Старый гончар
Мира Мохова [miramokh] | 23.07.2025 в 00:08:11 | Жанр: Рассказ
Гончар растирал суставы рук, глядя на серое небо сквозь единственное подслеповатое окно своего дома. Пальцы болели с утра — артрит напоминал о себе каждой дождливой осенью.Семь дней он не входил в мастерскую, не прикасался к глине. Семь дней отдыхал, как завещали предки. Пора было возвращаться.
Покинутая мастерская была темна и холодна. Печь остыла. Гончар развёл в ней огонь и немного постоял у открытого устья, согреваясь. Оглядел место, ставшее таким же привычным, как собственная кожа.
Длинные нары для просушки. Высокий стеллаж для готовых изделий.
На покосившейся полке — книги. Потрёпанные тома с осыпавшимся золотым тиснением, где говорилось о том, как из праха восстаёт живое; что глина помнит прикосновение Творца; споры мудрецов о том, есть ли душа у созданного руками.
Столько раз он касался руками страниц, что текст с них давно стёрся, но гончар этого не заметил. Он открывал их сегодня, как и всегда перед тем, как начать лепить, и шевеля губами читал текст, которого больше не было.
В углу, под мокрой холстиной, ждала глина — та самая, что он выкопал у моря в новолуние, когда вода отошла далеко и обнажила самые сокровенные пласты земли. Красная, жирная, пластичная. Он снял холст и отрезал струной большой кусок.
Ладони легли на холодную массу, и гончар почувствовал, как тепло его рук пробуждает мёртвый материал. Он разминал глину медленно, терпеливо — сорок дней и сорок ночей, казалось, длилось это действо. Глина сопротивлялась, потом покорилась, ожила, начала дышать в такт его дыханию.
Гончар сел за круг. Деревянный, потемневший от времени и отполированный прикосновениями ладоней, он был стар, как сама мастерская, старше, чем гончар. Дед его деда работал на этом круге, а может быть, и тот, кто был до деда деда. Круг помнил всё — каждое движение, каждый сосуд, каждое слово.
Нога привычно нашла педаль. Круг завертелся — медленно, размеренно. Глина легла в центр, и гончар опустил руки в воду. Вода была из реки, впадавшей в залив, где он брал глину — всегда холодная, никогда не застаивавшаяся.
Большие пальцы нырнули в самое нутро глиняного кома. Глина расступилась, открывая пустоту — ту самую, что была в начале, до слова, до света.
Стенки поднимались под его ладонями. Левая рука держала изнутри, правая формировала снаружи.
Круг вращался, и время вращалось вокруг него. В тихом скрипе слышались отголоски древних песен — тех, что пели женщины, идущие к колодцам с кувшинами на головах; тех, что звучали в храмах, когда жрецы лили из чаш масло на жертвенники.
Стенки росли. Под пальцами гончара они становились тоньше, изящнее, но он знал — слишком тонко, и сосуд разобьётся от первого прикосновения; слишком толсто, и он будет неуклюжим, грубым.
Гончар сужал верх сосуда. Осторожно, помня о том, что сосуд должен наполниться — и должен отдать содержимое, и ни в начале, ни в конце не должно пропасть ни капли
Остановился круг. В тишине мастерской теперь слышалось только тихое перешёптывание углей в печи.
Сосуд был прекрасен. Простой, без украшений, но в его линиях читалась та гармония, что старше всех канонов красоты и старше убеждения, что одно творение может быть красивее другого.
Теперь нужно было ждать. Глина должна была подсохнуть, стать кожетвёрдой — достаточно плотной, чтобы держать форму, но ещё достаточно влажной, чтобы не растрескаться в огне.
Гончар выставил сосуд на просушку и отошёл к окну.
За окном моросил дождь. Капли стекали по стеклу, и гончар вспоминал другой долгий дождь. Из темноты будто бы глянул на него внимательный жёлтый голубиный глаз.
Когда глина подсохла, гончар взял лощилку — маленький гладко отполированный агат на деревянной ручке, переставил сосуд на верстак и провёл камешком по краю горлышка. На глине остался тонкий, зеркально блестящий след.
В раскалённой печи воздух дрожал от жара. Гончар взял длинные щипцы — те самые, что достались ему от отца, а тому от его отца.
Он поставил сосуд в самое сердце печи, туда, где жар превратит мягкую глину в прочную звонкую керамику.
Ночь тянулась и тянулась. Гончар дремал на табурете, сквозь сон чутко вслушиваясь, как вздыхает в печи глина. Боялся услышать щелчки и треск.
К рассвету печь остыла. Гончар открыл дверцу и заглянул внутрь. Сосуд стоял невредимым — потемневшим, но целым и блестящим лощёными стенками.
Гончар постучал по нему костяшкой пальца — звук был чистым, полным, как голос хорошо настроенного инструмента.
Он поставил сосуд на полку, рядом с другими своими творениями. Вымыл руки, снял фартук, погасил лампу. Взял ключ — тяжёлый, кованый, помнящий прикосновение многих рук — и направился к двери.
Рука уже легла на ручку, ключ уже поворачивался в замке, когда из глубины мастерской донёсся голос. Тихий, неуверенный, но отчётливый:
— Зачем?
Гончар остановился. За дверью, на полке, стоял его сосуд — его творение. И спрашивал.
Рука гончара задрожала. Он мог бы повернуть ключ, запереть дверь и уйти. Мог бы солгать самому себе, что не слышал, что это просто ветер в трубе, просто потрескивание остывающей печи.
Или мог вернуться и попытаться дать ответ. Знал ли он, что ответить?
Старый Гончар стоял на пороге. В его руке на половине поворота замер ключ, а за почти запертой дверью ждал ответа новорождённый сосуд, обретший способность задавать вечные вопросы.
Свидетельство о публикации №6096 от 23.07.2025 в 00:08:11
Войдите или зарегистрируйтесь что бы оставить отзыв.
Отзывы
Еще никто не оставил отзыв к этому произведению.