсь. Прошу лишь об одном: если не приживется, вернуть мне – и оставляю номера телефона, мобильный и домашний, на всякий случай. А то что он может не прижиться я понимаю по наличию в квартире кошки и щенка, видимо, купленного взамен этого. Собака той же породы, только окрас другой.

– Как звать? – спрашиваю я хозяина.

– Ватсон.

Отчего-то не удивляет.

В последний раз треплю по загривку своего нового друга и иду вниз по лестнице, слушая его звонкий протестующий лай.

– Ненавижу тебя, Литвинов. – Под этим девизом я проживаю следующую неделю.

Как проклятый учу, готовлюсь к экзаменам и зачетам. Хожу в универ. Даже несколько раз общался с Лилькой, чтобы узнать расписание консультаций и характер препода.

Друганы даже начинают обижаться, что не уделяю им внимания. Долго извинялся и пообещал вечером явиться в гараж к Максу с повинной, то есть с винной, то есть с вином, а уж если совсем точно, то с пивом.

Но вначале у меня забита стрелка с Дашкой. Я разыскал ее номер и позвонил. Ненавязчиво назначил свидание, без обвинений и претензий, дабы не спугнуть. Уж очень хочется увидеть эту тварь, что заразила меня, снова.

13 глава

Я открываю глаза и никак не могу понять, где именно нахожусь. Это не гараж Макса и уж точно не общага наших общих приятелей, более того, это даже не хата Илюхи, в которую мы последние несколько месяцев не вторгаемся. Место странное, стены измалеваны то ли сажей, то ли краской, то ли вообще каким-то дерьмом. Все обшарпанное, грязное. Серому потолку не видно предела, и я даже не уверен, что он есть (может, у меня просто в глазах темно). Запах такой, словно я уснул на помойке среди бомжей. Влажность в помещении повышенная, оттого довольно холодно. Я лежу на старом драном матраце, в котором, должно быть, количество клопов превышает все допустимые параметры. Затылок ломит, словно от удара. Голова кружится. Я пытаюсь ее поднять, чтобы осмотреться, но выходит плохо. Немного подташнивает. Я даже руку поднимаю с трудом, когда пытаюсь отмахнуться от назойливого комара. Ощущения такие, словно меня пинками сюда привели. Кровь на руке, которую из-за полумрака я еле заметил, уже не удивляет. Ах да, еще ноют скулы.

Приложив неимоверные усилия, я приподнимаюсь и сажусь, опираясь спиной о холодную стену.

Те мысли, что пришли вначале, стремительно покидают опустошенную голову.

Еще несколько минут назад я думал над тем, как мог себе позволить упиться, ну, или обкуриться до такого состояния, что не помню где, с кем был и как попал в эту, похожую на старый наркоманский притон, комнату. Теперь понимаю, что друзей здесь нет. Их места, возможно, займут другие герои.

Закатываю рукава, смотрю на вены, чтобы убедиться, что не забурился сюда с местными нариками и меня не ломит от передоза. Ничего нового не нахожу, и тут мне становится по-настоящему страшно. Лучше бы я оказался прав, предполагая беспечное злоупотребление кокса в порыве ярости и обиды на отца и в целом на жизненные обстоятельства.

Я чувствую себя раненым в бою солдатом, когда поднимаюсь на ноги и по стене иду к деревянной двери. Дергаю – заперто. Впрочем, на другое я и не рассчитывал.

Ноги не держат, и я снова сажусь. В этом положении мне значительно легче – так грудная клетка меньше болит. Задираю футболку, на которой даже при слабом освещении видна грязь от ботинок. Меня били? Не помню. На теле множество синяков. Похоже, мне сломали пару ребер. Но кто и за что? Я, конечно, не ангел… но чтобы так… Кому же я так насолил? Кого так обидел? Даже при всей своей испорченности и врожденной борзости я не помню настолько грубых поступков, чтобы за них меня вот так покалечили и закрыли невесть где. Вывод: здесь я не по своей вине. Скорее всего, это похищение, и теперь я орудие в руках шантажистов, желающих надавить на моего дорогого папашу… А интересно, он в курсе, что я пропал? Он вообще это заметит? А заметив, придаст значение? Ведь в силу собственного разгильдяйства я неоднократно пропадал. И пара дней вне дома для меня норма.

Хлопаю по карманам в надежде найти телефон. Хотя какая может быть надежда? Даже улыбнулся своей наивности.

Итак, все болит, но при этом живой. Где нахожусь? Да понятия не имею, а стоило бы поразмыслить.

Вероятней всего, это здание под снос. Никто здесь явно не живет. Но это точно некогда был жилой дом, об этом говорят обрывки обоев по углам. Окно заложено кирпичом, и кладка достаточно свежая. Оставлено три кирпича для просвета в самом верху. Вот уж спасибо. Потолки высокие, видимо, сталинская постройка. Холодно и сыро, наверное, нижние этажи. Может, подо мной подвал. А может быть, рядом даже водоем. Запах затхлый, его перебивает лишь вонючий матрац.

Похоже, дедукция не мой конек. Я зашел в тупик. И определенно не знаю, кто меня похитил и зачем я нужен похитителю. Что-то мне подсказывает, что моя свобода – цена вознаграждения. И очень надеюсь, что Литвинов не будет долго раздумывать, выбирая варианты. Он, конечно, не идеальный родитель, но… Вот бы когда его шпионы не помешали. Где они?

На улице дождь. Я отчетливо слышу его. Капли попадают даже через крошечное отверстие в заложенном окне. Холод жгучий. Может, у меня озноб? Мне так захотелось свернуться калачиком, чтоб хоть как-то согреться на каменном поту, я даже пробую это сделать, но боль в ребрах не позволяет. Пришлось лечь ровно. После такого мне точно грозит воспаление легких… если, конечно, выживу.

Пелена опускается на глаза, и я отчетливо осознаю, что отключаюсь. И как же хочется очнуться в своей комнате, в теплой постели. Просто открыть глаза и понять, что все это сон.

– Эй, Тупарик, вы его часом не прибили, когда мудохали с Пашулей? – слышу я и пытаюсь открыть глаза.

Веки с трудом поднимаются, и я вижу размазанный силуэт мужчины с платком на носу, голос которого отдается в моей голове далеким эхом.

– А он те че, реально нужен? – отвечает другой, которого я не вижу, но понимаю, что он жует жвачку – так громко чавкает.

– Ты что, правда тупой? Лучше будет, если хмырь этот выживет. Нам же проще будет…

– А че он нам? Возьмем бабло и смоемся. Какая разница, блин, живым его найдут или мертвым?

– Уйти проще без последствий, дебил. Если он сдохнет, депутат землю рыть носом будет, виноватых искать.

– А че мы? Он сам сдох, – явно немного соображая в особенностях вымогательства, тоном оборзевшего быдла, возмущается тот.

– Че? Че? Че? Да ниче, – орет другой. – Он те не сантехник Ваня. Он те депутат. И в ход все связи пустит… Так что надо торопиться, пока не скопытился. Все, как задумывали: меняем бабло на адрес, делим и разбегаемся. Я вас с Паханом, идиотов, даже видеть больше не хочу. Дело блин им доверили – пацана привести, они, уроды, его убили.

– Он живой еще.

– Надолго? А что, если он щас издохнет? За кого мы будем просить выкуп? Как мы докажем, что он жив? Вот же… Уроды! – негодует незадачливый главарь. – Дай мне его телефон. Заснять его надо и этому послать картинку, для разогрева.

– А можно я с депутатом буду разговаривать? – по-детски наивно просит Тупарик. – Я по телеку его видел и даже речь выучил.

– С дуба рухнул? Чтоб ты мне все дело запорол?

Я слышу, как где-то хлопает дверь.

– Пашка прикоптил. Давай телефон и проваливай отсюда.

Перед глазами все плывет, но я пытаюсь смотреть на своего похитителя и даже приподнимаю руку, увидев в его руке свой телефон. Тот хихикнул.

– Вот и умничка. Подавай признаки жизни. Пусть папа увидит, что тебе плохо, и поторопится.

Я снова проваливаюсь в пустоту. Мне что-то снится… всякое, отстраненное. Видимо, мозг защищается. В своем болезненном сне я вижу Крис и спешу к ней навстречу. Она стоит на ступенях депутатского офиса и ждет меня, поглядывая на часы. И я бегу, перепрыгивая через скамейки, задевая случайных прохожих. Тороплюсь как могу, прижимая к груди букет каких-то потрепанных ромашек. А потом оступаюсь и падаю на колени. Я дергаюсь – боль отзывается наяву, но я не хочу о ней думать. Сейчас я в другом месте и очень тороплюсь. Поднимаюсь с колен, отряхиваюсь и даже подбираю свой букет, а дальше мой взгляд падает на Крис, и сердце словно останавливается. Высокий красивый мужчина с охапкой розовых роз подходит к ней, и все меняется. Она улыбается и кидается к нему на шею. Он нежно обнимает ее, снимая со ступенек и разворачиваясь ко мне лицом… Отец.

– Отец, – шепчу я, и снова чувствую боль, теперь от пинка по ноге.

– Эй, ублюдок, просыпайся. – Призыв явно адресован мне. – Че, оглох? А ну очнулся.

И снова пинает меня.

– Номер телефона отца? Ты меня слышишь?

– Вот же погано будет, если он тут так и издохнет, а у нас не получится связаться с депутатом, – слышу я голос главаря. – У меня в голове не укладывается, как можно обозвать родителя в телефоне, чтоб никто не догадался, что это он… И нет бы номеров в памяти было немного, но ведь всей Москве звонил, засранец.

– А по последним исходящим, – предлагает сообщник, – должен же он ему звонить.

– Ничего привлекающего взгляд. Но его не может не быть… Будите!

И тут я понимаю, что эти кретины не в состоянии вычислить его номер в телефоне. Да и как тут догадаешься, если его имя – «Властитель ада». Я, конечно, приколист, но теперь это работает против меня.

Я чувствовую, как внутри все болит и пульсирует. Голова просто неподъемная. Тело – похоже, от холода – перестало слушаться. Признаться, с сожалением осознаю, что мое самочувствие ухудшается.

– Номер! – орет мне кто-то на ухо.

Я приоткрываю глаза, насколько могу, и пытаюсь сказать, но слышу лишь хрип.

– Черт! Принесите ему воды, – вопит главарь.

– Откуда здесь вода? – спрашивает сообщник – видимо, это и есть Павел, если, конечно, их все же трое.

– Ну вы, блин…

– А че мы, блин? Только распоряжения даешь. Сам-то что сделал? Дашу выдрал?

– Заткнись!

– Давай позвоним ему в офис. Найдем в интернете телефон приемной...

– Нет, ну ты псих. А как мы ему на стационарный картинку сбросим? Как докажем, что он у нас и еще жив? По факсу?!

– А мы с его номера звякнем. Он может определиться… и они поймут.

– Да секретарша даже не обратит на него внимание, если вообще соединит нас с Литвиновым.

– Спросим номер у нее.

– Нет, ну ты вообще… – удивляется главарь, – и она такая даст… Нам нужен личный номер телефона его отца, и он здесь есть, и этому недотрупу его скрывать несподручно.

Тут появляется Тупарик, неся в какой-то помятой миске воду – как оказалось, газировку. Видимо, другой не нашлось.

Меня берут за шкирку и тыкают в нее носом, грязно матерясь. Грубо и напористо, но тем не менее пару коротеньких глотков я все же делаю.

– Властитель ада.

– Что ты сказал, упырь?

И снова меня увлекает темнота.

14 глава

Я вижу туннели подземки. Людей, спешащих куда-то и не замечающих меня. Я перехватываю их и прошу о помощи, но они словно никого не видят. Трясу их за плечи, щелкаю пальцами, громко кричу… Ничего! Один! Абсолютно один. И где-то на краю сознания я пугаюсь, что умираю. Что это мой призрак ходит среди людей.

Не зная, как действовать дальше, я просто направляюсь домой. Еду, иду, бегу. В голове все шумит, зато не чувствую боли. И врываюсь в дом, словно муж из командировки, озираясь по сторонам.

– Гульнара, – зову я девушку, натирающую стекло. Трогаю ее за плечо, но и она не отзывается.

Тогда я сажусь на пол и плачу, прижав колени к животу, как ребенок. Сколько я так сижу – не знаю, но слезы успевают высохнуть, когда в комнату вбегает Шерлок. Довольный, он останавливается у дивана. А следом за ним отец. Раздеваясь на ходу, он проходит в свой кабинет.

«Странно: день, а он дома» – думаю я во сне. Но более странно то, что пес с ним.

Но тут Шерлок приближается и тявкает на меня. Я поднимаю на него взгляд и тянусь, желая дотронуться. Треплю его ласково, и он отзывается… Единственный, кто отзывается.

Я обнимаю его, говорю с ним и снова плачу. Даже во сне я не хочу мириться с мыслью о смерти и о том, что никогда не войду в этот дом. Пес слушает меня и, кажется, даже понимает.

А потом я поднимаюсь и иду в кабинет Литвинова. Если уж мне уготована смерть, хоть повидать его напоследок. Дверь открыта, и я входу без стука… Он стоит у окна, глядя на сад, и я не вижу его лица, но решаю вдруг высказать все, что накипело. Авось не услышит. Я ругаюсь, как истеричная женщина в троллейбусе, бросаясь обвинениями. Припоминаю ему и Крис, и маму… и равнодушие. В пылу я подскакиваю к нему, заглядывая в лицо, и тут же отшатываюсь. Бледный как полотно, с помертвевшими губами и застывшими бриллиантами слез на длинных ресницах.

Я в изумлении делаю несколько шагов назад, резко успокоившись. Кажется, меня даже качает. Сначала я собираюсь уйти, но вдруг, развернувшись, кидаюсь к нему и, обхватив за плечи, прижимаюсь к его широкой спине.

– Где ты, мой мальчик? – спрашивает он у тишины, и я не в силах сдержать рыдания. – Ох, прости меня… Анна.

Меня грубо тыкают в плечо, и я хмурю брови, от чего голова тут же начинает болеть еще сильнее. Но и в этом я нахожу очевидный плюс – еще жив. А уже и не надеялся глаза открыть.

Приоткрываю все же, пытаясь рассмотреть своего гостя.

– Эй ты, – звучит голос главаря. Это даже радует – он более разумный, – говори, как обозвал папу?

Вот те раз, я же сказал. Видимо, они не поняли.

– Ты, это… постарайся не преставиться в ближайшее время. У нас запланированы еще съемки.

Он снова пытается меня напоить уже выдохнувшейся водой из миски.

– Властитель ада, – шепчу я и сам себя еле слышу.

Бок ноет, словно там открытая рана. Голова тяжеленная. Перед глазами темные круги. И снова тьма.

Сколько прошло времени, я даже примерно не знаю. Порою мне кажется, что я умираю, а иногда даже, что уже мертв. То беспросветная тьма и холод, ломота во всем теле, то красочные живые сны, где я вижу себя ребенком – наивным и беспечным, абсолютно счастливым. Этого сладкого чувства в моем сердце не было очень давно. Я вижу, как солнечный свет играет в маминых волосах, как она смеется и, раскидывая руки, приглашает в свои объятья. Иногда вижу Крис. Ее заплаканное лицо не дает мне покоя. Кажется, что я умру, а она так и останется несчастной. Такая хрупкая и ранимая… Что будет с ней? Наверное, я даже звал ее в бреду, хотел извиниться. Я так думаю, потому как слышал смех этих подлецов, что шутя гадали, кто эта счастливица.

Несколько раз меня будят, точнее, пытаются разбудить, лупя по щекам что есть дури. Я почти не чувствую ног. Боль в груди стала постоянной и ноющей. Тяжело дышать… так же, как и шевелиться.

Но в один миг все меняется. Я слышу странное шарканье, и ребятня мгновенно начинает суетиться. Потом что-то громыхает, и голоса сотрудников ОМОНа, рапортующих, что здание окружено и нарушителям рекомендуется принять горизонтальное положение на полу и заложить руки за голову, пробуждают в моей груди небывалое тепло. Видать, надежда согревает.

Я помню шум за стеной и вопли Тупарика, грозящегося выпрыгнуть из окна. Помню парня в черной маске с автоматом, склоняющегося надо мной и спешно проверяющего пульс.

– Парень, ты жив? – спросил он, и я честно хотел ответить, но не смог.

Помню сирену скорой помощи и врача, оттягивающего мне веки и медицинским фонариком проверяющего глазную активность. Как кто-то стучал по сгибу локтя и легкий укол иглы капельницы. И снова отключился. Прихожу в себя ненадолго, когда меня катят по коридору больницы. Тогда мой слух прорезает голос, от которого я внутренне содрогаюсь.

– Это мой сын! Я требую меня пустить к нему.

«В своем репертуаре, – думаю я, – требует».

Его кто-то успокаивает, предлагает подождать. Но встревоженные вопли я слышу даже тогда, когда за нами закрываются двери.

– Рентген, – слышу я с одной стороны. – Ярко выраженный гемоторакс. Пункцию плевральной полости.

– Перелом трех ребер со смещением отломков, – с другой.

– Многочисленные ушибы, ссадины. Гематома на затылке. Должно быть сотрясение, – с третьей. – Дыхание поверхностное. Пульс учащен. Кожный покров бледный.

«Боже мой, неужто это все на меня одного приходится?» – думаю я, внутренне довольный, что все же жив.

Дальше помню суету вокруг себя и купол ламп медицинского оборудования, что вспыхивает ровно тогда, когда мое сознание гаснет.

Меня бьет озноб. Тяжело дышать и в дополнение грудь стягивают бинты. Что-то мешается на носу… Кислородная маска, я не сразу понял, что это она.

Я приоткрываю глаза и вижу молодую медсестру, снимающую показатели приборов. Она приветливо улыбается и что-то говорит, но я не слышу, ибо ее голос Рассеивается в голове, словно звон гонга. Я морщусь.

Неужели я в больнице? Неужели кончились мои мучения? За мою жизнь борются… и, я уверен, победят. Худшее позади, но отчего-то так щемит в груди. Наверное, это потому, что все же надеялся, очнувшись после ада, через которой пришлось пройти не по собственной вине, увидеть рядом единственного родного человека, чей голос слышал, когда меня сюда везли. Но его нет. Должно быть, на работе, как всегда. Подумаешь, сын чуть не погиб. У депутата Литвинова строгая расстановка приоритетов и, по всей видимости, моя жизнь не в числе первых. Но помечтать было приятно.

А потом я снова отключаюсь. И то ли мне снилась Кристина, то ли и впрямь приходила в гости, пока я в отключке. Помню ее убаюкивающий голос и нежные ладошки, изучающие мое измученное лицо. Если это сон, то очень приятный.

Приоткрываю глаза. На столе цветы, три букета. В прошлый раз был один. Зачем? Кто? Меня что, уже хоронят?

Маски уже нет. Из носа торчат трубки. К рукам с обеих сторон что-то подключено. Капельница и странная прищепка на пальце.

Пробую ради интереса что-то сказать, но выходит лишь хрип. Тяжело.

Приходит та же медсестричка. Милашка, ей бы халатик покороче. Ловлю себя на том, что снова пялюсь на девушку, и меня это прям радует. Выходит, поправляюсь. Теперь ее слова я слышу хорошо. Она говорит, что я красавчик, явно пытаясь поднять настроение, и рассказывает, что ко мне приходили две разные девушки. Обе были с букетами. Одна из института, как сама призналась (Лилька, черт ее побери), вторая – рыженькая (Крис… о, Крис, неужели и впрямь?). Были друзья, но их быстро вывели. Больно эмоциональным оказался один из них (Максик, ты чудо). Ну и отец. По ее словам, он бывает здесь часто и просто сидит на стуле в стороне. Не знаю, может обманывает, чтобы подбодрить. А может, ей поручили так говорить. Хотя вдруг и впрямь бывает? Он же все-таки мой отец.

Доказательство тому, что девушка не соврала, находится быстро. Этим же вечером, судя по темноте за окном, я вижу его. Он сидит чуть в стороне, погруженный в свои мысли. Не знаю, может, в уме рассчитывает ВВП, но не замечает, что я подглядываю. Я делаю вид, что дремлю. Не хочется сейчас ни о чем говорить. Мне достаточно того, что я его вижу. Где-то через час он поднимается и осторожно накрывает своей ладонью мою руку. Мы оба замираем, и я чувствую его тепло, такое хрупкое, ускользающее, но настоящее. Он боялся за меня, переживал. Ждет моего выздоровления и наверняка отдал немалые деньги, чтобы мне организовали пятизвездочное обслуживание… Он стоит так с минуту и выходит. Только тогда я открываю глаза.

Утром я наконец знакомлюсь со своим лечащим врачом. Он старается меня не пугать медицинскими терминами и кратко рассказывает о степени моих увечий. Ничего нового, и то хорошо. Задает пару вопросов об общем состоянии. Говорит, что восстановление займет минимум месяц, рассказывает о предстоящих процедурах и советует обратиться к психологу.

Я киваю.

А к обеду ближе, когда я уже собираюсь вздремнуть, в дверях, словно сказочная фея, появляется Крис. Я так широко улыбаюсь, что она наверняка думает, что меня пинали по голове и отбили зачатки разума.

Ее прислал отец – она не скрывает. Приносит от него подарок – последний iPhone.

– Твой старый – теперь улика, – объясняет она, – но номера Сеня перенес. Нравится?

Я кручу его в руке.

– Мой предыдущий, покоцаный и битый, хотя и не был похож на вещь сына депутата, был мне почти братом, – шучу я. – Конечно нравится.

Наспех проверяю несколько номеров и об один спотыкаюсь. Там оказывается три номера, объединенных подписью «Отец». Я тяжело вздыхаю. Не умеет он быть нежным и любящим, но порой я удивляюсь его терпению. Хотя, может, он и не видел мой телефон, и обо всем позаботился тот же Сеня. Но он лишь подчиненный и, скорее всего, показал отцу все, что таилось в моем старом аппарате: видео с развратными девчонками, фотки с попоек, граффити. Хорошо, если отец не стал вникать. А уж если вникнул, то и свой предыдущий ник заценил. Прислал Кристину. Чтоб самому не терпеть мою нахальную физиономию? Или просто на разведку? Но при этом с подарком. Стало быть, не сердится. Просто понял вчера, что я не спал. Наверняка. Но все же не могу не сердиться на то, что за работой он не уделяет должного внимания мне. Не Кристина должна здесь сидеть, а он.

После нее вваливаются ребята. Их еле выпроваживают. Макс грозится истребить весь Бескудниковский район, где меня нашли, в знак мести за мою побитую шкуру. Но все равно очень приятно их видеть.

Звонит бабушка Нина, плачет в трубку. Обещает прийти навестить. И налепить мне пирожков. Только не это!

Ну а к вечеру приходит доблестная полиция, и мне хочется спрятаться под одеяло. Моего лечащего врача майор не слушает и шествует ко мне. Берет по-хозяйски стул и седлает его. Потом замечает на столике яблоко и угощается.

– Литвинов Никита Юрьевич… – бубнит он себе под нос и, достав из папки три фото, сует мне, – они?

– Кто?

– Похитители.

– Почем мне знать?

Тот едва не давится.

– А кому, если не тебе? Они ж тебя похитили? Или это были инопланетяне?

– Я большую часть времени был без сознания, о чем вам в коридоре говорил мой врач… Они похожи, но на наверняка я знать не могу. Но раз вы их взяли на месте преступления, что спрашиваете?

– Так они в отказ пошли, говорят, что просто там тусовались и о твоем присутствии не подозревали. Нужны доказательства.

– Они будут, а пока извольте убраться из палаты. – Грубый, но ровный депутатский голос заставляет всех обратить взор на вошедшего.

– Юрий Андреевич, – тянет тот, – вы мешаете мне проводить расследование. Мало того что «похищение ради вознаграждения» осталось неподтвержденной догадкой, и это оставляет нас без мотива, так еще и сынок ваш не помнит своих похитителей. Так, может, их и не было?

– Ну конечно. А ребра я себе сломал в гольф играя, – острю я. – А еще я магией обладаю, благодаря которой запер себя с обратной стороны.

– Смешно, да? – рявкает майор неодобрительно.

– Обвинения предъявлены. Доказательства будут, – слышу я от Литвинова, – а теперь уходите.

Тот поочередно стреляет в нас взглядом и недовольно удаляется.

– А почему не подтвердилась эта версия? – удивляюсь я.

Отец гордо шествует мимо, не сводя с меня глаз, и останавливается у окна.

– Потому что они выкуп не успели потребовать. Видно, хотели да не смогли найти телефон адресата.

В его словах сквозит холодная ирония. Мне даже стыдно на миг становится.

– Но раз они не звонили, как меня нашли? – Я вскидываю взгляд на отца. Полиция так не работает. Его связи помогли?

– Какая разница? Ты жив, это главное. – Он опирается на подоконник полусидя и скрещивает руки на груди.

– Но как? – не унимаюсь я.

– Лиля помогла.

– Староста? Она-то здесь причем?

– Она слышала, как ты договаривался о встрече с некой Дарьей. Решила, что это твоя новая пассия, и как девушка, имеющая на тебя виды, подслушала и приняла во внимание. А твои горе-товарищи подсказали, кем может являться эта Дарья.

Он целое расследование провел. А я уже и забыл, что собирался с ней встретиться.

– Но я так и не увиделся с ней.

– Да, на тебя напали на подходе к месту встречи.

– Она их навела? – спрашиваю я, припоминая разговор своих тюремщиков.

– Скорее стала невольным информатором, и именно на нее сейчас я возлагаю надежды.

Я не понимаю и, сдвинув брови, задумываюсь над сказанным.

– Ее показания, при незначительных гарантиях, умерят пыл похитителей, – ровно, но с огнем в глазах, произносит отец. – Они сядут надолго, можешь мне поверить.

– Верю, – киваю я. – А как вы вычислили, где меня прячут?

– Проследили за одним из них, Павлом Смирновым. Он привел. Его хотели взять и допросить почти сутками раньше, но я испугался, что остальные могут узнать и повести себя глупо, например – убить пленника. Потому было принято решение ждать. И это была самая длинная ночь в моей жизни.

Он говорит об этом так, словно читает книгу. Я все пытаюсь разглядеть эмоции на его лице, но никак не получается. И все задаюсь вопросом: что же творится в его голове… и сердце?

– Спасибо за подарок, Кристина передала, – решаю сменить тему.

– Не за что. Мелочи это.

– А старый ты видел? – спрашиваю с надеждой в голосе.

– Да, но он теперь в отделении и, когда вернут, я тебе не скажу. А что? Было то, что хотел сохранить? Фото? Видео? – Мне не очень-то нравится его кажущееся спокойствие. Наверняка, он думает обо мне плохо.

– Нет, не хотел… Сердишься? – вдруг спрашиваю я. Он проделал большую работу, чтобы спасти меня, а я – скотина неблагодарная – оказался тем, кто рисовал карикатуры на политиков и на него в частности, и каждую запечатлел на память, бережно сохранив для себя в телефоне, да еще и властителем ада обозвал.

– Неужели считаешь, я не знал раньше, что ты рисуешь? Ты меня не удивил… Разве что, прежде чем переименовывать меня в новом iPhone, подумай: а может, не стоит? Всякие ж случаи бывают.

Мне становится до чертиков стыдно. Не знаю, куда спрятать глаза, а он еще смотрит нечитаемым взглядом, окончательно сбивая с толку. Я расслабляюсь, лишь когда он улыбается. Не знаю, на самом ли деле ему весело, но мне становится легче.

– Мир? – спрашиваю я.

– А мы воевали? – Он бросает взгляд на часы. – Мне пора. Нужно заскочить в офис. Помаринуешься здесь еще недельку, и я заберу тебя домой, долечиваться будешь там. И… тебя ждет сюрприз.

После столь напряженного для меня разговора я не стал обижаться на его желание свалить. А обещание сюрприза сразу пробудило интерес.

– Ты купил мне мотоцикл? – предположил я.

– И не надейся. – Он отходит от окна, сует руки в карманы и с легкой улыбкой смотрит на меня. – Я рад, что все обошлось.

А потом я остаюсь один и наконец вздыхаю с облегчением. Вопрос: заслуживаю ли я такого к себе обращения? Заслуживаю ли я вообще такого отца? Сразу гоню эти мысли, напоминая себе, что он не способный на любовь и нежность тиран, как делал это всегда, но на сей раз мне за это стыдно.

15 глава

– Я знаю: ты женился, – очередное предположение, которое я выдаю, когда отец везет меня домой, наконец забрав из больницы.

Тот лишь хмыкает в ответ. Он пообещал мне сюрприз по прибытии еще неделю назад и все это время я пытаюсь совместить понятия «приятная неожиданность» и «заносчивый депутат». Не получается.

– Нет? А жаль. Я был бы рад, если б ты переключил свое пристальное внимание с меня на кого-то другого, – шучу я, но это неискренняя шутка, и мы оба это знаем, потому никто не смеется.

– Меня ждет полный дом родственников, да? Баба Нина с пирогами и дед Сергей с гармонью?

Тот лишь стреляет в меня взглядом.

– Я понял: ты вернул мою комнату в былое состояние, поставил все обратно?

– Для этого мне пришлось бы долго по помойке лазать, – наконец отзывается он.

– Тогда, наверное, ты хочешь, чтобы мы вместе отправились в далекое путешествие, где будет бесплатное пиво и загорелые девчонки.

– Ты мыслишь глобально. Сужай спектр запросов. Все станет очевиднее, когда ты вернешься с небес на землю.

– На рыбалку пойдем?

Он лишь хихикает.

– Плитку в ванной поменяли? – морщу нос.

– А ты бы заметил?

– Вряд ли, – сознаюсь я. – Может, меня женить хочешь? Типа чтобы приструнить.

– Да кто ж за тебя пойдет? Лиля разве что, но ради ее же блага я бы не советовал.

Ворота призывно распахиваются, машина въезжает в широкий двор фамильной резиденции Литвиновых, и я улыбаюсь, вспомнив вдруг свое первое жилище.

СВАО (Северо-Восточный административный округ), там была наша первая квартира. Туда отец привез маму из роддома. Там я научился ходить. Обрел первых друзей. Мама часто водила меня в Ботанический сад... и папа тоже. Тогда он у меня еще был.

В нашей квартире было не больше шестидесяти квадратов, но она казалась мне самой уютной в мире. Может, потому что мама согревала ее своим безграничным теплом.

А этот огромный красивый дом на Новой Риге мне всегда был не по вкусу. Не знаю, любит ли его отец, но определенно не питает отвращения.

Стоит мне выйти из машины, как на пороге возникают Гульнара и тетя Наташа, и еще… О мой Бог. Неужели? Шерлок! Он бежит ко мне со всех ног, и, опустившись на колени, я принимаю довольную псину в свои объятья.

Отец с грустной полуулыбкой смотрит на нас, как на неуравновешенных, и, кивнув, направляется к дому.

Пес лижет мое лицо и скулит так радостно, что я едва не плачу. Давно мне так никто не радовался.

– Папа, – зову я, и тот замирает, но не оборачивается, – спасибо. Такого сюрприза я не ждал.

– Не за что, – отвечает он после мгновения молчания. – Условия ты помнишь: забота на тебе.

Вот умеет он испортить впечатление от неожиданной приятности. Это несколько смиряет мою безграничную радость.

– Да, – только и говорю я, и Шерлок снова лижет меня в нос.

Оказалось, что пес не прижился у старого хозяина и начал конфликтовать с новой живностью. Тот поспешил воспользоваться ситуацией и позвонил по одному из номеров, что я дал. Таким образом Шерлок вернулся ко мне. Не знаю, ездил за ним отец сам или кого послал, неважно. Важно, что я обрел друга.

Почти месяц я сачкую, без стыда пользуясь ситуацией по поводу и без. Гульнара всегда на подхвате. Тетя Наташа готовит вкусности и разве что сказки на ночь не читает. Шерлок очень быстро освоил мои команды и радует своей собачьей сообразительностью и вообще присутствием. А Литвинов, поступившись собственными принципами, замолвил за меня словечко в университете, ну, или заплатил – не знаю, – но зачеты и экзамены я вроде как сдал. Хотя он и поставил условие, что буду заниматься, и полагающийся минимум знаний будет у меня принимать староста лично. А пока я восстанавливаюсь, Лилька взяла на себя смелость – с отцовской подачи – посещать наш дом, чтобы обучать меня. И лишний раз убедила меня в своей нудности. О симпатии, в которой она когда-то призналась, речи уже не идет. Староста, словно на работу, приходит пару раз в неделю и следит, чтобы я не расслаблялся. Попытался ее охмурить, дабы отделаться от чрезмерного внимания, направляющего меня в русло науки, но не получилось. Видно, папаша дал строгие указания. Хотя не знаю… не удивлюсь, если это чисто ее инициатива. Она девушка оригинальная.

Отец удивляет сговорчивостью и даже позволяет Максу и Илье навещать меня, но при этом за нами присматривает тетя Наташа. Она театрально закатывает глаза и морщится каждый раз, когда слышит горячие словечки, летящие изо рта Максима, как она правильно его называет. Кидаться на шпану Бескудниковского района я друганам запретил, хотя и понимаю, что это просто треп. Но кто их знает, особенно лысого: по пьяни он на медведя с голыми руками пойдет и победит. Ну, или сдохнет.

Как Юрий Андреевич и обещал, ребят, что меня избили и похитили, посадили, точнее, теперь они под стражей дожидаются суда. Заслуга показаний этой заразной твари – Дашки, – которую то ли подкупили, то ли припугнули, но эта дрянь внесла свою лепту и позволила поставить жирную точку в графе обвинения. А что они думали? Что депутат за сына не вступится? Позволит им гулять? Сама же Дарья пребывает под подпиской о невыезде. Пару раз ко мне приезжал тот же следователь и с таким интересом рассматривал дом, будто не на допрос, а на экскурсию прибыл. Ну а в прессу это дело решено не пускать.

А еще приезжали мамины родственники: бабушка с дедушкой и тетя Люда с детьми. Порадовали. А вот отца в это время дома не было. Предпочел отсидеться на работе.

Кристину я все это время не вижу, хотя очень хочется. Она не звонит и не приезжает. Я даже начинаю сомневаться, что она осталась при должности. Кто знает, до чего может довести безответное чувство и томление молодую девушку. Даже набираю офис отца, но когда она берет трубку, понимаю, что звоню только за этим – услышать ее голос. Мне нечего ей сказать, потому я просто молчу, и вскоре она вешает трубку. То, что Литвинов не вернулся к ней, я знаю наверняка даже не спрашивая. Он старается больше времени проводить дома. И я иногда прихожу в спортзал, чтобы понаблюдать за тем, как он тренируется. Составить ему компанию, я, увы, не могу. Хотя иногда очень хочется. Но я стараюсь его не отвлекать. Просто молча наблюдаю и завидую тому, как превосходно сложен мой уже не молодой родитель. Как напряжен он и сосредоточен даже во время занятий на тренажерах. Словно в голове его скачут графики и диаграммы.

Я завидую его силе, физической и моральной; его твердости и решимости; успешности, красоте. Конечно, я не смог бы жить его жизнью. Политика скучна для несведущих вроде меня. Но это не мешает мне завидовать, почти по-детски, глупо, словно у кого-то в песочнице самосвал больше. Рядом с ним я чувствую себя каким-то ущербным. И будет ли когда-нибудь по-другому – не знаю, ибо лезть из кожи вон, стараясь для общественности, – стезя не моя. Подниматься в гору я не привык. Даже не хочу. Я и здесь, внизу, найду себе достойное занятие со временем. И тоже стану человеком… может, не таким, как он, но стану. А может, со временем мой ум просветлеет, и я пойду по его стопам. Хм-м, кого я обманываю?

Так или иначе, отношения с отцом в последнее время выровнялись и стали вполне себе терпимыми. Он старается не задерживаться по вечерам на работе, и мы общаемся. Вместе ужинаем. Даже смотрим телевизор. Разговаривать с ним всегда сложно, и всякий раз, вступая в диалог, я боюсь его недоброго окончания. Рушить то небольшое и хрупкое, что между нами возникло с моим возвращением, я не хочу, и он, по всей видимости, тоже. Шерлок – предательская рожа – тянется к нему, порой пренебрегая мной, и отец позволяет себе погладить псину и почесать по загривку. Похоже, они подружились меня дожидаясь. Что ж, это неплохо.

А однажды я совершено случайно узнаю, что мой отец присутствовал при родах мамы. Не думал, что он на такое способен в принципе.

Тогда это было редкостью. Врачи не рекомендовали будущим папам создавать дополнительные проблемы, падая в обмороки в родовой палате. Но он стойко вынес это, хотя после строго решил, что я останусь единственным ребенком в семье.

Я улыбаюсь слушая его. Улыбается и он. Приятно ли вспоминать, не знаю, но мне приятно слушать. Вот так иногда он приоткрывал завесу прошлого, позволяя мне одним глазком взглянуть на то, что было ведомо только моим родителям. И в такие моменты я чувствовал, словно за нами незримо следит мама, сидя рядом и улыбаясь вместе с нами.

16 глава

Я сижу в гостиной на диване, задрав ноги на журнальный столик и листая оставленные Лилькой лекции в предвкушении ее завтрашнего прихода – это пугает, ибо девка она напористая, когда дело касается учебы. Мне бы чуточку ее усидчивости и ответственности. Вдруг звонит телефон. Не мой. Тогда чей? Обронил кто-то из домработниц? Но нет. Это телефон Литвинова. Я даже хмыкаю, поняв, что он в коем-то веке не побоялся оставить его в гостиной. Хотя скорее телефон просто выскользнул из кармана, пока хозяин читал прессу, и остался лежать на диване. Я не заметил его сразу, да и теперь решаю не обращать внимания. Звонят ему всякие, не стыдясь, в неурочное время. Пусть отдохнет. Но телефон звонит снова и снова, словно желая заявить о срочности, а отец, похоже, на улице или залег в ванну – не знаю…

Я не хотел этого делать, но он сам напросился. Поднимаю трубку, вчитываясь в имя надоедливого «звонаря».

– Ангелина Моргулис, – зачитывал я вслух и вдруг вспоминаю это имя.

С ее семьей, а именно с ее мужем – Георгием, уже не молодым мужчиной пенсионного возраста – отец имел дела. Он был в политике, но ушел в гостиничный бизнес. Супруга его – Ангелина (моложе его лет на двадцать) –по понятным причинам являлась собственником этой гостиничной сети. Мы даже вместе с отцом пару-тройку лет назад были у них на юбилее в гостинице «Долорес», которую, помнится, хозяйка почитала более прочих. Шикарный интерьер и антураж старой Англии, свечи на длинном столе, огонь в огромном камине и льющаяся музыка всплывают в моей памяти.

Что ей понадобилось от отца? Может, что с ее супругом? Как я помню, последние полгода он лечится в Израиле.

Телефон глохнет, но через минуту звонит снова, и на этот раз я нажимаю на кнопку. Ах, зачем? Я даже не успеваю слово сказать, как слышу ее голос и теряю дар речи.

– Юра, милый, сколько можно до тебя пробиваться? Посмотри на часы и гони работу в шею.

Я широко распахиваю глаза. Юра? Да еще и «милый»? Такого обращения отец никому из окружения не позволил бы. Как она может так фамильярничать?

– Ты в последние время меня забросил. Сын, понимаю… Но он взрослый мальчик и обойдется без присмотра. Думаю, о нем есть кому позаботиться помимо тебя… – В ее голосе сквозит обида. – Я неделю в Питере торчала, договаривалась, суетилась, нервничала, и мне сейчас ну очень не хватает мужского плеча… Почему ты молчишь? Юра. Я соскучилась. Ты меня слышишь?

Телефон сам вываливается из рук. И лишь через минуту, приведя мысли в порядок и проморгавшись, я удосуживаюсь снова поднести его к уху. Разумеется, она отключилась. Я кладу телефон обратно и закрываю глаза руками, не веря в происходящее. Неужели любовники? Быстро же он нашел замену Крис. Ничего святого у человека. Меняет, как носовые платки, без сочувствия и сожалений. Но дело даже не в Крис. Георгий Степанович, кажется, так его, был ему некогда хорошим другом. Они по-доброму общались вплоть до его отъезда. А что теперь? Он спит с его женой? Давно? Нет, я в это не верю. Мне нужны доказательства. Может, они просто дружат… бывает же такое. Не хочется верить, что отец способен на подобную подлость по отношению к нему… к маме… к Крис, в конце концов.

В Инстаграме я нахожу эту женщину быстро. Она и не скрывается. Красивая, холеная, раскованная. Немногим моложе отца, но при этом выглядит на десять баллов. Даст фору многим молодым.

Читаю про ее бизнес – у дамы аж восемь гостиниц и три из них в Москве. Читаю про мужа, убеждаясь, что он все еще на лечении. Не знаю зачем, но вдруг посчитал для себя необходимым узнать данную информацию.

Бесшумно, как призрак, в комнату входит отец и сразу направляется к кофе-машине. Я смотрю на него, готовый вылить внезапно нахлынувшее негодование по поводу его недостойного поступка, но я все еще не уверен в этом, потому молчу. Обвинять его голословно я не хочу. А нужно ли? Конечно. Просто необходимо. Он своей идеальностью пудрил мне мозги долгие годы, а на поверку оказался так же подвержен похоти, как все остальные. Мало того, он жесток и дерзок. А его злая ирония и вовсе напоминает пощечины. Сколько я их стерпел, уже и не сосчитать.

– Тебе звонили, – равнодушно произношу я, – несколько раз. – И киваю в сторону телефона.

Похоже, отец и впрямь не ожидал его увидеть на диване. Он благодарно кивает, и тут я решаю, что мне необходимо покинуть комнату. Он будет перезванивать, лишь оставшись в одиночестве, и, если я не уйду, перезвонит из кабинета, а если уйду, есть вероятность, что наберет отсюда. Тогда у меня появится шанс подслушать, банально спрятавшись за угол. Так я и делаю – ухожу и, остановившись за поворотом, прислушиваюсь. Несколько минут просто стою, отмечая, что отец не торопится.

– Добрый день, Ангелина, – слышу я и блаженно улыбаюсь. – И как твоя поездка: увенчалась успехом? – Тишина, потом приглушенный смех и снова: – Ты просто чудо. Я посмотрю, чем можно тебе помочь. Не расстраивайся из-за этой мелочи.

Я почти решаю, что зря подозревал родителя в непорядочности. Может, и впрямь дружеская поддержка принимает подобные формы обращений?

– Ты уверена, что тебе нужна именно такая помощь? – произносит отец с долей лукавства. – Нет, я не приеду в «Долорес». Не пойми неверно, там слишком многолюдно. Нам ведь ни к чему лишние разговоры. Я подъеду в «Бионик» примерно в шесть. Нет, раньше не смогу, – он тихо смеется. – Терпение не твоя добродетель.

Я весь сжимаюсь и словно прирастаю к стене… С трудом покинув укрытие, уже в спальне изучаю схему проезда к названной гостинице. Желание отправиться туда и поймать папашу на горячем, раз и навсегда заставив умерить своей пыл и высокомерие, завладевает мной. Я уже и не помню, что совсем недавно мы были почти родными. Я было решил, что нужен ему, но нет. Политика и женщины – вот чем он увлечен по-настоящему.

И когда Литвинов уезжает, я трогаюсь следом, осознавая, что приеду позже, но это не мешает мне стремиться к цели. Умом я понимаю, что искать отца не придется, ибо им будет занят единственный люкс в небольшой двухэтажной гостинице на углу неприметной улицы, но, как проникнуть туда, мой ум еще не ведает. Я полон решимости и знаю, что буду держать наготове телефон, чтобы запечатлеть любовников, и нисколько не сомневаюсь в правильности своих намерений. Как я потом распоряжусь полученным материалом, не важно, но мне будет приятно знать, что я уличил своего заносчивого папашу в дружеской непорядочности и прелюбодеянии. И пусть потом попробует учить меня жизни. Тоже мне – праведный грешник.

В метро я вспоминаю всех женщин, которые были с отцом после мамы. Откровенно говоря, я знаю мало кого. Но уверен, что их было много. У такого видного мужчины, да еще и с деньгами, любовниц не могло не быть.

Как-то он поднял трубку и начал резко отчитывать какую-то даму за несдержанность и нежелание от него отлепиться. Он стоял на пороге и не знал, что я слышу. Подозреваю, она далеко не сразу оставила Литвинова, ибо странные звонки, на которые он не отвечал, еще какое-то время продолжались.

На фотографиях с закрытых банкетов, что просачиваются в сеть, я всегда вижу его в окружении красивых женщин, льнущих к нему словно кошки.

А примерно полтора года назад у него была связь с явной прожигательницей жизни. Полагаю, он оплачивал ее капризы и взамен владел ее телом. Девица сказочной красоты, скорее всего модель – я видел ее как-то в его машине. Он посещал с ней театры, рестораны и даже брал в поездки. Но в одночасье все прекратилось. Это никак не отразилось на его поведении, из чего я сделал вывод, что ему на самом деле наплевать. Как наплевать на Крис и на всех остальных, чьих жизней он касается.

Отель «Бионик» ничем выдающимся не отличается. Постройка начала 80-х прошлого столетия, которую уже в нынешнем веке дополнили коваными балкончиками и дубовой дверью. Сразу видно, что ориентирован на средний достаток. Парковки рядом нет, что меня удивляет, но, обойдя здание, я вижу небольшую парковку и, собственно, джипарь отца.

Я киваю, улыбаясь себе, и, завидев, как мужик в спецодежде проникает через черный ход, недолго думая следую за ним, проскочив под шлагбаумом. На углу висит камера, и я точно знаю, что меня засекут, потому тороплюсь. Где находится люкс, я уже выяснил, прочтя отзывы и характеристику отеля. И, поднявшись на нужный этаж, без труда нахожу его. Я включаю запись на телефоне, заметив, что упустил много времени, ибо за полтора часа наедине можно много дел переделать, и решительно стучу в дверь.

– Должно быть, горничная, – слышу я женский голос, и дверь распахивается.

– Ага, она самая. Здрасьте, Ангелина Сергеевна. Вы меня помните? А я вас – да. – Улыбаясь, я нагло снимал ее крайнее удивление. – А папуля мой случайно не здесь?

Я смериваю ее взглядом. Одетая, но растрепанная малость, волосы местами мокрые, ни грамма помады. Все эти признаки дают понять, что я припозднился.

– Юра, это к тебе, – округлив глаза, резко, с негодованием, но при этом крайне сдержано, отзывается она.

И тут из-за угла выходит Литвинов. По-деловому сунув руки в карманы, он с ухмылкой и странной грустью смотрит на меня.

Он в костюме, как обычно, нет только галстука, и воротничок белой рубахи расстегнут, оголяя шею.

– А вот и он, во всей красе, – читаю я на камеру, – мой идеальный родитель. И несмотря на то что его сына полтора месяца назад чудом с того света достали, он не дома, а в объятьях жены старого приятеля, поправляющего здоровье заграницей. При этом его недавняя любовница все еще пускает слезы в стопки бумаг на столе, умоляя его обратить на нее свой взор. – Я прохожу все глубже в комнату, продолжая начитывать и снимать отца. – Вот он – неприступный депутат. Но так ли это?

И тут я получаю такой удар в челюсть, что отлетаю в сторону и, упав на ковер, ошарашено моргаю. Такого поворота событий я никак не ожидал.

Литвинов неспешным шагом подходит и, подняв мой iPhone, по-деловому заявляет, глядя в камеру:

– Вот что бывает из-за излишней самоуверенности.

Он отменяет сохранение записи и, положив телефон в карман, извиняется перед Ангелиной, все это время провожающей меня негодующим взглядом, и просит оставить нас. Она спешит покинуть комнату, обещая связаться с ним позже.

«Все! Сейчас меня будут убивать», – думаю я.

– Дома совсем скучно? – обращается он ко мне, но я не отвечаю. Все еще лежу на полу, не веря, что он меня ударил, причем после того, как я с таким трудом восстановился. – Ну и зачем тебе подобное видео? Я не сильно разочаровал тебя преждевременно одевшись? Ты ведь пришел запечатлеть момент грехопадения.

– Да. – Я обиженно дергаю носом, стараясь сохранять достоинство, насколько позволяет положение. – Я хотел вас заснять.

– А простое порно тебя уже не устраивает? –издевается он.

– Я не за этим.

– А зачем? – он сдвигает брови, ожидая моего ответа. – Если тебя что-то интересует в познавательных целях, можешь просто спросить. Не стесняйся. Я отвечу на любой твой вопрос.

– Я хотел вас застать, – вскрикиваю я, приподнимаясь на локтях и испепеляюще глядя на родителя, – чтобы ты знал, что я в курсе твоих похождений и малодостойного поведения, и не смел вести себя так высокомерно. Ты такой же, как все. Ничуть не лучше. Может, даже хуже. Совсем не так идеален, каким хочешь казаться.

Он хмыкает:

– Ты застал меня с женщиной. Поздравляю! Но ведешь себя так, словно с волосатым мужиком или даже с несколькими сразу. А что касается идеала, я к нему никогда не стремился.

– Это ложь!

– Зачем тебе это видео? Какие цели ты преследуешь? Хочешь, выложив в сеть, испортить мне карьеру? – сдвинув брови, но с полуулыбкой на лице, спрашивает он.

– А почему бы и нет? Может, тогда ты обратишь внимание на сына.

– Ну, справедливости ради, ты и так не даешь расслабиться. – Он подает руку и помогает мне встать. – Надеюсь, ты понимаешь, что эту оплеуху честно заслужил? И смягчающих обстоятельств здесь быть не может.

– Да? – Я нервно моргаю.

– Одно дело – навредить мне, но вмешивать в это замужнюю женщину... Она-то чем провинилась перед тобой?

– Она провинилась перед своим мужем.

– А ты моралист…

– А ты, оказывается, вступился за честь дамы? Поздновато подумал о ее чести. – У меня внутри все кипит, хоть в душе я и осознаю, что погорячился с решением приехать сюда. Толка все равно не вышло. А чего я ждал? Что отец будет молча наблюдать за моей съемкой и рукой на камеру махать? – А что насчет другой дамы, которая сохнет по тебе? Кристина. Не сомневаюсь, ей бы было интересно увидеть непреступного депутата, которому она так верно служит, в объятьях чьей-то жены.

– Вот оно что – Кристина. Хочешь разбить в прах ее последние надежды и, наконец покончив с этой темой, добиваться ее внимания? – Он смотрит вопросительно, с иронией. Бесит меня. Все это время мне кажется, что всерьез меня не воспринимают.

– Был бы счастлив, да только уверен, что не прокатит.

– Тогда что тобой движет? Зависть?

– Чему? Твоей популярности у баб? Ну ты же никого не любишь, – констатирую я, – как увидишь, что дуреха привязывается к тебе, так и бросаешь. Это ведь не в твоих правилах: что-то обещать, усложнять или влюбляться...

– Я достиг того возраста и положения, сын, когда женщины сами стремятся завладеть моим вниманием. Я не охотник до порочной связи. И уже очень давно не стремлюсь кого-то завоевать, отбить, соблазнить. Мне это не надо, – выдавливает он, грозно сверкнув взглядом. – Да, у меня бывают любовницы, но я никак не думал, что мне придется оправдываться в этом. Я здоровый мужчина со своими потребностями. Ты способен это понять или же ты все еще мальчишка, ревнующий к вниманию отца?

– А как же мама? – Я понимаю, что проигрываю.

– А мама – это мама, и, будь она рядом… этого разговора не было бы, – говорит он резко, но с грустью, потухающим голосом. – Я жду тебя в машине через десять минут.

Он выходит, а у меня слезы в глазах замирают. Наверное, я и впрямь выгляжу ревнивым мальчишкой. Мне и правда было бы легче, если бы я не видел всех его женщин, случайных и нет. Которые по-своему любят его, целуют и засыпают на его груди, как делала это мама.

Всю дорогу до дома я молчу. Челюсть ноет, но не жалуюсь. А по приезде отец отдает мне телефон и, не говоря ни слова, отправляется в бассейн. Наверное, остудить раскаленные до бела нервы.

Так, нарушив перемирие, я снова впал в немилость.

17 глава

Вечером Литвинов вваливается в дом непривычно шумно. Что-то роняет у барной стойки, и я напрягаюсь, прислушиваясь к его возне. Неужто напился? Похоже на то.

Я заглядываю в гостиную и довольно улыбаюсь. Не ошибся.

Отец сидит на диване, обреченно опустив голову, и покручивает в руке бокал с янтарной жидкостью. Он так внимательно ее рассматривает, словно пытается на глаз определить состав.

Я громко хмыкаю, заявляя о своем присутствии.

– Ты без камеры? Странно, – не поворачиваясь ко мне, произносит он. – Беги скорее, у тебя есть шанс снять занятное видео.

Улыбка спадает с моего лица. Видимо, это мое поведение спровоцировало его сегодняшнее состояние. Должно быть, он окончательно разочаровался в мне.

– Тебе нужно повзрослеть, сын. Ты меня расстраиваешь, – заявляет он.

– Ты меня тоже…

– Цыц! – Он стучит раскрытой ладонью по стеклянному столику так громко, что на мгновение мне кажется, что тот сейчас со звоном осыплется на ковер. – Мой отец – твой дед, Андрей Васильевич – всю свою жизнь проработал на заводе от звонка до звонка, а когда наступали выходные, уезжал в деревню к родителям, чтобы помогать по хозяйству. Я видел его нечасто, но, когда такое случалось, боялся при нем чихнуть. – Отец посмотрел на меня усталым, замученным взглядом. – Он порол меня так часто, что раны не успевали заживать. Порол за тройки в школе; за поведение, недостойное пионера, а затем – комсомольца; порол, когда я заступался за мать; когда приходил домой поздно; когда резко высказывал мнение… Его широкий армейский ремень висел на вешалке при входе как напоминание о расплате за неповиновение. Тогда, глядя на него, я мечтал его сжечь и развеять пепел, – он вдруг искренне улыбнулся, припоминая, – теперь храню на чердаке как частицу детских воспоминаний.

Я сглатываю вязкую слюну.

– Я не знал, что он был тираном.

– Он им и не был. Но я таковым его считал. – Литвинов тяжело вздыхает и отставляет недопитый бокал. – Он был моим главным учителем. Воспитал во мне дисциплину и ответственность, умение держать язык за зубами и самоконтроль. Я всегда знал, что за любым проступком последует возмездие. На этом и сейчас строю свои принципы.

– Хочешь выпороть меня? – спрашиваю я прямо.

– Хочу! Но я пообещал себе никогда не бить своего ребенка, если на то нет крайней нужды. Я хотел быть лучшим отцом, чем он, а вышло наоборот. Учить тебя без толку. Буду надеяться, что ты сам однажды поумнеешь, но пока… перспективы не радуют.

– Но ведь и он считал тебя плохим, раз порол? – улыбаюсь я своему умозаключению.

– Наверняка. – Отец кивает. – Но разница в том, что я не смел ему перечить и в меру сил старался быть хорошим, а ты… ты стараешься доказать, что я деспот и негодяй, чтобы оправдать свою лень, заносчивость и мерзкий характер.

– А мне говорили, что я в маму. – Его тирада меня не воодушевляет.

Тут отец вскакивает, и, испугавшись его стремительной реакции, я пячусь к стене, пока не упираюсь в нее.

– Ложь! – орет он, и я окончательно вжимаюсь в стену.

В этот момент мне кажется, что он вполне может ударить меня, да так, что сегодняшняя оплеуха покажется детской разминкой.

– Твоя мать была светлейшим человеком, – он приближается ко мне вплотную, – от нее у тебя только талант к рисованию. Она не была способна на мерзость и подставы. Не вела беспорядочных связей и не плевала на институт. Уважала родителей, которые до последнего не знали о ее болезни – так боялась их расстроить. А ты… Что из тебя выросло? – шипит он мне в лицо.

– Что растил, то и выросло, – заявляю я гордо. – Я твоей любви и заботы не видел…

– Да! И поэтому начал привлекать мое внимание делая гадости, – перебивает он. – Глупый мальчишка!

– В армию меня отправь, – предлагаю лукаво. Литвинов сжимает кулаки, и я напрягаюсь еще больше.

– Напился и решил морали почитать?

– Мне страшно за твое будущее. Кем ты станешь? – заглядывая мне в глаза, со злостью спрашивает он.

– Человеком! Если дашь мне дышать. Если перестанешь загонять в рамки и возлагать надежды, которые я все равно не оправдаю. Но тебе же важно чтобы я был твоим гордым продолжением. Сын-художник тебе не подходит. Я должен быть юристом, политиком, дипломатом, чтобы ты мной гордился. А я этого хочу? Ты достал меня контролем! – ору я.

– Молчать, щенок! – он хлопает ладонью о стену возле моего лица и, опершись о нее, продолжает: – Я хотел для тебя лучшей жизни, но ты под стать твоим друзьям. Тебе интереснее напиться, раскуриться, размалевать стены и завалить заразную девку. На что ты будешь жить? Что оставишь своим детям, если я лишу тебя всего, что заработал сам?

Его слова режут по больному. Да, он никогда не порол меня, но лучше бы выпорол, чем вот так.

– Я буду лучшим отцом, чем ты, – чеканю я. – Я оставлю своим детям светлую память о себе. – И, грубо толкнув его плечом, удаляюсь.

Отец почти не разговаривает со мной. «Привет», «пока», «как дела?», – это все, что я слышу от него следующие две недели. Причем ответа моего он, как правило, не дожидается. В чем я сам, по всей видимости, виноват. И пусть я частично осознаю собственную неправоту, все равно продолжаю краешком мозга оправдывать себя. Только Шерлок остается верен мне и за лишнюю миску корма готов хоть часами слушать мои жалобы.

Приезжают друзья, которым я, не стесняясь, рассказываю о произошедшем. Их реакции абсолютно разные. Илья спрашивает, как я довел отца до такого состояния, что он поднял руку на свое многострадальное чадо, а Макс искренне возмущается его поступком и долго матерился, высказывая свое «фи». Илюха смотрит на него и странно улыбался. Наверное, чтобы понять его улыбку, отца нужно потерять и оплакать и вспоминать о нем лишь хорошее.

А когда я жалуюсь тете Наташе на поведение Литвинова, та мне гордо заявляет, что при всей ее любви ко мне давно бы прибила, будь я ее сыном. Короче, не поддерживает. Даже выслушивать причину не хочет. Хотя, что я от нее жду, ведь точно знаю, что отец недавно выдал ей безвозмездно кругленькую сумму на операцию для матери. Как после этого осуждать хозяина? Да никак.

Ну а с Гульнарой, тайком вздыхающей по Юрию Андреевичу, я и вовсе не стал разговаривать, хотя мне и было бы приятно найти единомышленников и хоть немного подняться над обстоятельствами. Они душат меня, как и родительская холодность и отчужденность.

Поднимает настроение, как ни странно, Лилька, которая является меня экзаменовать.

Мы сидим в моей комнате, хотя обычно заседали в гостиной или на веранде. Но сегодня неожиданно пошел дождь, потому веранда отпала, а в гостиной Гуля чистит ковер, ползая взад-вперед и отвлекая меня. За столом неудобно, я переместился на кровать. А староста со стула зачитывает мне вопросы, стараясь выведать уровень моей бездарности. Так и есть, я лажаю. И так мне в один момент надоедает, что она деловито хмыкает и черкает в своей тетради, что я подскакиваю к ней и, обхватив лицо руками, жадно впиваюсь поцелуем. Лиля теряется. Сначала не реагирует, потом пытается оттолкнуть. Но я, не размыкая рук, заставляю ее подняться со стула и крепко прижимаю к себе, продолжая целовать. Нерешительно, но она отвечает, а потом и вовсе обнимает меня. Как же приятно. Я жутко соскучился по женской ласке, потому тело реагирует на удивление быстро, хоть я и не хотел смутить девчонку излишней пылкостью и преждевременной эрекцией. Это лишнее, ведь, ясное дело, откажет. Но я продолжаю, настойчиво целуя ее и исследуя руками ее стройное тело. Странно, но она не отталкивает, и я прижимаюсь к ней бедрами, подтверждая свое намерение. Именно тогда она спешит разомкнуть объятья.

– Двоечник, – хрипло произносит староста, избегая моего горящего взгляда.

Она начинает одергивать и поправлять одежду, и я понимаю, что продолжения, даже в виде простых ласк, увы, не планируется. А жаль. Внутри просто пожар бушует. Немыслимо хочется завалить ее. В уме я уже прикидываю, куда дел пачку презервативов. Дыхание все еще дрожит, и, когда Лиля отворачивается к столу, я кидаюсь и обнимаю ее сзади, прижимаясь так сильно, как могу.

– Никита, пусти, прошу, – шепчет она на выдохе.

– Не могу. – Я зарываюсь носом в ее волосы и чувствую себя абсолютно порабощенным. Попроси она сейчас что-то взамен, я бы отдал все, сделал бы что угодно. Но она молчит, обхватив мои руки своими, а я схожу с ума, желая слиться с ней воедино как можно скорее. И это ее бездействие вселяет надежду.

Вконец осмелев, я начинаю оглаживать ее округлости, игнорируя слабый протест. Дышу часто, словно загнанная лошадь. И с наслаждением вслушиваюсь в ее прерывистое дыхание, похожее на слабые стоны. Мой орган бесстыдно упирается в нее, и сил терпеть уже не осталось. Потому я делаю то, о чем, предполагаю, буду жалеть. Не забивая голову стандартными предосторожностями, ибо, где находятся контрацептивы, все равно не помню, я начинаю расстегивать свои джинсы, на мгновение выпустив Лилю из рук. Лишь это мгновение у нее есть, чтобы опомниться и сбежать. Но мне везет – она тормозит.

Я действую быстро и дерзко, боясь, что остановит. Лихо втораюсь в нее, заставляя опереться о стол руками. Мгновение чистейшего блаженства. Я теряюсь в ощущениях. Кажется, что ослеп и лишь руки мои проводники. И я впиваюсь пальцами в девичьи бедра, отчаянно дергая ее на себя, не особо раздумывая над удобствами. Она хочет меня, и этого достаточно, чтобы я уверился во вседозволенности. Хоть и вижу, что мои резкие выпады приходятся не особо по вкусу ее чувственной натуре. Она стонет и всхлипывает, еще сильнее будоража меня, и я набираю темп, улетая все выше к звездам. Не знаю, последовала ли она за мной... Какое-то время я продолжаю ее обнимать, потираясь лбом о ее затылок, не желая терять это тепло. Но дело сделано, и я обессилено падаю на кровать, надеясь, что она ляжет со мной, и, может быть, мы даже продолжим в более удобном положении, но нет. Лилька приводит себя в порядок и, не глядя в мою сторону, собирает вещи и уходит. Она ничего не говорит, и я ничего не понимаю. Было это ошибкой, или мы продолжим, или же она надеется на длительные отношения? Я думал, что после секса услышу все, что она думает по этому поводу, но она ушла, словно не я ее, а она меня поимела. Хотя я видел на ее лице сожаление и стыд.

Скорее всего, она больше не придет. Возможно, даже не позвонит. А внимание, которым я не был обделен, быть может, иссякнет, как лужа на нашем газоне после дождя. Отчего-то мне кажется, что так будет, и в глубине души я надеюсь на это.

Слава богу, мое лечение от гонореи официально закончилось, и теперь я могу за нее не переживать. А переживаю ли?

Я не люблю эту девушку. Желание не в счет. Мое сердце всецело принадлежит Кристине. Лилька могла оттолкнуть меня, но не сделала этого, а стало быть, я не виноват. Оба хотели. Я бы продолжил с ней спать, но отношения не для меня. И гоняя думки, расслабленно лежа на кровати, я вдруг осознаю, что на самом деле недалеко ушел от отца в плане слабостей, которые делают жизнь слаще.

18 глава

Мы сидим в гараже у Максима и смотрим футбол по старому телеку, упиваясь пивом и ругая грязными словами футболистов, которые, по нашему мнению, играют хуже, чем школьники на соседской площадке. И ржем как кони, особенно когда хозяин гаража начинает передразнивать нервно грызущего ногти тренера, а затем и его кривоногих подопечных. Смеется даже Илюха, который, как я знаю, уже не первый месяц пытается помириться со своей бывшей девушкой. И хотя баб вокруг много, а он парень симпатичный, тянет его к этой кобре, которую в тайне ненавидят все его друзья. Слишком дерзкая и требовательная, но он с ума по ней сходит. Никакие наши совместные вылазки не помогли парню забыть эту дрянь, что бросила его из-за слепой ревности, не позволив объясниться.

Сегодня мы пьяны и довольны, хоть наши и проигрывают с разгромным счетом. Дело привычное.

А потом Макс вдруг заявляет:

– Я тут придумал, как наказать твоего папашу за рукоприкладство.

По правде говоря, я уже остыл и даже взял на себя часть вины, но все равно жестом велю ему выкладывать.

– Ты говорил, что его тренер был геем, так вот, позвони ему и попроси тебя потренировать… Пусть депутат понервничает. – Он смеется, а у меня едва пиво носом не идет.

– Или этот тренер тебя поимеет, – хихикает Илья, но я продолжаю слушать бредовую идею друга.

– Может, даже удастся удачный кадр подловить, если этот красавец снова к твоему папане захочет подкатить. Можно даже неудачный. Вот это компромат. Смекаешь?

Он улыбается так, словно только что доказал теорему Ферма путем многолетних расчетов. И хотя я уже сыт по горло поиском компроматов, решаю поддержать тему. Не все же над футболистами ржать.

– Глупость, – возражает Илюха, – и низость.

Я кивнул, соглашаясь с этим, и добавляю:

– Даже если бы он с ним переспал, мне не удалось бы особо навредить Литвинову, поверь. Он во всем увидит выгоду и сумеет развернуть в свою пользу… Это станет подтверждением его толерантности и положительного отношения к секс-меньшинствам. – Я аж хрюкаю, потешаясь над ситуацией. – Но на самом деле он смотрит на таких, скрипя зубами, поэтому этого тренера в дом не пустит. Не для того он его выкинул.

– Ну тогда не знаю… Может, горничную подкупить, пусть на него пожалуется, – предлагает он альтернативу, – пусть все видят, что он жесток к подчиненным.

– Бред!

– А он проституток не снимает?

– Не думаю, что он якшается со шлюхами. Ему это не надо, – объясняю я коротко. Подыгрывать Максу оказывается интересно. Он всерьез ищет варианты наказания деспотичного депутата.

– Может, ты тогда сам к нему в постель ради горячего кадра нырнешь? – шутит Илья.

Макс одобрительно кивает и хлопает меня по ноге.

– Вот негодник! Еще тот извращенец, а все сидит, молчит. А ведь это конец всей его депутатской карьере, раз и навсегда.

– Надеюсь, у тебя хватит ума не делать ничего такого? – вдруг начинает нервничать Илья.

– Успокойся, я воспользуюсь этой идеей только в самом крайнем случае, если уж он меня совсем доведет, – успокаиваю я парня.

Я ценю солидарность Макса и его желание отомстить моему нерадивому папаше за то, что дитятко побил, но где-то в глубине души вдруг понимаю, что все эти мерзости он предлагает хоть спьяну, но всерьез, в отличие от того же Ильи. Мне даже душновато становится. Пьяный голос лысого вдруг превращается в посторонний шум. Я поднимаю взгляд на Илюху и, увидев его грустную осуждающую улыбку, вдруг чувствую стыд. Нужно менять тему. И я начинаю рассказывать про Лильку.

Мы потом еще смеемся, толкуем о футболе и о девках. Я засыпаю на диване и просыпаюсь лишь ночью от звонка, который в очередной раз пропускаю. Прямо перед моим лицом красуются ступни Максима, не отличающиеся изысканностью аромата. По всему гаражу разносится его устрашающий храп. Спящий в кресле Илюха закинул ноги на столик и пускает слюни на ворот рубашки. Телек все еще вещает.

Я беру трубку. Четыре пропущенных, отец. Три часа ночи. Я выплевываю ругательство и спешу вызвать такси, пока полиция не начала меня разыскивать. После похищения лучше папу не нервировать.

Доезжаю быстро, про себя соображая, что ждет меня дома. Скандалить ужас как не хочется, но что-то подсказывает, что не избежать мне праведного гнева. Отец и так на взводе.

Я вхожу осторожно, желая быстрее проскочить к себе, но обнаруживаю, что Литвинов не спит. Пьет кофе за стойкой и листает какие-то бумаги. Его тяжелый взгляд из-под очков пригвождает меня к стенке, как насекомое иглой к картонке.

– Я плохой сын, – сразу соглашаюсь я, – безответственный и…

– Марш спать. – Ледяной тон отца немного отрезвляет. – Завтра поговорим и о твоей безалаберности, и о твоих друзьях, и о твоей учебе.

– А что ты имеешь против моих друзей? – начинаю я.

Но тут его глаза словно чернеют.

– Я сказал: марш спать!

Я молниеносно скрываюсь, опасаясь нарваться на дополнительную порцию люлей. Как оказалось, рука у моего папашки тяжелая, а нрав суровее, чем я предполагал. Потому лучше не нервировать лишний раз Дракона Андреевича.

Скандал, которого я ожидал, не состоялся, ибо утром Литвинов отбыл в командировку в Швейцарию. Я мысленно завидую ему, а вслух себе.

– Вернется через четыре дня, – заявляет Гульнара со знанием дела, и я нехотя признаю, что прислуга более осведомлена о делах моего отца, чем я сам.

Так даже лучше. Без надзора дышится куда легче. Хотя кого я обманываю? Небось за мной уже присматривают его лакеи. Но хоть притворюсь свободным.

Борясь с едким желанием раздеться догола и встать у окна, ввергая в недоумение наблюдателей, я размышляю над тем, как распоряжусь временной свободой. Но очень скоро нахожусь с ответом и направляюсь в отцовский офис. Там работу никто не отменял.

Я даже попытался одеться прилично: узкие черные брюки, приталенный пиджак желтого цвета и белая классическая рубашка, расстегнутая на одну пуговицу, темно-коричневые туфли, натертые до блеска. Аж сам себе понравился. Красавчик! Остается только надеяться, что и та, ради кого я так наряжался, ощенит мое перевоплощение.

В офис отца я иду пританцовывая, планируя склонить его усердную секретаршу к ланчу в небольшом ресторанчике поблизости. Труженики преисподние, где царствует мой родитель, провожают меня удивленными взглядами. И не зря. Я загадочно улыбаюсь, чувствуя себя уверенным и дерзким. И, как оказалось, сегодня мой день. Крис, хоть и удивляется моему появлению, пообедать не отказывается, и вскоре мы вдвоем покидаем унылые стены офисного здания.

Ресторан «Пепелинки» представляет собой вместилище репродукций великого Дали и полностью посвящен эпатажному художнику. Я бывал здесь пару раз с отцом, потому действую отнюдь не вслепую. И, как мне кажется, Кристине нравится моя уверенность. Мы выпиваем по бокалу вина, пока ждем еду. Она долго рассказывает мне о том, как много работы в офисе и как сложно с ней справляться. Хвалит одни отделы, ругает другие, а я просто сижу и слушаю. Киваю, улыбаюсь, но говорить не спешу. Словно боюсь, что, открыв рот, спугну мираж.

На мгновение мне кажется, что самое время сдать Литвинова с поличным, поведав, как недавно застал его на чьей-то жене. Но вдруг понимаю, что не могу испортить ей настроение, а оно испортится – это факт. Потому решаю галантно промолчать, оставив козырь на потом. Мне приятно думать, что я тут с ней и нам никто не мешает. И пусть совместный ланч нельзя назвать свиданием, в мечтах так оно и есть. Говорить мне пришлось мало, да и она начинает торопится в офис. Как-никак почти полтора часа просидели, а мне показалось, что минут пятнадцать от силы.

Я провожаю ее до офиса и только тогда решаюсь спросить, не вернулся ли к ней Юрий Андреевич. Ее лицо мигом мрачнеет, и я принимаюсь извиняться. Она отмахивается, сдержано благодарит меня за обед и спешит вернуться в депутатскую цитадель.

Он не вернулся, это я понимаю и без ее ответа. И я вижу, что рана ее пока не зажила. Конечно во мне нет его яркой красоты и стати, но я все еще надеюсь завоевать сердце девушки. А вдруг?

В выходные я уже планирую пригласить ее в кино.

Крис – единственная девушка, по отношению к которой я строю планы и чье расположение стараюсь завоевать. Я даже решаю, что впредь буду одеваться соответствующе идя к ней, дабы не слишком контрастировать со строгим прикидом секретарши. Иногда она мне больше напоминает стюардессу.

И весь вечер я мечтаю о ней. Закрываю глаза и вижу ее прямые длинные волосы цвета коньяка, точеную фигуру, соблазнительно приоткрытые пухлые губы. Лишь иногда воспоминания о том, как она самозабвенно отдавалась своему руководителю на его столе, вторгаются в мое сознание, желая испортить момент. Как бы я хотел вытравить из своей головы эту картину, а еще больше – из ее сердца этого негодяя. Такая хрупкая и ранимая… Как он смел вести себя с ней так резко? Ах, Крис, мой маленький обиженный ангел… ты все еще любишь его.

19 глава

На следующий день, пытаясь быть ненавязчивым, я звоню Кристине и приглашаю ее в кино, тему, кинотеатр и время оставляя на ее выбор. Но она сразу отказывает. Я готов на любые уступки, но она лишь ссылается на занятость. По ее нелепым отговоркам я понимаю, что девушка пока не расположена обременять себя связями, но я заверяю ее, что мне нужна компания друга и только. Настаиваю как могу, и наконец она соглашается, правда, придется ждать до субботы.

И хотя этот разговор, так или иначе, принес желаемый результат, удовлетворения не следует. Крис не хочет меня и, похоже, может рассматривать лишь как друга, и то – провинившегося однажды и подставившего под удар ее сердце. Неприятно думать, что шансов у меня, на самом деле, мало. И даже мое небольшое внешнее сходство с папашей не помогает. Девчонка напряжена и не настроена на то, чтобы снять это напряжение. Я даже думаю, может, позвать ее в ночной клуб, и там вместе оттянуться. Что ей нравится на самом деле, я не ведаю, потому иду вслепую. И конечно же я соврал ей, что рассчитываю лишь на дружбу. Она – моя нимфа, мой демон во плоти, пробуждающий пожар в теле и абсолютный хаос в мыслях. Потому я настроен двигаться к цели и пригласить ее на свидание снова. Даже готов одеваться по-человечески, лишь бы нравиться ей.

И все же я решаю пойти на одну маленькую хитрость. Очень уж хочется узнать, что за гости ходят к моей Крис. Может, у нее уже кто-то есть? Может, Литвинов все же не незаменим? Я должен знать, на что могу надеяться.

Я покупаю небольшой сувенир в виде чучела дрозда на прищепке. Решаю, что на вешалке в прихожей оно будет совсем неплохо смотреться и… смотреть. Птичка с секретом, который вмонтировал мой друган из универа, даже не подозревая, для чего мне эта хитрость. Миниатюрная камера. Она-то и позволит мне быть в курсе.

Я не планирую вторгаться в ее приватную жизнь. Просто хочу посмотреть, что за контингент к ней наведывается и наведывается ли. В поле видимости лишь дверь и небольшая часть коридора. Потому вины за собой даже не чувствую, надеясь, что она примет этот скромный дар и позволит мне посадить его на задуманное место.

Я аплодирую себе. Ох, блин, я прямо вылитый папик – везде контроль. Недалеко от него ушел. Ну да ладно, он же людям нравится…

Недолго я наслаждаюсь свободой. Отец возвращается злым и уставшим. Ни тебе шоколаду, ни часов… Зачем в Швейцарию ездил, непонятно. Зубами мог и здесь поскрипеть. Вечером слышу ор из его кабинета. Должно быть, разборки по Скайпу. Вопит он долго. Бедный Шерлок опускает уши и прижимается к полу. Должно быть, Гульнара тоже. А мне прикольно послушать депутата без прикрас.

Когда буря стихает, пытаюсь к нему пробиться. Откровенно говоря, хочу выклянчить у него деньжат сверх содержания, которое он мне недавно урезал, аргументируя тем, что трачу я их без толку на спиртное, наркоту и прочие глупости – как я понял, баллончики с краской. Прошло время, пора бы и снять взыскание. А еще лучше увеличить прежнее «жалование». Ведь когда ухаживаешь за девушкой, постоянно возникают непредвиденные расходы. А я не хочу показаться Крис скупердяем.

Я вхожу в его кабинет, легонько постучав о притолоку. Отец сидит в своем кресле, запрокинув голову и закрыв глаза. Судя по всему, видеть ему никого не хочется. Но я принес чашечку ароматного кофе в надежде задобрить «зверя».

Он приоткрывает глаза, молчаливо взирая на позднего гостя.

– Я ничего не хочу. Уходи! – сухо бросает он.

И тут я понимаю, что сегодня разговора не получится, по крайней мере, позитивного. Уж не знаю, дела его так расстроили или все еще сердится на мою выходку. Я киваю и уже собираюсь удалиться.

– Постой!

Как же надоел его приказной тон.

– Зачем приходил? – Он снимает очки и устало трет глаза. – Что тебе нужно?

– Я принес тебе кофе, – объясняю я, делая вид, что это моя единственная цель на сегодня.

– Я недостаточно громко спросил? Кофе ты принес мне, а что нужно тебе? – Он пристально смотрит на меня. – Наивность и простота не идут твоему лицу, Никита. Ты что-то натворил?

Меня это обижает.

– А что, твои ищейки еще не доложили?

– Пока нет. Так что у тебя есть шанс сдаться самому.

Я никак не могу понять его настроя. Казалось, волна агрессии отступила, и депутат почти расслабился, ан нет. Смотрит на меня, словно ястреб на воробья. Его взгляд горит.

– Мне незачем сдаваться. Я ничего не натворил. – Я ставлю чашку с кофе на стол. – По крайней мере, с твоего отъезда.

Он смотрит на меня с подозрением.

– Тебе нужны деньги?

Угадал. Только вот обстоятельства таковы, что я не могу это признать.

– По-твоему я такой? Не могу отцу кофе принести просто так?

– Именно. Просто так ты можешь испоганить, опошлить, изувечить, а вот что-то доброе просто так сделать у тебя не получается. Потому и спрашиваю.

И хотя он верно распознал мои намерения, обида захлестывает меня.

– Слышал такое выражение: «От осинки не родятся апельсинки»? Зри в корень.

И я покидаю его кабинет, гордо подняв голову.

Я долго не могу заснуть. Ворочаюсь. Плююсь грязными словами в адрес тирана, недоумевая, за что из всех отцов мира мне достался такой. Но когда утром собираюсь купить по сети билеты в кино, то обнаруживаю, что мой счет пополнен на сумму равную урезанной. Счетовод чертов. Ни рубля больше. Но хоть вернул. Все-таки он меня понимает… отчасти.

Фильм ужасен настолько, что, будь я один, покинул бы кинотеатр минут через двадцать. Но я сижу, ибо сидит она и отсутствующим взглядом взирает на очередной шедевр кинематографа, место коему в мусорной корзине. Хотя, может, это на мой вкус? Весь сеанс я занимаюсь тем, что украдкой поглядываю на Крис, отмечая малейшие изменения в мимике. И мне безумно хочется ее обнять, ну, или взять за руку – как-то обозначить свое присутствие. Но вместе с тем я понимаю, что подобный жест может быть расценен как приставание. Потому терплю. Темнота зала отчего-то пробуждает во мне всякие непотребные желания, словно мы в нем одни. А когда на экране начинается эротический эпизод, и вовсе едва не возбуждаюсь, ведь моя очаровательная спутница смотрит, прикусив пухлую губу, и я вижу, как блики от экрана играют в ее глазах. Знала бы эта маленькая женщина, какие чувства вызывает во мне подобный неосторожный жест с ее стороны… Наверное, в этом мире нет другого существа, к которому я лелеял бы подобные чувства. Столько трепета и желания… столько надежд.

После сеанса я предлагаю Крис перекусить, но она отказывается, и мне удается уговорить ее лишь на прогулку. Она оказывается недолгой – мы болтаем ни о чем: о фильме, о погоде, о ее делах в офисе и моей учебе. Все так поверхностно и осторожно, словно она боится сказать лишнее слово, которое даст мне надежду на взаимность, которой я так жажду. Она старательно обходит все опасные участки: хоть и признает, что пока одна, сразу дает понять, что ее устраивает это одиночество. Уж не знаю, правда ли это. Про отца мы не говорим. Мне кажется, что для нее эта тема все еще болезненна.

Я провожаю ее до квартиры и как бы невзначай вспоминаю о презенте. Достаю из внутреннего кармана куртки птицу. Странно, но Крис нравится этот знак внимания. По моему совету она самолично крепит пернатого на полку для головных уборов в коридоре так, чтобы он смотрел на дверь. На чай она меня не приглашает, лишь мимоходом упоминает, что хочет спать, и я понимаю, что пора прощаться. Подаю ей руку, и она протягивает в ответ. Пожимаю легонько, по-товарищески. Она улыбается, значит, все правильно. Покажи я сейчас свою симпатию – спугнул бы, я это понимаю. Какое-то время сижу на скамейке возле ее дома и думаю, как действовать дальше, если видишь в глазах человека лед. Возможно ли его растопить?

Домой идти категорически не хочется, и я звоню Максу. Он с бабой и просит позвонить потом. Илья не отвечает. Тогда я решаю прогуляться. Покупаю себе пару банок пива, одну из которых выпиваю сразу, не отходя от магазина, и прогулочным шагом отправляюсь куда глаза глядят. Удивительно быстро чувствую, что захмелел. Хотя чего я хотел, опустошая пивные банки на голодный желудок? Заметив впереди подозрительный ларек, покупаю себе шоколадку, которая оказывается явно просроченной и непригодной для еды. Еле отплевываюсь. Затем покупаю еще банку пива. Встряхиваю захмелевшей головой и осматриваюсь. Я знаю это место – бывал здесь.

Словно на ощупь бреду внутрь старого микрорайона и уже через пару кварталов захожу в переулок, который так и тянет, окуная в воспоминания. Там на боковой стене дома советской постройки все еще красуется портрет депутата Литвинова. Сама стена пополнилась другими рисунками, надписями и даже ругательствами, но его невозмутимое лицо все еще возвышается над всем этим бессмысленным хаосом. Он смотрит на мир гордо и надменно из-под своих квадратных очков и остается почти неизменным – таким, каким я изобразил его два года назад. Не знаю почему, но этот портрет не смыли и не заклеили, как остальные.

К этому времени спиртное окончательно меня расслабляет. В голове шумит.

– Ну что, ты доволен своими деяниями? – спрашиваю я, обращаясь к портрету на серой стене. – Ты отравил ее душу. Загубил это маленькое кроткое создание, не моргнув глазом. Неужто в твоем окружении мало великосветских шалав, желающих утешить вдовца с Новой Риги? Да они с разбега в постель прыгать будут, ты только позови. Выбирай любую и тешься, сколько влезет, – я повышаю голос, – а она… она – светлая. Ты ее сломал, как куклу. А следом купил себе другую… А о ней ты подумал? Что станет с ней? А обо мне… о сыне, что любит ее? Самодовольный эгоист! Ненавижу!

В порыве гнева я запускаю в стену банку с недопитым пивом.

– Ну и гад же ты, папа.

Вдруг старушка с третьего этажа угловой квартиры, видимо, страдающая бессонницей, звонко кричит:

– Пошел отседва, наркоман. Стоит здесь, кажа. Кому кажа, а черт его зная. Убирайся, а то милицию позову. Ишь, повадились… то стены испоганят, то под стены нагадят. Ступай, кому говорят.

Я следую ее совету и ухожу.

Решительно и твердо иду обратно туда, откуда пришел, даже зная, что меня не ждут и наверняка прогонят. Но терпеть нет мочи. Этот непреодолимый зуд внутри, он заставляет меня злиться и метаться. Я полюбил Крис давно, но сегодня впервые произнес это вслух, признавая любовь… не симпатию, не влюбленность, а именно любовь, ту, которую проносят через жизнь, с мыслями о которой – умирают.

Последний участок пути я преодолеваю бегом. Ужас как не терпится ее увидеть, и будь что будет. На мою удачу звонить в домофон не приходится –кто-то из жильцов выходит погулять с собакой, и я проскакиваю в подъезд. Даже лифт ждать невмоготу, и я бегу по ступенькам, почти взлетая на шестой этаж. Полминуты стою, успокаивая дыхание, а затем звоню.

К моему удивлению, открывают мне сразу. Кристина в пижаме с кроликом на груди, и я улыбаюсь, глядя на детский рисунок. Волосы ее собраны в два хвоста и спадают на грудь. Без капли косметики, в таком трогательном виде она похожа на школьницу. И я лишний раз ругаю Андреевича за то, что посмел ее тронуть.

– Что-то случилось? – интересуется она.

– Да, – я шагаю внутрь без разрешения, вытесняя ее в коридор, – случилось. Я влюбился, – дыхание спирает, – безумно.

Некоторое время Кристина вглядывается в больной блеск в моих глазах.

– Никита, перестань, – призывает она, отступая. – Ты меня пугаешь.

– Помоги мне, Крис. Помоги, прошу. Я весь измучился, извелся. Как быть – не знаю. – Мне вдруг показалось, что выстави она меня сейчас – разревусь как девчонка.

Она отрицательно качает головой, давая понять, что ничего не может, но я не хочу отступать.

– Дай мне надежду, о большем не прошу.

– Нет, извини, – отвечает она решительно и бесповоротно.

– Почему? Почему? – не унимаюсь я.

– Я не могу тебе ничего обещать, пойми, я сама сейчас в подобном состоянии. Мне тоже свет не мил…

– Вот именно, – перебиваю я, не желая слышать об объекте ее любви, – раз ты меня понимаешь, не гони. Мы ведь можем утешить друг друга.

– Мне не нужно твое утешение и вообще ни чье. Для меня эти отношение будут сродни потере надежды. Словно я смирилась. А я не хочу мириться.

– Он не тронет тебя больше, – констатирую я. – Он перевернул эту страницу. Теперь читает о других. Ты никогда не была для него больше чем девочкой для утех. А я…

– Уходи! – рычит она и разворачивается, чтобы покинуть меня.

Но отчаяние, что мной завладело, не позволяет ей уйти. Схватив Кристину за локоть, я резко разворачиваю ее к себе и, сжав в объятьях со всей силы, впиваюсь в губы, как обезумевший.

Она пытается вырываться, но лишь больше распаляет меня. Кусается, но и я прихватываю в ответ. Руки вконец смелеют и проникают под ее ночную футболку, исследуя территорию и жадно прижимаясь к желанному телу. Возглас возмущения тонет в необузданном поцелуе.

Карябать меня через пиджак у нее получается так же плохо, как и давить мягкими тапочками на твердые туфли.

– Нет! Прошу! – кричит она, стоит мне переместить губы на шею. – Пусти!

Но я не хочу слышать этого. Я прижимаю ее к стенке. Одна моя рука обхватывает ее бедро, приподнимая, чтобы прижаться плотнее там, где сосредоточена вся страсть, все безумие, вторая властно сжимает небольшую грудь.

Я возбужден так, что, кажется, штаны скоро порвутся в интимном месте. И отчаянно трусь набухшим органом о ее промежность, сгорая от желания.

Где-то на краю сознания я понимаю, что поступаю неправильно и наверняка пожалею, если переступлю черту, но это самое сознание меркнет с каждой секундой, ибо меня уже трясет от неистового возбуждения.

Крис кричит в надежде привлечь внимание соседей, но моя рука тут же накрывает ее пухлые губы, подавляя крик. Она изворачивается и кусает меня за палец, но я не обращаю внимания, продолжая начатое. Боль лишь усиливает ощущения.

Я тянусь к ремню, но вдруг с горечью осознаю, что не смогу изнасиловать ту, что люблю. Тем более она выпускает из захвата мой палец и начинает расплакалась навзрыд. Я замираю, пытаясь отдышаться и привести мысли в порядок. Ослабляю хватку. Это позволяет ей дотянуться до вазы с сухими цветами, что украшает парфюмерный столик. И тут что-то твердое и тяжелое ударяет меня по затылку. Перед глазами все плывет, а затем и вовсе меркнет. Я чувствую, как меня ведет в сторону, а следом твердый пол под собой.

Просыпаюсь от резкого запаха нашатыря, что мне тыкают прямо в нос. Затылок ломит не по-детски. Я с трудом открываю глаза и вижу тусклые размытые фигуры, но уже через несколько секунд они обретают форму, и мне становится действительно плохо.

Отец! Он здесь. И это он заставил меня нюхать эту дрянь. Сам я лежу в зале на ковре. Под головой холодная грелка.

В дверях стоит Крис, прислонившись к притолоке, и с волнением взирает на меня. Она одета по-домашнему, но уже не в пижаме. Вид у отца также встревоженный. И ему явно стало легче, когда я очухался.

– Ну, слава Богу, очнулся. Голова болит? – интересуется он, и я слабо киваю. Он переводит взгляд на Крис: – Ты хорошо его приложила. Молодец!

Он ничего у меня не спрашивает, видно, Крис рассказала все, что сочла нужным. Просто помогает подняться, извиняется перед ней и благодарит за то, что не вызвала полицию.

И хотя моя голова трещит и координация все еще нарушена, я вижу, с каким благоговением смотрит она на своего бывшего любовника. Прикажи он раздеться, она бы сделала это незамедлительно и легла бы прямо на ковер. Это ясно как день, несмотря на то что девушка пытается сохранять хладнокровие. Она истосковалась по его рукам, по губам, по ласкам, и эта бесконечная тоска читается в каждом нечаянном взгляде и случайном жесте. И будь я хоть в сто раз его лучше, она не примет меня… просто потому, что я – не он.

В машине мы едем молча. Лишь единожды я пытаюсь заговорить, но Литвинов грубо пресекает:

– Врезать бы тебе, сынок… – продолжить он не решается.

Мне кажется, что от негодования он даже зубами скрипит. Все тело его напряжено, губы сжаты в тонкую линию. Кажется, коснись его, и он взорвется, разрушая все на своем пути и убивая неугодных.

Отчасти я его понимаю. Он оставил Крис из-за меня. Знал, что мне ничего не светит, но предоставил возможность. А я как зверь накинулся на нее.

– Значит так, – на подъезде к дому он закуривает, и теперь я наблюдаю сигарету, зажатую меж оттопыренных пальцев в руке, сжимающей руль. Есть в этом что-то брутальное, но вместе с тем свойственное лишь ему, – еще одна провинность, и отправишься на Китайскую границу. Это тебе мое последнее предупреждение.

– В армию? – Я слишком хорошо знаю папулю, он может. – А универ?

– Отдохнешь годок, а университет от тебя. – Он выкидывает лишь наполовину докуренную сигарету в окно. – Может, там из тебя человека сделают, раз мне не удается.

Наутро мне становится стыдно. Но позвонить Крис и извиниться никак не могу решиться. Отправляю сообщение со скупым: «Прости», и всего-то.

Отца не вижу, и хорошо. Его сокрушающий взгляд я бы сейчас не выдержал.

Просматриваю вчерашнюю запись из квартиры Крис. Ничего особенного. Но когда вижу себя, самому неприятно становится. Не нужно было возвращаться. Бедная девушка. Благо, всех своих деяний я не вижу. Потом приход отца. Вижу, как она плачет, и он легонько приобнимает ее за плечи и гладит по голове, что-то говоря. Все в рамках приличия. А затем мы покидаем помещение, а она еще долго плачет, сидя у стены в коридоре.

Теперь я упал не только в его глазах, но и в глазах Крис. Думаю, товарищи тоже не одобрили бы. Страсть не оправдание, как и алкоголь.

20 глава

Утро субботы. Пробегающая мимо Гульнара встревожено сообщает, что в гостиной хозяина ожидает некая Ангелина Моргулис. Подобный расклад не может мне понравиться. Я против его шалав в нашем доме.

Отец в спортзале или бассейне, туда и бежит горничная, а я направляюсь к нашей гостье.

Красотка стоит у стены и с интересом рассматривает картину, которая висит там с момента нашего переезда в этот дом и напоминает детскую мазню, хоть и принадлежит признанному художнику.

– Мне нужен твой отец, – бросает она, на секунду отвлекшись от своего занятья.

– Мне он тоже нужен, – киваю я, скривив полуулыбку. – Только боюсь, мы оба в пролете.

– Он нужен мне по делу, – поясняет она.

– Ну да… Только я… как бы против того, чтобы вы делали эти дела в этом доме, – высказываю я свое веское. – Помнится, раньше вы не брезговали гостиницами.

– Не твое сопливое дело, мальчишка, как, что и где мы будем делать, – резко говорит она. – У меня с Юрием Андреевичем достаточно иных дел и взаимных интересов, которые требуют его вмешательства.

– А вы необычайно дерзкая для женщины, которая изменяет мужу, – грубостью на грубость отвечаю я. – Он ведь может и узнать.

– Он знает, – ошарашивает она, уставившись на меня с вызовом. – У него последние лет 7-8 ничего не работает, и я регулярно встречаюсь с другими. Это ни для кого не секрет. Я молода и не в моих правилах себя хоронить. А твой отец мой старый друг и хороший советчик. Он красив, умен и разносторонне подкован. Потому я бы на твоем месте не стеснялась задавать ему вопросы. Глядишь, научился бы чему да завел себе девушку. А то так и будешь всю жизнь от зависти трястись.

– Я ему не завидую, – только и успеваю произнести я, получив в ответ ироничную улыбку.

В комнату входит отец. Он бросает на меня беглый взгляд и, тепло поздоровавшись с гостьей, приглашает ее пройти в свой кабинет.

– Я пересылала тебе по электронке их ответ. Ты его видел? – спрашивает она по пути.

– Видел, и он мне не понравился.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Проходи, поговорим. – Хлопает дверь, и я остаюсь в тишине, если не считать шумного дыхания Шерлока.

Я кривлюсь от недовольства. Ветряная баба и похотливый мужик – два сапога пара. Но с каждым новым проколом у меня все меньше и меньше прав его упрекать.

Идет вторая неделя с того дня, как я напал на Крис. С тех пор я так и не решился посетить ее и даже позвонить. Зачем? Уверен, она не захочет меня видеть. Я второй раз ей жизнь сломать пытался. Потому понимаю, что ничего, кроме неприязни, не заслуживаю. Отец, как обычно, старается о произошедшем не говорить, но, по-моему, прибывает на взводе. То ли трудности на работе, то ли с женщинами, то ли он и впрямь меня ненавидит – не знаю, но ведет он себя крайне неприветливо. Да, я снова прокололся, но можно хоть сказать: «Здравствуй, сын. Как дела?»… Не рассыпался бы. Ан нет, молчит. Кивок головы, чтобы я понял, что он знает о моем присутствии в доме. Скудное: «До вечера» либо обидное: «Если влезешь на Гульнару, клянусь, я тебя на ней женю» (уж и посмотреть на нее нельзя) – это все, на что, видимо, может рассчитывать провинившееся чадо.

И все это время я без устали просматриваю записи моей камеры, установленной в доме Кристины. Благо, птичка-камера продолжает сидеть на полке. Я видел, как Крис уходила на работу, как вечером возвращалась домой. Лишь однажды к ней зашла соседка за солью и как-то ненадолго подруга. И наблюдая ее одиночество, я чувствую ужасную обиду, что пропадает такая красивая девчонка. Литвинов отверг ее. Мне она отказала. Другие мужчины, судя по всему, ее тоже мало интересовали. А мне хочется снова увидеть, как она улыбается. Печально, но теперь я точно знаю, что тем, кому она улыбнется, буду не я. Хочется верить, что достойный найдется. А мне остается лишь вздыхать да каяться.

Данное обстоятельство откровенно бесит. Но еще больше меня выбесила Настя – двоюродная сестра, которая приехала в гости. Она готовит очерк о человеке, которым гордится ее семья. О да, это не я.

Брови Литвинова удивленно ползут вверх, когда он видит ее на пороге и узнает о причине визита. Прикинуться веником не удается… И конечно, ему в тягость, но, как может, быстро и обзорно, он описывает свою жизнь и работу, не забыв упомянуть о бездельнике-сыне. Настя смеется от души и показывает несколько фото, что скачала из интернета и распечатала на цветном принтере. Ей нужен совет, что выбрать для обложки. Я подсаживаюсь к ним. Некоторые из них оказываются моими рисунками со стен, заборов и крыш.

– Мне нравится вот это, но здесь вы с сигаретой. Не одобрят! – заявляет она со знанием дела, и я улыбаюсь. Это и мой любимый рисунок. – Можно вот этот. – Она показывает другой.

– Ты хочешь граффити сделать обложкой к своему очерку? – удивляется депутат.

– Да, конечно. Чтобы другие видели, что у вас есть поклонники и среди бестолковых подростков.

Я закашливаюсь. Отец с ироничной полуулыбкой смотрит на меня.

– Что бы они там ни написали ниже, они восхищаются вами. Иначе бы не рисовали так часто, – уверенно заявляет девочка. – Да что там говорить, большинство политиков им просто неизвестно.

Литвинов берет в руки предложенный ею рисунок. Это тот самый, в который я недавно бросался пивными банками, до того, как отправился к Крис. Он долго всматривается, а затем вынимает из кармана ручку и сбоку рисует тень человека – то ли художника, то ли прохожего, то ли… меня. Я ежусь. Действительно достойное дополнение.

Настя обещает выслать на доступный электронный адрес отца свой набросок и после чая с пирожными довольная удаляется.

Некоторое время мы сидим в тишине, и я принимаю это за шанс поговорить и разрядить обстановку, но отец перебивает, стоит мне открыть рот:

– Почему Лиля перестала тебя посещать? Она обещала позаниматься с тобой на каникулах. Ты обидел ее?

Я пожимаю плечами, а отец в наигранном удивлении приподнимает бровь и поджимает губы.

– Видимо, я не научил тебя извиняться. А нужно было.

– Как Крис? – вспоминаю я об еще одной обиженной мною женщине.

– Я не спрашивал. – Зная его, это может быть правдой. – Просто выписал ей единовременную премию. – А вот это точно в его духе.

– Мне жаль… – начинаю я оправдываться.

– О да. – Похоже, он не верит.

– А ты у нас прям святой, – решаю и я его задеть.

– Да, не святой, – он берет в руки какие-то документы, – но от своих ошибок не привык отворачиваться.

– А как же я? Разве я не твоя ошибка, на которую не хочется смотреть? – Я натянуто улыбаюсь.

– У тебя еще есть шанс стать моей гордостью. Для этого всего-то надо перестать быть ревнивым озабоченным подростком и взяться за ум.

– А может, я не хочу, – заявляю я.

– А ты никогда не задумывался над тем, что будет с тобой, если меня завтра не станет? Или ты думаешь, что тебе останется лишь проматывать деньги? Нет! Почти все мои активы во вложениях, и тебе придется вникать, чтобы суметь выжать из них максимум, а не бездумно продать за сумму, что придумают адвокаты. Ты будущий юрист, но я не взял бы тебя даже на практику.

Он говорит спокойно, пытаясь между делом что-то рассмотреть в документах, но я вижу его напряжение.

– Ненависть из тебя так и прет, папа.

– О нет, милый мой ребенок, – он отшвыривает бумаги, видимо, отчаявшись найти что-то дельное, – я ненавижу себя… за то, что за делами общественными не смог уделить тебе должного внимания и привить все те качества, что сейчас пытаюсь в тебе усмотреть. Взрослей, сын. Взрослей. Я еще верю в тебя.

Он уходит, а я еще долго сижу на диване, больше напоминая чайник со свистком. У меня словно пар из ушей валит. И вроде бы он не сказал ничего из ряда вон, но отчего же так обидно? Как же неприятно быть разочарованием. Но для себя я решаю: пусть любит таким, какой есть, или не любит вовсе – переживу.

21 глава

Последующие события пестрят остротой. Мы потеряли Илью: к нему вернулась его «кобра», и теперь, безумно счастливый, он почти не выходит на связь и не стремится увидеться со мной и Максом, который, в свою очередь, лишился гаража, ибо его папаша купил новый автомобиль, а старый перед продажей решил загнать на ремонт, ну и попросил освободить «шалаш» от мусора. И, вытаскивая его, мы в последний раз набухались в память о том времени, когда было где это делать.

Вечером этого дня, подвыпивший и разморенный, я возвращаюсь домой. Отца еще нет. Он приглашен на какую-то светскую вечеринку. Гульнара предусмотрительно приносит мне минералки и интересуется, не нужен ли тазик. Смеюсь над ней так искренне, что она сама меня поддерживает. А потом включаю свое маленькое видео, особо ни на что не надеясь. Как оказалось, напрасно. Примерно в десять вечера в дверь Крис звонят. В одной пижаме, состоящей из шортиков и майки, та выходит и, взглянув в дверной глазок, вдруг отшатывается. Я замираю, округлив глаза. Пару минут назад спать собирался и раздумывал, что пора бросать за ней шпионить, а тут… интрига.

Крис прижимает руку к губам, кажется, слезы сверкают в ее глазах. Минута томительного промедления, и она открывает, впуская позднего гостя. О да… депутат Литвинов собственной персоной. Ни тебе цветов, ни тортика, просто он, без галстука, с расстегнутым воротничком, руками в карманах, да еще и подвыпивший. Но, Боже, сколько восторга в ее глазах, сколько надежды и сомнений, которые он быстро развеивает, закрывая за собой дверь. Один лишь нетвердый шаг к ней навстречу решает все. Как обезумевшая, она кидается на шею своего босса, вцепляясь изо всех сил. И-и-и этот поцелуй, такой жаркий, опаляет меня, сидящего у экрана. Зачем? Зачем я поставил эту чертову камеру? Но отвернуться не могу.

Я вижу, как его бесстыжие руки обнимают ее, одна подпирает затылок, зарывшись в волосы, а вторая вероломно забирается под маечку, оглаживая спину. Как неистово он прижимает ее к себе. Как выпивает в бесконечном страстном поцелуе. И как с не меньшей страстью и желанием она отвечала ему. Как тонкие руки хватаются за плечи и отчаянно пытаются стащить пиджак, чтобы скорее почувствовать тепло его тела. Как же мне хочется быть им.

Он второпях разувается, скидывает пиджак и, не разрывая поцелуя, приподнимает ее за бедра, позволяя обхватить себя ногами, и она охотно повинуется. На этом мое кино заканчивается, ибо они перемещаются в спальню. Надеюсь. Хотя как знать, может, он снова раскладывает ее на столе.

Я тяжело дышу, откинувшись на спинку кресла. Интересное кино. Вдруг мелькает мысль пустить запись в дело и задеть самодовольного политика, но я обещал себе более не вмешиваться в жизнь Крис. Я не в восторге от действий папаши, но эта девушка мне дорога, потому я должен дать ей шанс на счастье. Пусть с ним. Что поделать, раз у нее столь странный вкус и больше никто ее не привлекает. Сколько продержится эта связь, одному богу известно. Но она вряд ли думает об этом. Даже если это единственная ночь, что он ей подарит… этот подарок она примет с благодарностью.

Отец остается у нее на ночь. Наверное, я насмотрелся на прелюдию, ибо ночью мне снится странный сон.

Я стоял у приоткрытой двери в спальню Крис и, борясь с желанием схватить себя за промежность, наблюдал за тем, что творится в комнате.

Литвинов сидел на кровати, удерживая на своих коленях девушку. Их обнаженные тела были так близко, что, казалось, между ними не втиснуть и лист бумаги. Они сидели лицом к лицу, но не целовались, а лишь со страстью, свойственной пылким влюбленным, отдавались друг другу. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, в которых, готов поклясться, плескался жар. Одна его рука обхватила тонкую талию партнерши, вторая поддерживала спину и давила на плечо сверху.

Кристина жадно хватала воздух ртом, чуть запрокинув голову. Ее пальцы впивались в широкие плечи любовника, словно желая остановить сладкую пытку. Мне даже показалось, что она желает высвободиться из стальных объятий, а тот, не желая отпускать, лишь сильнее прижимал ее к себе, толкаясь в юное тело.

Громкое: «А! А! А!» – и еще громче. И снова этот крик в моих ушах. Запрокинутая голова. Растрепавшиеся волосы.

– А!

Короткая борьба в любовном бреду, и, словно тряпичную куклу, он легонько прижал к себе расслабленное тело Крис, которая казалась вовсе не живой. Но он осторожно поцеловал ее в губы, и она ответила, а затем опустила голову на его плечо.

И тут взгляд отца, любовно потирающего затылок девушки, приковался к приоткрытой двери, и он посмотрел на меня.

Просыпаюсь я в холодном поту.

Уже утром, просматривая запись, я вижу, как он уходит и какой довольной оставляет Крис. Кажется, дай ей волю, она бы не выпустила его за дверь. Льнет к нему, как ласковая кошка, оставляя поцелуи на шее, и перед самым уходом протягивает ключ, который, как я понимаю, когда-то ему уже принадлежал. Он принимает его – стало быть, это не спонтанное желание утолить голод и будет иметь продолжение.

– Как себя чувствует Ангелина? – спрашиваю я отца, едва он заваливается утром в дом, делая вид, что не в курсе его ночных похождений.

– Понятия не имею, она уехала в Израиль на пару недель. А с какой целью ты интересуешься, позволь спросить? – мямлит он скучающе и заряжает кофе-машину.

Не выспался, должно быть.

– К мужу? А ты что ж, за ее делами тут приглядываешь? – игнорирую вопрос.

Не понимаю я их высоких отношений.

– Что тебе надо, сын?

Он смотрит на меня, такой расслабленный и спокойный, что я улыбаюсь про себя, думая о том, что Крис благотворно на него влияет.

– Просто хочу знать, где ты был, – я стараюсь быть максимально мягким.

– Беспокоишься? – с иронией спрашивает он.

– А если?

– Это вряд ли. Скорее, любопытство и желание уличить меня в чем-то постыдном.

– А есть в чем?

– Разумеется, я ведь сплю со своей секретаршей. Разве это не постыдно?

Я вскидываю на него взгляд, удивляясь этой прямоте, а он даже не моргает.

– Ты от нее? – понимаю, что скрывать он не намерен.

– И что с того?

– Ты любишь ее? – вдруг спрашиваю я, сам не зная зачем.

– А это не твое дело. – Литвинов достает чашки. – Или ты настолько глуп, что не попрощался с мыслью о ней? Она для тебя потеряна. Всегда была, но теперь ты должен был это сам понять… наконец! – твердо произносит он. – И впредь я не намерен потакать твоим капризам и идти на уступки там, где они неуместны. Да еще и причиняют боль другим. Нравится тебе или нет, Кристина – моя любовница. И если ты достаточно взрослый – отстань. Кофе хочешь?

Какое уж тут кофе? Я выскакиваю из комнаты пулей, по пути хватая за поводок Шерлока. Свежий воздух мне сейчас необходим, как и свежие мысли.

Я знаю, что она его любит, и вижу, как желает. И сколько бы я не молотил кулаками по стволам ни в чем не повинных деревьев, этого не изменить. Да и депутат, похоже, питает слабость к девчонке, иначе бы просто не вернулся, мало ли вокруг него красивых баб трется. Что ж, он прав, нравится мне, или нет, я должен отстать.

Прогулка с собакой по Новой Риге настроения не прибавляет. Какая-то девушка издали кажется мне Лилькой. Я даже несколько раз оборачиваюсь ей вслед, раздумывая, что надо бы позвонить старосте. Может, даже продолжить отношения – в конце концов, она единственная достойная девчонка в моем окружении. Если найти правильный подход, она поможет мне забыть Крис… должна помочь.

А на обратном пути я встречаюсь со старым знакомым. Бывший тренер отца – Сергей – со спортивной сумкой за плечами топает к своей машине, припаркованной у обочины. Я окликаю его, и тот, как ни странно, сразу меня узнает.

Хороший тренер, он пользовался спросом у местной «знати». Не знаю, только ли тренерские обязанности он выполнял.

Словно и не зная его секрета, я предлагаю ему подработку. Мне хороший тренер не помешал бы, да и на папашу я бы посмотрел. Захотелось позлить. Но, к моему удивлению, он отказывается, сославшись на чрезмерную занятость. Хотя соглашается позаниматься со мной, если буду посещать спортзал, в котором он официально тренирует. Он спрашивает, как чувствует себя наш общий знакомый, одобрительно кивает, но приветов не передает. Я интересуюсь, не затаил ли он обиды какой, от чего парень открещивается. Говорит, что очень уважает моего отца и почел бы за честь работать с ним или его сыном, но возможности нет. Он холодно кивает на прощание и садится в машину. Я провожаю его взглядом. Только теперь я замечаю, насколько очевидна его ориентация.

Остановившись у соседнего дома, я долго любуюсь спортивной тачкой хозяина, с досадой вспоминая, как сам просил машину в подарок у отца.

– А может, сразу гроб? – спросил он тогда, и на этом разговор был окончен.

Просьба купить мотоцикл имела тот же итог.

Он никогда не доверял мне. Считал меня безответственным оболтусом. Печально.

Вечером я крайне удивляюсь поведению Крис, когда просматриваю видео. По правде говоря, я жду продолжения жаркого действа, но теперь глаза моей птички уныло смотрят на дно мусорной корзины. Оп-па.

22 глава

Я физически ощущаю приближение чего-то нехорошего. Словно мой мир уже начал рушиться, но, с какого края, я пока не понимаю.

Бывает такое на охоте, когда в лесу становится неестественно тихо и начинаешь подозревать, что охотник уже не ты. По спине пробегает холодок. Крутишь головой, ищешь причину и не находишь. А тревога все ближе и ближе. И хотя я ни разу не был на охоте, почему-то кажется, что ощущения те же. Как оказывается, не напрасно.

Илья будит меня ранним звонком и сражает наповал:

– Лысого забрали!

– Чего? – Я не понимаю.

– Макса в армию забрали, говорю.

Макса отчислили за неуспеваемость из техникума несколько месяцев назад, но до сих пор ему удавалось прятаться от военкомата. И, по правде говоря, я считал, что у его родителей есть связи, раз уж до него до сих пор не добрались.

– Когда? – Я спешу выпутаться из одеяла и принять вертикальное положение.

– Вчера.

– Куда отправляют?

– В Мурманск.

– Когда проводы?

– Ты не понял. Его уже забрали! Я с его матерью разговаривал.

Я трясу головой, выгоняя лишнюю информацию, чтобы лучше усвоить новую.

– Где он сейчас?

– Полагаю, уже в пути. Мне с ним почти не удалось поговорить. Он обещал связаться по прибытии.

– Вот же… проклятье, – я ругаюсь себе под нос. – Может, мне с отцом поговорить, вдруг поможет?

– Ты себе помоги. Сам того и гляди за ним отправишься. Не вмешивай его, – приказным тоном говорит Илья.

– Какого ты… – Иногда он меня нервирует.

– Ничего страшного, это всего лишь на год. Пусть послужит. Ему на пользу пойдет. Слишком много дури в голове нашего Макса в последнее время.

Но я не разделяю его взглядов. Хочется рыкнуть, но я беру себя в руки и лишь предлагаю встретиться.

Мы прогуливаемся в парке. Информации хватает лишь на то, чтобы увидеть общую картину. Илья не переставая ругает Макса за безалаберность, я же никак не могу поверить в произошедшее. Успокаиваю себя, но в душе все же волнуюсь. Наверное, это от неожиданности.

– Может, все же попросить содействия? У Литвинова есть связи…

– Угомонись! – прерывает меня Илья. – Зачем тебе это? Чтобы был лишний повод его ненавидеть? Он не поможет и будет прав. Макс об этом должен был сам думать, когда технарь забросил. Пора отвечать за свои поступки.

– Какие поступки? Думаешь, интересно учиться в машиностроительном? Его туда предки отправили, и то только потому, что ехать далеко не надо.

– Это с него ответственность не снимает. – Илья непреклонен. – К тому же, как ты сам заметил: у него есть предки, и, если они это допустили и не дергаются, почему ты должен дергать Литвинова? Ему с тобой проблем хватает.

Мне не нравится его настроение.

– Чувак, мне мерещится, или ты, блин, нас осуждаешь?

– Не мерещится, – говорит он строго и ускоряет шаг.

– А что это вдруг?

– Да идиоты вы оба. – Объяснение так себе, но суть я улавливаю. – Главный признак взросления человека – это ответственность. Он забил на себя, неизвестно на что надеясь. Учебу бросил, профессии никакой. Иногда грузчиком в мебельном подрабатывает да у бабки деньги клянчит. Это весь его доход. Девки, с которыми он общается, сплошь дуры, слабые на передок. В итоге одна из них залетит, и вот оно – его будущее. Однажды он сопьется и сдохнет в своем гараже. Неужели ты не понимаешь: армия его спасает. Вообще идеально будет, если останется служить по контракту. Будет шанс человеком стать.

И хотя Илья во многом прав, дико хочется его ударить. Вот, оказывается, что сидит в его голове.

– И я, по-твоему, такой же, – делаю я вывод.

– Нет, ты хуже, – неожиданно выдает он. – Он дебил безвредный, а ты так и ищешь, с какой стороны папашу своего ужалить. Странно, что в ботинки ему не ссышь.

Я обиженно толкаю его в бок, и он наконец останавливается, с вызовом глядя на меня.

– А что, не так? – спрашивает он. – Учиться не хочешь – отец виноват, девка не дает – отец виноват… Да у тебя во всем Литвинов виноват. Ты так и не вырос.

– Что ты сказал? – Я бью его в плечо.

– Что слышал! Твой отец один остался еще молодым. Он мог жениться и семью создать. Жена бы ему детей нарожала. А тебя в Суворовское сдать, чтоб там в норму привели, – зло шипит он мне прямо в лицо. – А он так и не женился, тебе свою жизнь посвятил…

– Работе он ее посвятил, – ору я.

– В работе он забывался. Все его связи несерьезны, сам говорил, что он никого не любил по-настоящему. Почему, думаешь? Хочешь, отвечу? Он мать твою не забыл. Это тебе кажется, что ее смерть – лишь твоя боль, а он – бесчувственный истукан. Это не так! Прежде всего это его боль. Ты его сын и должен это сам понимать. Не мне тебе объяснять.

– Да что ты знаешь? Я для него пустое место.

– А кто ты на самом деле? – спрашивает он уже тише. – Кто?

Я замираю, испепеляя его взглядом.

– Ты и есть пустое место, – констатирует Илья уныло. – В твоем возрасте, с твоими способностями и возможностями ты мог бы реальную пользу приносить и семье, и обществу. А ты весь в злости потонул. Ответственности ни на грош. Зато понтов на семерых хватит.

– Я сейчас тебе влуплю, – грожу я.

– Бей! – призывает Илья. – Если я не прав, имеешь право меня ударить.

Я застываю со сжатым кулаком.

– Извинись!

– Нет!

Очень хочется его ударить. А главное: я вижу, что он ждет этого. Но совсем рядом маленькая девочка рисует цветными мелками на асфальте, а чуть поодаль – мальчишка кормит голубей. Ударь я его сейчас – подпишусь под тем, что я гад. Он словно проверяет, настолько ли я гнилой человек. Смотрит с вызовом и молчит.

Не настолько. Я разжимаю кулак и шагаю прочь. По пути до метро все думаю над его словами, а уже в метро приходит опустошение. Душу словно отпустили погулять. Пусто внутри – аж эхо звенит.

Дома тихо. Мое возвращение замечает только охранник.

Я падаю на аккуратно застеленную Гульнарой кровать и вою в подушку. Душу срочно нужно возвращать обратно. Для этого нужно простить единственного оставшегося друга. И, наступив на собственную гордость, я все же набираю Илье. Ничто не мешает нам сделать вид, что того разговора не было. Мы же с ним и раньше не всегда понимали друг друга.

Он берет трубку, но не отвечает.

– Теперь мы с тобой одни, – нарушив молчание, замечаю я. – Давай не будем ругаться. Макс бы не одобрил.

– Нет! Теперь ты один, – шепчет он.

– А тебе не кажется, что именно я должен обижаться? – Я снова начинаю заводиться. Выплеснул на меня помои и закрыл за собой дверь. Хорош друг!

– Я женюсь, – осведомляет он меня.

– Что? – Глаза сами собой вылезают из орбит.

– Так что все. Нашей дружбе официально пришел конец. У меня своя дорога, у тебя другая, а у Макса третья.

– Ты офигел? Женись себе, если хочется, но друзей-то кидать не надо. – Эмоции идут через край.

– Прекрати, Никит. Ты сам все понимаешь.

– Конечно понимаю: эта кобра совсем тебя под каблук загнала.

– Не смей ее так называть! Это женщина, которую я люблю.

– А мы?

– Ты мне всерьез выбрать предлагаешь? – Звучит как издевка. – Все, Никит, мы доехали до конечной остановки. Прощаемся!

– Какая, к черту, остановка? Да пошел ты на хрен, демагог хренов… – У меня внутри все бурлит от возмущения. Сбросив вызов, я едва не плачу от нахлынувшего отчаянья.

Я и так чувствовал опустошение, а тут еще и это… Потерять одного друга тяжело, но обоих сразу – выше всяких сил. И хотя Илюха в нашей компании негласно отвечал за разум, а потому никогда не был мне близок так, как мой бесшабашный лысый друг, все равно паршиво. Столько лет вместе и так… в один день.

Я словно слышу в голове механический голос: «Осторожно, двери закрываются».

Мне плохо, но валяться долго нет смысла. Встаю, прохожусь по дому, заглядываю в кабинет отца. Сверкает мысль: попробовать его виски, но быстро отказываюсь от этой идеи. Кручусь в его кресле, глажу аккуратно разложенные на столе предметы. Улыбаюсь маме. Ее фото неизменно стоит здесь. В одном, пожалуй, Илюха прав: Литвинов ее не забыл. И все те женщины, что проходят через его постель, никогда не владели его сердцем. Там живет мама.

Похоже, переутомившись, я засыпаю с Шерлоком прямо на ковре в гостиной. Гульнара расталкивает меня и провожает в комнату. Паршивый день. Паршивое самочувствие.

23 глава

Похоже, я цыганке на ногу наступил или нечаянно разозлил экстрасенса… А может, меня так несвоевременно постигло кармическое воздаяние за все нехорошие деяния разом. Не знаю! Едва смирившись с отъездом Макса и рассорившись с Илюхой, я думал, что хуже быть не может. Ан нет. Может!

Гульнара осторожно расталкивает меня утром, рассказывает, что в гостиной ждет для разговора отец и с ним девушка, что уже приходила.

Конечно, Лилька – зараза, стучать на меня приперлась спозаранку.

Я собираюсь возмутиться, но вовремя смотрю на часы: уже полдень. На скорую руку привожу себя в порядок и иду.

Что может сейчас сказать отец, я знаю. Он зовет, чтобы поругать за прогулы и плохие оценки. И морально я уже готовлюсь к разносу.

Литвинов выглядит задумчивым, словно в уме рассчитывает уровень моего вреда в процентах, пытаясь перевести на меры наказания. Я изумленно округляю глаза, заметив напротив него зареванную Лильку. Она сидит на диване с опухшими красными глазами и не спешит одаривать меня взглядом. Сначала я решаю, что отец отчитал ее за то, что со мной не справляется, и даже открываю рот, чтобы вякнуть что-нибудь в знак протеста, но потом перевожу взгляд на отца и закрываю. Есть в его взгляде что-то странное, я бы сказал даже – пугающее.

– Что я еще сделал? – Я по-деловому засовываю руки в карманы спортивных штанов.

– Скажи ему то, что сказала мне, – призывает отец девушку, и только тогда она переводит на меня взгляд.

– Что? Ну, говори! – Она меня бесит. – Экзамен пропустил?

– У меня задержка, – на выдохе, охрипшим от слез голосом, сообщает она.

– Чего? – Я не сразу понимаю, но никто не спешит мне объяснять. Проходит с полминуты, прежде чем я собираю мысли в кучу и озвучиваю первое, что приходит в голову: – Вау! Ну ничего себе… Ну ведь это не обязательно залет. Правильно? Простудилась, съела что-то не то, перенервничала. – Я ничего не знаю о женском здоровье, потому перечисляю больше наугад. – Подумаешь, задержка. – А сам пытаюсь сосчитать, сколько времени прошло.

Вспоминаю, что у Макса однажды было такое с одной из его девок. Потом оказалось, что была ложная тревога. Потому внутренне я надеюсь, что и мне повезет. Хотя, по правде говоря, волнение нарастает.

– Я делала тест. – Лиля громко шмыгает носом, порывшись в сумочке, извлекает аж три теста и вручает мне.

Я стою с ними, как с букетом, не до конца понимая, что именно должен увидеть. Мой взгляд рассеянно бегает по стенам, не зная, за что зацепиться. Руки предательски дрожат. Все это время отец молча наблюдает за моей реакцией.

Появляется дикое желание выругаться матом. Еле сдерживаюсь.

– А он точно мой? – спрашиваю, лелея крохотную надежду, но Лиля не удостаивает меня ответом. Но я и так знаю.

– Я надеюсь, ты в обморок сейчас не рухнешь? – наконец отзывается Литвинов. – Бледный как моль.

– Вообще не понимаю, как так получилось, – только и могу пролепетать я.

– Ты спал с этой женщиной? – спрашивает он.

Я киваю.

– Предохранялись?

Я сначала киваю, потом, опомнившись, качаю головой:

– Нет.

– Вот тебе и ответ.

– Черт! – Я готов заплакать. Безысходность накатывает, как девятый вал, грозясь накрыть меня с головой. – Да что за хрень? – Я со злостью швыряю тесты на пол и тру лицо ладонями.

Лилька, видя мою реакцию, начинает тихо плакать.

– Но у нас институт…

– Это ты вовремя вспомнил, – замечает отец.

– Мы оба еще сами дети.

– И это верно.

– Может, аборт, а? Срок же еще маленький. Можно сделать аборт. – Я словно Америку для себя открыл. На мгновение забрезжил свет в конце тоннеля, но тут Лиля пронзительно воет, и я понимаю, что такой вариант она не рассматривает.

Литвинов резко поднимается из кресла и, позвав Гульнару, просит ее угостить гостью, а меня берет за шиворот и тащит в свой кабинет. Он, как кота, заталкивает меня внутрь и, как мне показалось, хочет ударить, но сдерживается и, пройдя мимо, замирает у окна.

– Не ты ли сынок, совсем недавно заявлял, что из тебя будет лучший родитель, чем я?

Я помню этот разговор, но решаю промолчать.

– А теперь что ж: предлагаешь убить собственное еще не рожденное дитя? – словно уточняя, все ли правильно понял, спрашивает он.

– Это еще не ребенок, – вякаю я.

– Ошибаешься! – Я аж вздрагиваю. – Это ребенок! Живой! И он твой… сын, или дочь. Твой. Ты меня слышишь?

А я сам готов разреветься.

– А об этой девушке ты подумал? Ей куда страшнее сегодня.

– Я не готов, – отвечаю я честно. – Я не люблю ее. Какой из меня муж и отец? Я не знаю, как быть и что делать. – Слезы все же проливаются из глаз.

Мне неожиданно становится стыдно, и я спешу отвернуться, но громкий всхлип выдает меня. Руки продолжают дрожать. Я по-детски вытираю сырость под носом рукавом и размазываю слезы. Чувствую себя жалким и ничтожным, безответственным слюнтяем, что всю жизнь прожил за широкой отцовской спиной, которая закрывала от всех бед и напастей, а как пришло взросление, оказался слабым и бесполезным. Усомнился в своем отцовстве, предложил аборт. Отец года, не иначе. Аж самому от себя противно становится.

– Сын, – зовет он тихо, но я не хочу поворачиваться.

Литвинов громко выдыхает и, обойдя меня, заглядывает в лицо. Неожиданно он притягивает меня и обнимает. Я громко всхлипываю и, уткнувшись носом в его плечо, по-мальчишески начинаю плакать.

– Прости меня, пап… Прости.

– Ох, бедный мой ребенок, – тяжело вздыхая, говорит он. – Ты не расстраивайся. Жениться я тебя не заставляю, да она и сама за тебя не пойдет. А ответственность за ребенка взять – это твой долг. Но ты же ведь не думаешь, что я брошу тебя? Ну чего ты сырость развел? Ты не один. Я с тобой. И все будет хорошо.

Он легонько гладит меня по спине, прижимая к себе, как когда-то давно. И мне вдруг становится тепло и спокойно. Впервые за много лет я чувствую не просто поддержку, а любовь. И вдруг меня словно вспышка озаряет. Чего реву? Никто же не умер. Наоборот. Радоваться надо.

– У меня будет малыш, – хриплю я, не отрывая головы от его плеча. – Ты станешь дедушкой.

– И поверь, меня это даже радует. Нашей семье давно нужны вливания. Думаю, это к лучшему. Теперь все будет по-другому, но поверь мне: ты никогда не пожалеешь о том, что впустил его в этот мир.

Осознание того, что, несмотря на все наши разногласия, он не жалеет о том, что когда-то я появился на свет, приходит внезапно. Слезы высыхают сами. Я поднимаю голову и, посмотрев на отца в упор, киваю. Не знаю кому, наверное – нам обоим.

Он указывает на дверь, и мы выходим. В гостиной Лиля продолжает тихо плакать. На столике перед ней стоит приготовленный Гульнарой молочный коктейль, но она даже не притронулась к нему.

Я осторожно опускаюсь рядом и, взяв ее руку в свою, целую.

– Извини. Я просто в шоке был. Теперь немного в голове просветлело. Прости, пожалуйста.

Литвинов опускается в кресло напротив и, загадочно улыбнувшись, начинает большой разговор:

– Значит так… Во-первых, мне нужны контакты твоих родителей. Они знают?

Лиля отрицательно качает головой.

– Полагаю, замужество – это не ваш вариант, но Никита признает ребенка и возьмет на себя все обязательства. Мы обеспечим тебя в финансовом плане. У тебя будут лучше врачи и няня. В универе можешь взять академ, перейти на заочное – решай сама. Можешь ничего не менять, а просто оставлять ребенка здесь на любое время. За ним будет обеспечен лучший уход. Мы готовы полностью или частично взять на себя заботу о нем. Это тоже решать тебе. Главное, помни: ты не одна. Теперь мы все твоя семья, и сюда можно в любое время обратиться за помощью и поддержкой. Ты поняла?

Лилька кивает.

– Тогда чего ревешь? Успокаивайся! Все будет хорошо, – говорит он так уверенно, что мы с ней синхронно улыбаемся. – Вот и отлично.

Эпилог

Путь из аэропорта до дома кажется мучительно долгим. На шоссе еще и в пробку попадаем, и я весь извожусь. Рядом со мной лежит коробка с радиоуправляемой машинкой. Я везу ее сыну. Не видел его уже неделю и жутко соскучился. Связи по скайпу категорически не хватает. Хочется как можно скорее обнять этого маленького чертенка, согреться в его теплых ладошках.

Лилька готовится к очередному разбирательству как помощник адвоката, а Темка – наш четырехлетний сын – сейчас обитает на Новой Риге, полностью предоставленный деду.

Наверное, дед из Юрия Андреевича получился лучше, чем отец. Он искренне любит этого несносного сорванца и готов простить абсолютно все. Даже то, что мне никогда не прощалось. Они удивительно хорошо ладят. Мамины родители тоже стали навещать нас чаще. Бабушка особенно хочет уделить внимание правнуку. Он сплотил нас всех, заново сделав семьей.

Пять лет назад я не без помощи Литвинова перевелся в Институт современного искусства и ожидаемо нашел себя как дизайнер художественно-проектной деятельности. Теперь пробую себя в рекламной индустрии, а еще начал рисовать – теперь уже на холстах, не на стенах. И сегодня, довольный, возвращаюсь с Краснодарской выставки картин, где повезло выставить несколько своих.

С Лилькой мы так и не поженились, хотя стали значительно ближе. Как оказалось, друзья из нас лучше, чем любовники.

Кристина же, как верный Хатико, все еще ждет милости судьбы в виде любви Литвинова. Иногда мне кажется, что однажды он сдастся и женится на ней, несмотря на все свои принципы, но, видимо, их слишком много. По-своему он любит ее, ибо других женщин я с ним не замечал, но не настолько, чтобы сделать женой. На его столе все еще стоит фотография, с которой ласково улыбается мама.

Свидетельство о публикации №4949 от 04.07.2025 в 12:16:54

ПОРТРЕТ ВЛАСТИТЕЛЯ АДА

Отзывы