Книжная лавка

Валерий Бодров [Valeri] | 23.08.2025 в 10:23:46 | Жанр: Рассказ

Книжная лавка

     Впервые мы встретили Давида в гостях. Я тогда имел неосторожность увлекаться одной студенткой, ищущей выгодную филологическую партию, и приятно скрывающей свою биологическую правду-матку под маской литературоведения. Нам было обещана раздача уснувших книг, пылящихся стопками по углам за неимением места среди своих даже антресольных собратьев. Мы прибыли со спасительной миссией по указанному адресу в тихом центре города, на элитный этаж стратосферного дома, который я всегда обходил стороной, думая, что там живут одни подслеповатые аристократы.
     Никакой особой библиотеки в квартире не оказалось, как и тесных антресолей, со знакомыми лицами корешков, а в двух небольших коробках, обещанных нам, уже копался Давид. Он спешно откладывал в свою безразмерную холщовую сумку забракованные хозяйкой квартиры фолианты и после его ревизии мне достался только тоненький томик Борхеса, случайно упущенный им из виду.
     Но мы познакомились, и даже пригубили чаю. Распоряжалась сервизом из бело-синей гжели, молодая внимательная девчонка с кукольным лицом, пытавшаяся обмануть меня ментальным запахом всеобщего благоденствия, присущим литере «У». Но в отличие от вечной буквы, благоденствие отсутствовало. Я слегка поправил в себе этот чрезмерный тон, принятый моим чутким нюхом за чрезвычайный. И расцветил воображением, соответствующую картинку к естественному простенькому букету этой квартиры (кипячёное молоко с содой), что более подходило для домашней отроковицы с накрученным полотенцем вокруг головы и румяными щеками после контрастного душа. Теперь образы запахов невидимого и видимого совпадали. Хозяйка поддельного благоденствия со скрытыми извинениями и наигранной заботой подложила мне на блюдце лишний круассан.
     Давид мне тогда показался. Он выглядывал сам из себя каким-то непостижимым ценителем и знатоком литературы. Ещё немного моего наигранного восхищения и можно начинать отбивать подобострастные поклоны. Несколько высокомерно отвечал он на попытки похвалить того или иного автора, и с некоторым презрением отнёсся к моим книжным предпочтениям. Я стушевался, и конец чаепития прошёл молча, сопровождаемый лишь стеснительным позвякиванием фарфора.
     Потом я ещё долго вспоминал, с отталкивающим холодком в пределах дежавю, его крючковатый с горбинкой нос, несколько угловатые моложавые черты, и пышную, свойственную лишь свободным художникам, волнистую шевелюру, похожую на платье балерины. А в области анфас многослойной волосяной пачки неестественный вырез под астеническое лицо.
     Впоследствии оказалось, что он женился на той самой девушке с сиреневым именем Рита и запахом кипячёного молока с содой, отдавшей ему все наши книги. Хотя и доставшегося мне случайно Борхеса отобрала у меня моя подруга, вознамерившаяся неожиданно родить. Выносила она дитя скоропостижно и с такими же намерениями покинула меня во славу человека с еврейской фамилией, видимо, в то время на них была особая мода.
     Я же продолжал занятия словесностью, потому что писать начал, как только стал различать буквы. Сидя на ковре отцовской библиотеки в ползунках, я копировал их из первой попавшейся книги на альбомных листах, удерживая скользкий карандаш или шариковую ручку в старательном кулачке. Каждой криво начерченной букве полагался отдельный белый бумажный дом. До сих пор я помню устойчивый запах фонем на альбомных прямоугольниках. Загадочный круг с палочкой посередине «Ф» был носителем мокрых куриных перьев, а трансформаторная «Ш» фонила войлочными валенками. Вряд ли я тогда мог знать все эти прилагательные и предметы, но откуда-то знал. Даром не прошли матушкины поездки на лето в деревню. Потом я перемешивал не твёрдой ещё рукой исчирканные каракулями листы и принюхивался к результату. Конечно же, сопровождал свой алфавит пояснениями, на которые никто не обращал внимания. Потому что «мокрые перья» выглядели по звучанию, как ку-ку-ку, что вполне могло быть понятно, а «войлочные валенки», как «у-у-носы» - значит у-у какое носят. Буква «А» пахла масляной краской, именно таким запахом мой дед покрывал все деревянные постройки на своём участке, впрочем, она и теперь не изменила свой душный колер. А буква «И» сквозила свежестью весеннего утра, которое и бывает только, когда случайно уснёшь в коляске под грушей в саду, посаженой в честь тебя. Весь алфавит благоухал для меня совершенным и необычным образом и скоро с его помощью я начал познавать мир.
     Всю свою жизнь я много читал, даже за обедом и под одеялом с фонариком, игнорируя приказной сон. И уже к юности, когда начал собирать библиотеку, мне оставалось только выяснить смысл писательства, как занятия.
     Хотя, по мнению Давида, так мне почему-то представлялся мой единственный критик, все эти попытки самореализации в тексте, были не серьёзны. «С кем ты вознамерился тягаться? - Думал я его словами, обращёнными в дрожащую пустоту моего скромного «Я» с терпким запахом растёртого в руках вишневого листа, - С авторами, которым нет равных, с колоссами литературы, с людьми, чьи писательские судьбы не достижимы для тебя, простого обывателя с окраины спального квартала. Как ты вообще посмел замахнуться на такое?» Я молчал в ответ. Мне нечем было оправдаться перед напором моих же собственных иллюзий.
     Чуть позже Давид открыл свою книжную лавку в том же центре города на самой театральной улице, где завсегдатаи и ценители прекрасного бродили вечерами, изображая из себя богему. И я иногда участвовал в этих стремительных походах. С ночёвками в приютивших местах и чтением недозрелых стихов. Уникальное было время. Немного пьяное и слегка беззаботное, когда, кажется, что всё ещё впереди, а прошлого никогда не было и не будет.
     Мы всей поэтической оравой заваливались к Давиду в его просторный магазин, наполненный запахами свежей типографии (он возил «товар» из Москвы в холщовых сумках, на электричке), и в каком-то своём юношеском задоре набрасывались на хрустящие со слегка склеенными страницами книги. Давид всегда сидел в своём углу около кассы, отмеченный всё той же раскидистой шевелюрой и синеватой небритостью. Вокруг него возвышались стопки новеньких экземпляров, добытых на очередной выставке-продаже и он с тем же высокомерием и небольшой нервозностью по отношению к явившимся гостям, выслушивал их восхищённый бред, порождённый греческой Гебой, и глаза его оживали, когда кто-нибудь доставал деньги, чтобы что-то купить.
     Покупали у него часто, делали трудные заказы на редкие сдобренные гравюрами или репринтами тематические многотомники, уникальные своим размерами собрания сочинений, ранее запрещённые, и толковые словари, предназначенные лишь для одиночного полёта в космос. Некоторые из моих друзей-книголюбов оставляли в его лавке большую часть своей весьма условной зарплаты. Но меня это странное увлечение каким-то непостижимым образом обходило стороной, сколько бы раз я не появлялся в царстве Давида. Я умел распределять средства и никогда не позволял себе лишних обложек, таких как: «Советы по домоводству» или «Невидимый мир Ангелов», воспринимая их как дурнопахнущие пустышки. Хотя библиотека моя пополнялась почти ежедневно. Я проводил многие часы, роясь на полках книжных магазинов. Сердце неизменно сообщало ликующим трепетом, когда я находил завалявшегося во втором слое книг трёхмерного Басё или малоизвестного и вечно ложного Соллогуба с двумя «Л», знаменующих в своём сочетании запах мокрых стеблей роз, если с них состричь шипы. При всём при этом я тщательно избегал покупок в Давидовой лавке.
     Признаться, иногда я пересиливал себя и заходил к нему на поклон, чтобы узнать о новинках. Да, забывал, что не стоит идти. Да, надеялся в последний момент, что вся эта неприязнь выдумана мной по причине настырности моего характера, утомляющего окружающих буквоедством. И всегда получал весьма странные ответы. Как то: «Это уже устарело. А это я привёз, чтобы был ассортимент. Сколько можно спрашивать Набокова. Вы никогда ничего не покупаете».
     А зачем было что-то у него покупать? Всё что он привозил из столицы, я находил намного раньше и в более выгодных изданиях. Полные собрания сочинений и даже биографии пишущих и значимых для писателей людей. Как-то, и в этом я каюсь, я заказал у него книгу Бродского. Скорей, наверное, из желания хоть как-то поспособствовать его книжному делу. В то смутное время нельзя было найти подходящее издание. В основном все было разбросано по сборникам, где присутствовали и другие поэты. Малоинтересные и предпочитающие со временем провалиться в бездну забвения, самим же себе устроенную. И он мне привёз такую с московских развалов. Тонюсенькое издание с десятком стихотворений, вызывающих умиление не только количеством напечатанного, но и самой формой мягкой доступности диссидента, с точки зрения государства, включая обложку. Когда я пришёл за заказом то обнаружил, вместо Давида девушку, его заменяющую по причине болезни владельца лавки. Пролистав сей образчик скорой печати, я естественно от него отказался, тем более что днями раньше я купил целый двухтомник любимого поэта в обычном книжном магазине и стоил он намного дешевле, чем предлагаемая мне сейчас книжонка. Наверняка у Давида это вызвало примерно такое восклицание: «Я ж таки и думал, не стоило суетиться, Давику». Но я об этом уже не узнал.
     Как-то раз, на излёте нашей скрытой междоусобицы, я встретил его в автомобильном супермаркете. Был удивлён резкой сменой имиджа. Мне от отца досталась старая копейка-жигули. С виду блестящая никелем бамперов, прилично покрашенная, а внутри вся израненная временем и доживающая свой век, но с почётной розочкой на рычаге коробки передач. Я постоянно ходил за запчастями, поддерживая её угасающую жизнь. На мой естественный вопрос: «Не ломается ли у него машина?» Давид ответил с издёвкой: «Ты же видишь, я стою в отделе аксессуаров, а не в отделе запчастей». После этого он отвернулся, разглядывая с продавцом кожаную оплётку на руль, и больше со мной не заговорил. Хоть я и произнёс несколько призывных междометий.
     Опять я ушёл обиженный, даже и сам не знаю почему. Чувствовалась в Давиде эдакая непримиримость к моей персоне, словно я своим присутствием отнимаю у него драгоценные секунды жизни. А стоимость этих мгновений настолько высока, что я, останусь ему должен, если проговорю с ним чуть больше минуты. Ему бы подошла больше роль насмешника Голиафа из известной Библейской истории, но он видимо не проводил таких аналогий, потому что уже изначально родился «Давидом».
     Или это врождённая превосходность характера одной нации над другой? Иногда при случайных встречах на городском тротуаре, мне казалось, что он тяготится знакомством со мной и предпочитает не заметить, нежели поприветствовать встречного хотя бы кивком головы. Мне сложно было тогда разгадать все эти вопросы. Простое человеческое негодование, вылилась во внутреннюю тюрьму, где я запер Давида. И ключом от двери стал знак вопроса к нему самому. Так он стал человеком, с которым я меньше всего желал встретиться на этой Земле.
     Я перестал ходить по центру города, потому что уехал.
     Меня тогда интересовала отдельная реальность Карлоса Кастанеды, и все возможности её получить. «Путь воина», назначенный самому себе, разжёг во мне желание попасть в страну за океаном, где могла бы воплотиться моя нереализованная сущность. Однако выяснилось, что я чрезвычайно не выношу самолёты. И даже сама мысль о крылатых убийцах вызывала у меня иезуитскую дрожь и брожение головы с потоком неформатированных слов из третьего глаза в солнечное сплетение, где образовывалась ледяная область. Одно то, что поднявшись в небо на железяке, которая в принципе не приспособлена летать, я могу уже не совсем плавно спуститься обратно, заставляло меня искать другие пути на манящий меня континент.
     До Португалии я добирался на перекладных. Дороги, дороги: свистящая тень электрички, автобусные остановки с походами в туалет по чужому расписанию, курение в отведённых щепетильным обществом местах, волнительные перекусы в недружественных заведениях, чужая речь, образующая эхо одиночества. Отдельно: лояльные пограничники и подозрительная таможня.
     Поиск лучших траекторий передвижения окружал меня и в книжных путеводителях. У меня их было два: красочный на английском, с фотографиями особо значимых мест, которые были, несомненно, лучше, чем их тусклые оригиналы под пасмурным европейским небом; и чёрно-белый на немецком, скупой на слова, но с пометками пивных и сосисочных. По ним я сравнивал дорожную истину. Маршруты, прочерченные красной ручкой, помеченные крестиком осмотренные неспешно города, неожиданные пересадки, связанные с поломкой средств передвижения - обозначались кружочком. Всё это длилось и тянулось в каком-то липком тумане обыденности. Упитанные негритянские ляжки, утянутые толерантными шортами или невозможный пассажир на сидении рядом с запахом фритюрной помойки от всего тела, меня уже начали раздражать.
     Уезжая всё дальше от родной земли, я словно сбрасывал с себя наносную оболочку, слой за слоем. И как мне показалось, до Лиссабона добралась лишь моя голая кочерыжка, готовая снова наращивать на себя новые одёжки, но теперь уже в совершенно другом месте и времени.
     Пересечь океан на круизном лайнере, как я планировал, оказалось невозможным. Во-первых, до следующего рейса нужно было пережить ещё несколько симметричных дней, а ближайший шестнадцати палубный, похожий на рисунок школьника, корабль, показал мне свой удаляющийся бок, как только я увидел атлантический океан, вынырнув с улицы поднимавшейся волной вверх. Да и шёл он, как позже я выяснил, в Аргентину, а не в Мексику. Постояв на каменном гребне этого многолюдного бульварчика, я отправился к терминалу. И во-вторых, цена на оставшиеся каюты следующего рейса, меня не устроила, а ждать ещё полгода чистого маршрута в этом несколько изношенном туристами городе не имело смысла.
     «Сейчас все летают самолётами, - прохлопала пухлыми губами мне по-английски обученная угождать администраторша в большой стеклянной будке, похожей на аквариум, - если вам очень нужно, то я могу посмотреть вариант по контейнерным линиям, там часть судов берёт пассажиров». Я заплатил денежку и стал ждать обещанного звонка. Но чтобы не мучить себя вокзальными запахами, преимущественно состоящими из паршивых отдушек и шумов, режущих слух гендерными пристрастиями, решил пройтись. Кстати, английская «Т» в слове «terminal» почему-то пахла ванилью в отличие от нашей с запахом полутвёрдой, чуть прижаренной гречки.
     Круизный порт не представлял собой ничего интересного голые бетонные пирсы отожжённые солнцем и праздничные пироги кораблей, украшенные судовым коком так, что видны розовые щёки дам прогуливающихся по палубам после завтрака. Хотелось подняться туда, в игрушечную часть города, манящую запредельными красками фасадов и уникальным выражением окон. Я уже почти добрался до центра, переходя от одной сувенирной лавки к другой, и разглядывал непромокаемый светодиодный фонарик с надписью «Lisbon», полагая, что такой мне пригодится.
     Позвонили неожиданно. В конце разговора я буркнул с акцентом: «Окей, спасибо!» и посмотрел на исписанную страничку блокнота. Мне предстояло проехать на автобусе до Порту ещё триста последних европейских километров, где грузовой контейнеровоз был готов отправиться в Мексику через два дня, и где мне забронировали одно из двух последних мест. Я отправился искать автобус по адресу, который попал в количество оставленных мной денег.
     В Порту меня доставили сладко спящим и даже подзабывшим, зачем я вообще здесь оказался. Когда я выпал из тёплого автобуса на вечереющие улицы городка, разгадывая конец сна, где Давид смотрел на меня непримиримым взглядом из своей темницы, то добрую минуту соображал: где я, и что мне здесь нужно. А когда проснулся окончательно, то вскинул на плечо свой небольшой рюкзачок и направился на крики чаек, которые безошибочно указывали мне правильный путь.
     Первым делом я добрался до примечательного моста Дона Луиша, соединявшего берега Доры и похожего чем-то на нижнюю часть Эйфелевой башни, нашёл таверну с открытой пространству террасой и громким видом на реку, где уже ночевали живописные лодки с загнутыми гондольными концами и длинным вёсельным рулём. Хорошенько заправился куриной печенью с жасминовым пирогом и выпил местного портвейна, отчего повеселел и решил сразу найти свой обещанный сухогруз.
     С наступлением темноты город всё больше разжигал заманчивые огни. И скоро набережные по обе стороны реки, искрились многочисленными фонарями, если сильно прослезиться от воспоминаний по родине. Но я заплутал на уже сумеречных и тесных улицах, и очутился перед громадной баржой (название её не сохранилось) только к полуночи. Однако вахтенный услышал мои одинокие вопли снизу и включил свет, чтобы я поднялся по крутому трапу.
     Переговоры с капитаном прошли как нельзя лучше. Он оторвался от разговора с человеком в белом костюме, с застывшей полуулыбкой на худом лице, и поставил свой стакан на бильярдный стол, в нём тихо звякнули льдинки. Посмотрел мой паспорт и сказал фразу на неплохом русском, которую я до конца осознал гораздо позже. «Россия!?» - В этом его слове чувствовалась и сожаление и невнятная усталость. Я кивнул головой. «И что вас всех туда тянет?» - Добавил равнодушно капитан. Но тут же вернул мне мою книжицу, и лениво махнул кистью вахтенному, чтобы он меня проводил.
     После того, как я устроился в каюте, если её можно было так назвать. Трубы над головой. Рядом с изголовьем моей койки, огромный поворотный кран, выкрашенный в красный цвет. Напротив ещё одно спальное место, уже занятое увесистым чемоданом. Расстояние между кроватями в одну человеческую коленку. «Дёшево и сердито», - подумал я, и завалился спать.
     Весь следующий свободный день до отплытия я провел, гуляя по Порту, внимая винтажному, почти обветшалому виду жилых построек, взбирающихся пастельной лесенкой на холмы вокруг реки Доры. Снова посетил вчерашнюю террасу, растиражированную в интернете с рабочими видами моста, где позавтракал и положил в свой рюкзачок две массивные бутылки отличного «порто». Забрёл в манящий пигментными зонтиками торговых лотков шаркающий, чирикающий, приценяющийся центр, двигаясь по оживлённой, с разноцветными крышами авто, набережной.
     Съеденный вчерашними сумерками город, днём показался мне настоящим сердцем охочего до экзотики урбанизма путешественника. Тут тебе и улочка с затейливым поворотом и угловым кафе для шпионских встреч. Мощёная мостовая, на которой произойдёт последняя перестрелка, и народ, не подозревающий о грядущей детективной трагедии.
     Где-то к середине дня я наконец-то нашёл, что искал: книжный магазин «LivrariaLello» - просто фисташковое мороженое по запаху. Конечно, он был отмечен в моём цветном путеводителе жирным кружочком с особым значением, отправляющим меня в мир грёз и параллельных миров. Но когда вошёл внутрь, заплатив пять евро, то вдруг понял, чего именно не хватает скупой Давидовой лавке.
     Это был не просто книжный магазин, а настоящий дворец книги, который только можно представить в романтических мечтах путешественнику по экзальтированным мирам. Чего только стоила витая красноковровая лестница, уводящая читателя к вершинам неведомого. Конечно, я по ней поднялся и постоял под купольным потолком, разглядывая корешки книг на самых небесных полках, прикрытые призрачной дымкой чуть радужного от фантазий посетителей стекла.
     Всё, что было выставлено наверху, можно было найти и внизу, но я даже не знал, что мне нужно. Однако очень хотелось унести отсюда хоть какую-то часть мира. И я приобрёл красочный альбом по мексиканской мифологии на английском языке, чтобы во время перехода Атлантики познакомиться с пернатым змеем Кетцалькоатлем и богом Кукулькана в честь которого сооружались пирамиды.
     Потом я под впечатлением книжного урагана, сидел слегка взъерошенный под зонтиком кафе и сам себе подливал портвейна из рюкзачка, медленно поедая закусочный салат. Вскоре ко мне подсела тучная женщина с чашечкой кофе и фляжкой коньяка в кармане – нашла приятеля по выпивке. Увидела книгу, которую я листал, и затянула разговор ни о чём на хромом английском. «Вы учёный, чтобы читать такие книги?» - Спросила она без всяких церемоний. «Нет, - ответил я, - просто интересуюсь». «Какой тут может быть интерес? Значит вы студент», - смуглая дама отхлебнула из фляжки и пригубила кофе. «Нет, - начал я втягиваться в разговор, подогреваемый портвейном с моей стороны, - это такое хобби. Увлечение». «Не понятное для меня увлечение, - опять возразила женщина, - какая от него польза?» И тут я подумал, что она отчасти права. По крайней мере, пока пользы от этого не было никакой. «Я, наверное, напишу книгу по этой теме», - сказал я, вдруг отчётливо осознавая, что я уже далеко зашёл от родного дома и уже пора ответить даже самому себе на вопрос, зачем мне всё это нужно. «Значит вы писатель, - женщина ухмыльнулась, - какая разница учёный, писатель. Мне-то легче жить не станет, если я прочитаю, что вы напишите». «Ну, почему же? А вдруг я напишу такое, что весь мир измениться и все будут жить хоть чуточку, но лучше», - применил я свой последний писательский аргумент. Женщина на этот раз улыбнулась, достала из кармана широкого платья пакет с чипсами и стала ими хрустеть. «Вы хороший человек, - сказала она, смахивая прилипшие крошки с губ, - но вам нужна блестящая идея и редкая женщина. Дай те ка вашу руку». «Зачем!?» - Удивился я, пьяненько соображая, что что-то здесь не чисто. «Давайте, давайте, я вам её не откушу», - сама взяла мою руку, лежащую на столике, и повернула её ладонью вверх. «Хм, - смуглая женщина издала странный звук, - вы действительно напишите книгу». Потом отпустила мою руку встала из-за стола и сказала: «Удачного путешествия!» Я хотел было спросить, как она узнала, но она перебила меня, остановившись в пол-оборота и добавила, как бы нехотя: «Когда очутишься в воде, плыви на правую руку, так и спасёшься». «Что!? Что!? Вы хотите мне сказать? К чему всё это?» - попытался я остановить вопросами неизвестность. Но вдруг почувствовал непреодолимый прилив тошноты и открыл глаза.
     Я лежал на койке в своей тесной каюте, меня сильно мутило, чувствовалась лёгкая качка, которая не давала моему желудку никакого покоя. Стенки сухогруза непрерывно тихонько гудели. Я вспомнил, что я уже на борту. Мой сосед, ухоженный европеец с клиновидной бородкой, тоже встал и, видя моё нелёгкое состояние, покопался в кармане и протянул мне таблетку. «Выпей, станет лучше», - сказал он на английском. Я сунул таблетку в рот и завис в положении ожидания, когда даже любой поворот тела отдавался диким мутным туманом в голове. «Морская болезнь! Этого ещё мне только не хватало. Да ладно это, как я мог об этом не подумать. Вот что для меня странно. Ну, как? О самолёте подумал, а такая, казалось бы, очевидная мелочь не посетила мою голову». Пока я себя так ругал, таблетка начала действовать, и я благополучно уснул, провалившись в липкую черноту ожидания.
     На второй день мне стало много лучше, а на третий я и вовсе выбрался на палубу и бродил между рифлёных контейнеров, слушая равномерный шум воды о борта сухогруза. Есть по-прежнему не хотелось, но меня насильно выловил судовой врач, молодой араб с бородатым лицом апельсинового цвета, изредка пересчитывавший заспанных пассажиров на завтраке, и заставил прожевать яичницу с ветчиной. Как ни странно, но мне захорошело настолько, что я даже стал подозревать врача в запрещённых ингредиентах в пище.
     В начале второй недели плавания и разразился этот шторм. Я сидел с книгой на палубе, где было разрешено, устроившись в кольце скрученного в огромную баранку шершавого каната. Чтение меня увлекло. Я мечтательно переводил английские слова, исследуя свой личный словарь в голове, а если что-то не мог вспомнить, то спрашивал у своего соседа по тесному кубрику, как оказалось англичанина, который сидел напротив, в такой же канатной лунке с планшетом и изредка тайком курил, разгоняя предательский дым ладонью.
     Резкий шквал сорвал с меня панамку, и она полетела к океану, но напоследок обхватила поручень и дразнила меня своим нерешительным видом. Я встал, чтобы поймать её, и потом, после нелепых догонялок и прощального взгляда, когда её унесло за борт, решил спуститься в каюту. Накинул свою единственную ветровку, глотнул воды, а когда снова поднялся на палубу, то там уже на тёмно-фиолетовом небе сверкали молнии. Мой сосед попался мне навстречу и произнёс с тревогой в голосе: «На нас надвигается нечто. Лучше спуститься в трюм».
     Поверте на слово, я не понимаю, как очутился за бортом. Последнее, что сохранила испуганная до смерти память, это матрос, загородивший собой выход. Но его с силой ударила стальная дверь, и он в какую-то секунду исчез из виду. Потом я подхваченный воздушным смерчем последовал за ним и услышал где-то внизу под собой ужасный скрежет и треск, словно сам Посейдон ломал и гнул железо руками. Ничего не было видно, только серая влажная муть забивалась в нос, рот и лёгкие. Я стал задыхаться и почувствовал, что стремительно несусь вниз. Больно ударила по голове книга, которую вырвало из рук ещё на палубе, и она с раскрытым капюшоном обложки, облетела вокруг меня, бешено перебирая страницами, и унеслась в сторону, где в очередной раз сверкнула молния. Я закрыл набитые солью глаза и стал кричать внутри себя первую, пришедшую на ум молитву. Где-то передо мной прогремел взрыв, и этой горячей тягучей волной меня ещё дальше отбросило в сторону. Я со всего маху вошёл в холодную атлантическую воду и когда стал тонуть лицом вверх, разодрал слипшиеся веки. Над поверхностью воды, перекатываемые тяжёлыми волнами, бесновались сине-оранжевые всполохи огня.
     Так я опускался в бездну, ещё не совсем понимая, что со мной произошло. Почему-то в голове возник образ Давида, прильнувшего к тюремной решётке. Он произнёс с издёвкой: «Лучше бы ты на самолёте полетел, дурак!»
     Опомнился я быстро, потому что стало давить в уши и глаза. Смертельный холод пронизал тело. Однако, оказавшись на поверхности, уже без кроссовок, которые пришлось скинуть, понял, что во всём видимом океане я один. Вы даже не представляете насколько съёжилось моё сердце. Это был даже не страх и не отчаяние, а что-то похожее на приговор высших сил, который вынесен и отмене не подлежит.
     Страшная, в какой-то бесконечной длительности, безразмерная волна, набиравшая высоту вместе с моим ужасом в ошалевшем сознании, подняла меня на самый свой гребень. Я как мог, озирался по сторонам, пытаясь разглядеть сквозь густую взвесь воды и пены хоть какой-то ориентир. Вокруг были только рваные, в тумане собственных брызг, валы и наступающая чернота. Меня несколько раз так подняло и опустило, кажется, вернулась морская болезнь, в голове звучала какая-то прощальная заунывная песня. Я даже проревел горлом что-то в громыхание шторма, пытаясь его перекричать, позвать на помощь, и тут же получил полный рот горького рассола.
     «Плыви на правую руку!» - Неожиданно вспыхнули в мозгу слова тучной женщины, и я стал изо всех сил пытаться грести вправо и буквально при взлёте на очередной, захвативший меня вал, наткнулся на что-то твёрдое и достаточно большое. Мне даже удалось взобраться на этот плавающий помост. И с верхотуры я уже скатывался на нём, как на санях. Эта непонятная поверхность в наступающей темноте, обнаружила в себе странные зацепы, ручки, крючки и даже куски болтающейся верёвки. Как-то мне удалось привязать свою ногу к чему-то в небольшие периоды волновых апогеев. Потом я лёг на живот, спина болела от удара о воду. Зацепился руками за ручку и крючок. Так меня несло и швыряло долгие часы, в которые я где-то в глубине себя представлял тихий летний полдень у себя дома на даче, где отец копает грядку, а мать несёт миску с замоченным в марганцовке посадочным луком. Ещё я представлял, что я сплю, а эта холодная вода, что хлещет меня по спине, просто результат моей разыгравшейся не на шутку сонной фантазии. Потом я отключился от постоянного страха и напряжения в начинающем приходить в равновесие океане.
     Проснулся от того, что в открытый рот ко мне снова попала соль. Открыл глаза. Лицо моё лежало на дощатой палубе щекой в луже. Приподнялся на руках, огляделся. Солнце резало глаза. Синева неба была запредельной. Вокруг меня и моего деревянного островка, довольно приличных размеров, был сплошной океан, плавно перетекающий сам в себя мелкой рябью. Я сел, поёжился от тепла, начавшего проникать в меня сверху, отвязал верёвку от ноги. Встал во весь рост и тут же увидел на одном из концов этого деревянного настила что-то невнятное колыхающееся рядом в воде.
     Этот оказался труп человека в белом костюме, которого я видел вместе с капитаном, когда устраивался на корабль. Рука его была привязана к палубному зацепу для переносных скамей. Я понял, что сухогруз наш разбит и скорей всего затонул. Попытка втащить безжизненное тело на свой теперь плот, поначалу не увенчалась успехом. Зачем я это делал? Не знаю! Видимо, на каком-то автоматическом желании помочь себе, ему. Где-то читал, что желательно забрать у трупа документы в кармане, если они имеются, что бы потом отдать их полиции. Пришлось отвязать его руку от зацепа. После некоторого, довольно сильного напряжения, мне удалось вытянуть на доски только туловище, а ноги остались болтаться в воде. Я проверил карманы, нашёл: раскладной нож, паспорт, бумажник с приличной, но промокшей суммой денег, пластиковые карты, несколько фотографий симпатичной женщины, довольно большой платок, из которого потом я сделал себе панамку от солнца. Возможно, я бы нашёл еще, чем поживиться у странного трупа, учитывая моё безвыходное положение, но не успел. Мощные акульи челюсти сдёрнули мёртвое тело с досок в океан, и я, отшатнулся, попятился, припал на колени ровно посередине своего дощатого острова. Потом, с ужасом в слезящихся глазах наблюдал, как целый клубок рыб с острыми плавниками на спинах рвал на части недалеко от моего плота свою добычу, которую как бы и я вместе с ними разделил.
     Не то, чтобы я впал в панику после такого отвратительного зрелища, но руки у меня дрожали, и ноги тоже. Короче, я целый день просидел в самом центре своего дощатого острова, опасаясь хоть на метр приблизиться к кромке воды.
     Когда акулий пир закончился, наступило тягостное безвременье: неистовое солнце, хлюпанье воды о рваные края плота и надвигающийся страх безысходности. Очень хотелось пить.
     «Какая, однако, странная женщина встретилась мне в последний день прогулки по Порту», - думал я, разглядывая паспорт незнакомца, а когда добрался до странички с именем и фамилией, почувствовал, как лёгкий холодок пробирается вдоль позвоночника, несмотря на ужасное пекло, разгоревшееся вокруг. Под фотографией с застывшей полуулыбкой она сохранилась и здесь, было написано: Carlos César Salvador Arana Castañeda . Мой ментальный нос сразу уловил душный запах обмана, а смесь именно этих букв выдавала явную экзотику, но я такого запаха не знал. «Какое-то глупое, нелепое везение, - думал я, - однофамилец великого писателя или фанат, взявший его имя, или это мне всё кажется и меня давно уже переваривают желудочные соки огромных рыб». Я на всякий случай ущипнул себя и вместе с ощутимой болью в запястье я услышал крик чайки. А я опять-таки читал, что если птицы вьются над кораблём, значит суша совсем рядом.
     Оглядывая стороны горизонта я, наконец, увидел еле заметную тёмную полоску в дрожащей синеватой дымке. Решился-таки подойти к краю плота и оторвал от него уже почти отвалившуюся длиннющую палубную доску, поставил ее на ребро на своей корме и спустил наполовину в воду, а вторую половину начал двигать из стороны в сторону, создавая, таким образом, направление движения. Так я промаялся весь день, уговаривая себя, что земля приближается. Но она как потом выяснилось, только отдалялась и я измученный собственными усилиями, изнывающий от жажды, с огромным синяком во всю спину, до которого даже дотронуться было больно, улёгся отдыхать на свои плавучие доски и собрался забыться. Только последние слова тучной женщины всё крутились в голове: «Так и спасёшься! Так и спасёшься!»
   Я долго ворочался на мокром, было довольно прохладно ночью, и мне всё казалось, что смог уснуть, но явно слышались плески волн, какие-то океанические шумы и бульканье из толщи воды. Кто-то гигантский совсем рядом дышал, шмыгая великанским сопливым носом. Возможно, это был только сон, переходящий в тревожное забытие. Я открыл глаза от того, что равномерное плавное покачивание вдруг остановилось. Небо, едва прихваченное розовым у горизонта, напоминало утро. Я еще некоторое время лежал на спине, стараясь не сильно шевелиться из-за стонущей боли в плечах, но потом решил перевернуться, потому что не было ощущения, что я плыву. Посмотрел назад и всё понял. Мой плот лежал на призрачной суше, зацепившись разбитыми досками по краям за прибрежные валуны и никуда уже не плыл. Дальше возвышался тёмный берег и в просвете каких-то холмов был виден силуэт пальмы.
     «Слава тебе, Господи! – Прошептал я обветренными колючими губами, - Да будет мир, который ты искупил, прославлен во век! И имя Твоё в этом мире!» Потом я сунул руки в карманы проверить, не вывалилось ли чего у меня и, не обнаружив ножа, стал мять и щупать в полутьме утра все имеющиеся у меня карманы на ветровке. Нож нашёлся, а вместе с ним и дыра в подкладку, откуда я вытащил ещё и фонарик, который машинально положил в карман, когда мне позвонили с терминала в Лиссабоне. Выходит я его просто унёс, не заплатив. Потом я вспомнил, что фонарик непромокаемый и нажал на резиновую кнопочку. В воздухе возник достаточно мощный бело-синий луч света.
     «Вот это удача!», - сказал я себе вслух и, высвечивая дорогу, стал спускаться на песчаный пляж. Ощущать себя на земле после такой продолжительной качки, оказалось не так-то просто. Меня мотало и штормило. Голова отказывалась понимать прямые линии, ноги всё время пытались найти опору уже несуществующим волнам. Я едва смог дойти до начала зарослей и обнаружив там большие, свёрнутые конусом листья с собравшейся внутри росой, встал на колени, нивелируя виртуальную качку, и аккуратно начал сливать себе в рот прохладную пресную влагу, как Робинзон Крузо.
     Утро разгоралось быстро.
     Для начала я решил отдохнуть, и привести себя в порядок. Когда солнце вырвалось из-за горизонта на своей огненной колеснице, я для начала развесил всю одежду на просушку, включая денежные купюры из портмоне Карлоса и его паспорт. Моё российское удостоверение личности, вместе с вещами погибло в пучине. Каждую я придавил камушком на доске от плота и поместил на самое солнце. А сам взял нож и отправился на добычу пропитания, постепенно привыкая к ходьбе по суше. Да и запасы воды в свёрнутых конусом листьях были не бесконечны.
     «Если остров? - Размышлял я, - то рано или поздно, вопрос найдёт ответ. А если материк? Что скорей всего, то нужно подготовиться к выходу в свет. В любом случае пополнить силы, перед длительным переходом необходимо». На плоту, моё потерявшее аромат «Я», начинал переполнять страх и смертельные запахи сжимали свой круг, словно кольца обхватившей обречённое тело анаконды, то теперь меня стало увлекать моё приключенческое положение. Я даже подумал, что если сейчас наткнусь на людей, то это будет уж совсем просто. Хотелось ещё побыть книжным героем: самому найти воду или сожрать какую-нибудь гадость, в конце концов, наловить рыбы, наступить на морского ежа, как это делали все немногочисленные герои таких путешествий. Но глядя на мутную полосу прибоя, и землистого цвета волны, я не решался даже подойти к воде, понимая, что видимое умиротворение прибоя может быть обманчивым.
      Отошёл я от своего импровизированного лагеря по берегу океана совсем недалеко, как наткнулся на ручеек, пробивающийся среди отвесных каменных глыб, и напился вдоволь. Вода была слегка солоноватой, но всё-таки это была вода, а не океанская коллоидная смесь. Недалеко от ручейка в его так сказать устье, немного вдавленное в песок руслице, наполовину заполненное морской водой, я нашёл мидий. Они прикреплялись в днищу больших валунов, подмытых течением ручья, и висели в проточной воде одновременно ручейка и океана. Конечно, я ими позавтракал. Так что желание съесть какую-нибудь гадость исполнилось. Эти моллюски были противными на вкус, но есть тоже, извините, хотелось.
     Подкрепившись, таким образом, и насобирав в большой зелёный лист живой провизии, я вернулся в лагерь. Там всё было по-прежнему. И облачившись в сухую, немного порванную одежду, я остался доволен почти книжным приключением.
     Полежал немного на солнышке, осознавая насколько хороша любая жизнь, и прогревая немного подмёрзшие в океане бока. Потом сложил подсохший, чуть располневший, паспорт, собрал все окаменевшие от соли купюры обратно в скукожившееся от воды портмоне. Проверил все ли предметы моего быта, включая запас мидий, находятся при мне, и начал подъем в гору, заросшую таким количеством кустов, деревьев и пальм, увитых лианами и эпифитами, что к вечеру продвинулся примерно метров на пять. Дальше предгорье уходило резко вверх, словно не давая мне продвинуться вглубь острова или континента, и я выбился из сил, карабкаясь по каменно-песчаной стене. Без обуви, в одних носках, это было кране болезненно. Вернулся обратно на пляж.
     «Нужно искать другой путь, - решил я, - завтра пойду вдоль берега и, вглядываясь в заросли, поищу более пологий склон». «Почему завтра? Возможно сегодня! - Не отступала мысль, начавшая своё путешествие по волнам тревожности. «Такой высокий берег! Однако это берег, а не океан с акулами!» - Рассудил я здраво. Тогда и решил попробовать свои силы в разжигании костра, тем более что дров я наломал очень много, прокладывая себе дорогу в зарослях.
     Уже тени высокого берега накрыли меня и место моего кострища, а я всё ещё тер и тёр сухую палку о сухую палку. Горячие почерневшие сучки даже не собирались дымиться. Линзу мне сделать было не из чего,… и тут я вспомнил про фонарик, в нём есть линза,…так солнца уже нет. Достал фонарик посмотрел на него. Вместо линзы у него было обычное плоское стекло, а с другой стороны по-английски было написано – я прочитал, и только через несколько секунд до меня дошла фраза: «Зажигалка под крышкой». Аккуратно открутил металлическую крышечку и обнаружил там кремниевое колёсико с газовым раструбом. «Вот Лисбон, так Лисбон!» - Сказал я вслух с благодарностью.
     Костёр горел жарко, раздвигая ночное пространство побережья. Половинчатая чернота океанического простора, разделённая смазанным горизонтом, вскоре растворилась во всеобщей темноте, и остался только шум прибоя, который меня однозначно успокаивал. Мне казалось, что я родился и вырос вместе с этими звуками. Настойчивый запах йода от подгнивших водорослей, какой-то кальциевый дурман от ещё тёплого песка под ногами, запах дыма, сравнимый лишь с ароматами благовоний – всё мне нравилось и заставляло нежиться в собственных мыслях. Тревога за свою судьбу ушла и вместо неё,… я не успел расшифровать, что вместо неё, потому что увидел девушку в короткой юбке на другой стороне костра. Она, словно отпочковалась от темноты и встала в круг мерцающего света.
     Я вздрогнул от неожиданности. «Привет», - сказала она на чистом русском. Мне даже показалось с каким-то рязанским акцентом. Я тоже ответил приветом, стараясь не показывать внезапно открывшееся нервное подёргивание пальцев. «А мы здесь отдыхаем, - сказала она беззаботно, - ну, как отдыхаем, так обряды всякие проводим семейные». «А как ты сюда спустилась?» - Поинтересовался я. «Там за ручьем, - девушка махнула рукой в сторону, куда я ходил днём, - есть ступени. Я всегда прихожу на берег, когда мы сюда приезжаем. Нравится здешняя дикость». «А что за обряды?» - спросил я, всё ещё справляясь с эффектом её появления. «Мы коренные индейцы «мехиканос», отец соблюдает традиции жертвоприношений, - ответила девушка, и, заметив испуганную тень на моём лице, добавила с улыбкой, - нет, нет, не человеческих жертвоприношений. Обычное сжигание потрохов. Но я уже устала с ними. Через три дня только домой поплывём». «Почему поплывём? Вы что по воде сюда пришли?» - спросил я, сохраняя спокойствие. «Конечно по воде, это же остров. А ты как сюда попал? С той стороны у причалов больше лодок не было», - спросила она с неожиданной догадкой и села на песок спиной к океану. «Наш сухогруз затонул», - начал было я свой рассказ, но девушка меня перебила. «Дак ты спасённый! Надо же, вот так номер! Вчера только в новостях объявляли про крушение. С ума сойти! Не волнуйся, мы тебя обязательно заберём с собой. Ты же, наверное, есть хочешь?» «И пить», - ответил я.
     Потом мы вместе осматривали с фонариками мой застрявший в валунах плот. И Маргарет, отдала мне шоколадку, - откусанный с одного угла Альпен Гольд. А когда узнала моё имя, её пробрал смех, потому что, по её мнению, звуки, произнесённые на испанском, в таком же порядке, напоминают слово скунс. А я ей сообщил, что её имя носит запах пряной гвоздики с размолотым пальцами сушёным базиликом и сверху ещё две крупинки корицы.
     «Где ты так хорошо научилась говорить по-русски?», - Спросил я, когда она собиралась принести мне воду и немного еды. «Я окончила курсы русского и английского языков, а также русской истории и истории религий. Вообще я очень люблю русских за то, что они повально увлекаются Кастанедой и их культура кажется мне близкой», - ответила Маргарет. «Может мне сходить с тобой? Или вообще к вам перебраться, а то этот берег мне уже осточертел. Завтра будет перебор». «Думаю, что не стоит. Отец опять скажет, что я всё испортила, а мать с братьями снова начнут подтрунивать надо мной: мол, куда одна не пойдёт везде найдет парня, даже на пустынном берегу. Сиди здесь. Мы без тебя не уедем».
     Следующие полдня прошли в условной сытости. Маргарет появилась только после обеда в корзинкой в руках. Конечно, я её ждал. Она зацепила меня своей почти индейской внешностью. Именно так я и представлял себе преданную «скво», когда в детстве глотал томики Майн Рида. Маргарет точно повторяла детское воспоминание, не хватало только соответствующей одежды, пера на узорной бандане и мокасин. Она шла по берегу в коротеньких шортах и белой блузке, вдоль полосы прибоя, махала мне рукой, и ветерок играл её тёмными волосами, завёрнутыми в небольшие воланы у плечей.
     «Я рассказала матушке, что нашла тебя. Другие пока не знают». Я удовлетворённо кивнул, разжёвывая варёное мясо с кукурузной лепёшкой. А когда прожевал, спросил, вглядываясь в её карие, немного радужные зрачки: «А почему ты вчера заговорила со мной сразу на русском?» - «Почувствовала, наверное, что-то. И потом я всегда так делаю, для меня это приоритетный язык. На нём можно выразить то, о чём на английском даже подумать нельзя. Простое слово «привет» вызывает у меня карамельный вкус во рту». Я посмотрел на Маргарет и понял, что со вкусом ассоциаций у меня ещё не было. «А я вот не очень люблю людей занимающих речевой эфир, - начал я развивать тему, - как начнут рассказывать о своих делах, да всё по одному и тому же месту, только разными словами. Русский язык позволяет это делать. Знаешь!? Я иногда начинаю понимать, почему Бог не дал животным речь?» - «Почему?» - Маргарет заинтересованно присела рядом на песок. «Потому что тогда бы наши книжные магазины наполнились такой белибердой…, - Я замолчал, откусывая новую порцию еды, и стараясь быстрее прожевать, продолжил, - если всякая собака начнёт писать, что ей взбредёт в её собачий ум, то литературе придёт конец». «Я понимаю, что «белиберда» - это что-то не совсем хорошее?», - уточнила Маргарет. «Точно! Можно сказать по-русски, совсем плохое. Чтобы писать нужно, иметь в себе чуть больше, чем просто желание», - я дожевал всё и растянулся на песке. «А мне нравится читать и слушать русские слова», - Маргарет достала из корзинки бутылку с колой и подала мне. «А ты кем был на корабле, матросом?» - Спросила она следом. «Я был пассажиром, - ответил я, выпуская из носа коловые пузырьки, - и паспорт мой утонул вместе с вещами, и ботинки пришлось утопить, и я видел, как друга капитана съели акулы. Вот его паспорт», С этими словами я протянул Маргарет паспорт Карлоса и приник горлышку бутылки. Она взяла аккуратно припухшую книжицу и стала разглядывать, а потом, таинственно наклонив голову, сказала: «Странно, я знаю одну легенду, связанную с Кастанедой, и у меня сейчас такое чувство, что легенда совсем не выдумка». «Расскажи», - я заинтересованно присел рядом. «Как ты знаешь, наверняка, Карлос Кастанеда прятал свою жизнь», - Маргарет посмотрела на меня серьёзно и я утвердительно кивнул. «Так вот, по индейскому учению, жизнь и судьбу нельзя спрятать, а если ты пытался это сделать, то после твоей смерти, всё что ты прятал, будет жить и передаваться от человека к человеку, который возьмёт в руки твои вещи. Случайно ли, нарочно, не важно. Я не знаю как, но сейчас ты и есть Карлос. Взгляни, это ведь ты на фотографии в паспорте - почти одно лицо», - Маргарет достала раскладное зеркальце из кармашка в шортах и протянула мне. Я с недоверием взял его и стал сравнивать себя с паспортом Карлоса. Неприятная изморось прошла по позвоночнику. «Да, исхудал от переживаний, - сказал я сам себе, - действительно похож». «И что теперь делать?» - задал я глупый вопрос. «Да ничего, - Маргарет засмеялась и толкнула меня в плечо, - я пошутила».
     Потом мы долго носились по берегу друг за другом с криками и смехом, поднимая голыми пятками фонтанчики песка. Пока истома желания не охватила нас, и мы упали в тень свисающей над пляжем пальмы и приладились к друг другу губами. Запах душистой гвоздики проник в меня и остался во мне, где-то глубоко. Остался навсегда.
     Весь тающий день мы провели вместе. Я никогда не подозревал, имея в опыте только меркантильных барышень, что возможно встретить такую яркую, чувственную и манящую женщину. Она продолжала шутить, улучив момент, когда предыдущая шутка уже потерялась за поцелуем. Рассказывала мне истории, от которых у меня сразу же возникали сюжеты ещё не написанных текстов. Она смеялась от души, она была мягкой и податливой, она принесла мне всю палитру запахов русского алфавита. А когда уходила в прибрежные сумерки, то с эпической нежностью помахала мне тремя пальчиками с тоненьким мизинцем на отлёте и сердце моё вспыхнуло. Зажглось так, что у меня перехватило дыхание, и я пошёл следом, но она дала себя проводить только до прощального поцелуя и ступеней наверх.
     Всю ночь я мучился подступающим чувством. Любовная нега её присутствия не давала мне уснуть. «Вот для чего меня сохранил Бог, - думал я мечтательно глядя на огонь, - чтобы я узнал, понял, ощутил всю полноту жизни, которая возможна только с таким чувством. Я блаженствовал! Я осознал, что моё путешествие предпринято не зря. Я даже пообещал себе, что когда вернусь домой или мы вместе с Маргарет вернёмся, то я выпущу Давида из темницы и постараюсь найти его, чтобы пожать руку. Счастливый человек может простить всё что угодно.
     Я уже не представлял своей жизни без неё. Я уже чувствовал запах её близких губ...».
     Как вдруг наступило утро. Накрапывал лёгкий дождик, и мне пришлось импровизировать, собирая из оторванных с плота сломанных досок каркас шалаша, чтобы потом накрыть его сухими пальмовыми листьями. Так я и сидел в дождливом тумане, влюблённый в индейскую девушку, и наблюдал за монотонной серостью горизонта.
     Маргарет пришла сегодня чуть раньше и сказала, что завтра мы точно уедем, и она придёт за мной утром, чтобы познакомить меня с родителями и отвести на континент. Затем мы сидели, обнявшись и молчали. Потом я рассказывал, как живут в России, а затем почему я уехал. Когда мой рассказ коснулся миров Кастанеды, Маргарет хмыкнула и сказала, ладошкой прикрыв мне рот: «Это лишь для тех, кто не имеет своего пути. Мы же призваны сюда, насладиться частью мира созданного специально для этого. Мы можем чувствовать вкус еды, различать запахи, воспринимать прекрасную музыку. Не говорит ли нам всё это что мы, заброшены сюда кем-то великим, чтобы просто прожить свою жизнь, как бабочки порхая по цветам со сладким нектаром, в месте созданном специально для нас. А потом мы умрём и очутимся в том месте, которое искал Кастанеда. Так зачем торопить то, что и так произойдёт. Если ты во снах попадаешь в другие миры, ещё не значит, что ты будешь счастлив в своём настоящем мире». Я не знал, что ответить. Такое простое объяснение бытия никогда не приходило мне в голову.
     Ближе к ночи, проспавшая у меня на руках несколько часов Маргарет, (я боялся даже пошевелиться) спохватилась, что ей пора идти, на какой-то важный вечерний обряд, где должны присутствовать все члены семьи. Сказала, чтобы я её не провожал, и убежала, наскоро чмокнув меня в щёку. Я остался один со своей последней ночью в этом спасительном месте, не желая спать вовсе, чтобы впитать все остатки своего неожиданного счастья.
     Со следующим рассветом начались неполадки. Я еле дремал всю ночь и теперь меня потряхивало. Вроде всё было нормально: конечности на месте, голова соображает, а я начинаю находить себя вроде как в одной и той же точке пространства. Всё смотрю, смотрю на восход сквозь волоски ресниц, а горизонт всё одного и того же цвета. Почему-то усилился запах воды, хотя она сегодня была совсем спокойной, и как мне показалось, начала очищаться от грязи. Второй раз я умудрился взглянуть на солнце, когда оно уже было в обеденном положении. Встал. Потянулся. Ощутил некоторое недомогание. Но понять, откуда оно идет, никак не мог. «Что за странное состояние? Возможно это акклиматизация», - подумал я вслух и стал ждать Маргарет. Но тут вдруг вспомнил, и это воспоминание вчерашних её слов меня заставило подскочить на месте: она же обещала вернуться утром. Я поднялся во весь рост, и ещё плохо соображая, что нужно решить, попытался сделать шаг, но упал. Ноги не шли совсем. Тогда я стал кричать и не услышал собственного голоса. Тогда я решил себя ущипнуть, как делал это на плоту в океане, но пальцы схватили что-то сыпучее вместо запястья и я открыл глаза.
     Моя рука, вытянутая вдоль тела щипала тёплый песок. Я поднялся и сел. Был солнечный, в прогалинах облаков, день, голова моя гудела, как улей с пчёлами, а глаза, казалось, сейчас вывалятся из глазниц. При попытке встать из меня вылетела на песок непереваренные мидии. В глазах поплыли фиолетовые круги и жёлтые шары. «Маргарет», - прошептал я треснутым голосом и пополз в навес из пальмовых листьев, где в корзинке была бутылка с водой. Но к моему бесконечному удивлению, никакого навеса не оказалось, как не было кострища и тропинки, что я проделывал в зарослях и отполированного дождями бревна, на котором мы сидели вместе с Маргарет. Не было ничего. Только придавленные камушками на доске лежали денежные купюры и паспорт Карлоса. Да ещё на низких ветках сохла моя одежда.
     Я, ещё плохо соображая, что же такое могло произойти, снова собрал все свои пожитки, оделся, рассовал все, что смог вспомнить по карманам и босиком отправился к ручью, пошатываясь и сдерживая частые позывы к рвоте. И пока я шёл, до меня начинало потихоньку доходить, что не было и никакой Маргарет. Я остановился, сел на песок и зарыдал, как может только рыдать человек, у которого нет слёз.
     Потом я долго пил воду и снова её выплёвывал, и снова пил. А когда в голове частично просветлело, сел на песок и стал смотреть в океан. Затем меня осенила догадка, и я обошёл скалу, из которой тёк ручеёк и застыл, словно совсем потерял возможность понимать, где я нахожусь - наверх шли каменные ступени. Окрылённый какой-то смутной надеждой я ринулся вверх, не раздумывая, и достаточно быстро вышел на тропинку, ведущую вглубь небольшой рощицы. Прошёл ещё немного и уткнулся в забор из железной сетки, за которой сразу был дорожный металлический отбойник и чёрное полотно шоссе. На одном из пролётов забора, часть металлической сетки была отогнута. Я пролез в эту дыру и оказался босиком на травянистой обочине. По горячему асфальту идти было невозможно. В обе стороны дорога была пуста.
     Пошёл направо, припоминая, что лучше идти в эту сторону. Если не считать густо заросшей прибрежной полосы, то с другой стороны дороги была песчаная пустошь с массивным кактусами и низкорослыми кустами, похожими на акации. Шёл я в равнодушном забытьи, просто механически переставляя ноги. И ощущал себя сейчас самым несчастным человеком на свете. Это было пострашнее акул, сильнее жажды. Это было хуже самого отчаянного отчаяния. Я шёл и размазывал по щекам слёзы, которые наконец-то появились. Меня угораздило влюбиться в женщину из другого мира, куда не то, что попасть,… и тут я вспомнил про моллюсков. Подумал, что если употреблять их дозированно, то можно снова увидеть Маргарет. Собрался, уже было вернуться, как издалека услышал шум двигателя. По звуку было похоже на жигули. Я узнал дорогой сердцу звук старого приятеля. Машина почти с таким же сердцебиением осталась у меня дома в гараже. Обернулся. Увидел четыре выпученных глаза вазовской шестёрки ярко зелёного цвета и поднял руку.
     Машина остановилась рядом со мной, и я заглянул в открытое окно, чтобы спросить. За рулём сидела Маргарет. У меня немного зашумело в голове, но на ногах я устоял. «Necesita ayuda?» (вам нужна помощь) - спросила она по-испански. «Маргарет – это ты!?» - уже по-русски спросил я. «Да, - ответила она, - а откуда вы меня знаете?» Я открыл дверь и сел рядом. Двигатель работал, но машина стояла на обочине. Маргарет смотрела на меня молча с вопросом на прекрасном лице. И тогда я сказал все, что знал о ней: «Ты и твои родители «мехиканос». Отец проводит семейные обряды, сжигая потроха, а мать и братья иногда подтрунивают над тобой из-за того, что ты можешь найти парня даже на пустынном берегу. Ты окончила курсы русского и английского языков, а также русской истории и истории религий. И вообще очень любишь русских. А ещё, слово «привет» вызывает у тебя карамельный вкус во рту». Маргарет ничего не ответила. Включила передачу привычным для меня движением, и мы поехали. Через несколько извилистых поворотов она сказала, не отрывая взгляда от лобового стекла: «Мне сегодня мама сказала, чтобы я съездила на побережье. Я её спросила: зачем? А она мне говорит: сама увидишь». «Я потом объясню, почему так произошло. - Сказал я, широко и глупо улыбаясь от переполнявших меня чувств, - А что это за место? Мексика?» Маргарет хихикнула: «Это Куба!» «Что, что это?» - Не понял я ответа. «Это «прекрасное место» - остров Куба!» - Маргарет свернула и встала на обочине. «Вы вообще кто? С луны свалились? Садитесь в машину всё про меня и мою семью рассказываете. Не понимаете, где находитесь!» Короче, она решительно требовала объяснений. «Видите-ли, начал я издалека. Наш сухогруз потерпел крушение, и меня вынесло на берег, кстати, вот мой паспорт». Она взяла в руки книжицу, и когда дошла до имени и фамилии, подняла на меня глаза и посмотрела уже как-то по-другому. «Я видела тебя во сне, Карлос», - сказала она. И. помолчав, спросила: «Куда отвезти?» «У вас тут есть обувные магазины с дополнительной продажей питьевой воды?» - ответил я вопросом на вопрос.
     Это уже потом выяснилось, что плантация моллюсков была кем-то устроена, что-то вроде запрещённой деятельности по выведению галлюциногенных видов. Поэтому и ступени, поэтому и сетка отогнута, её периодически навещали, собирая урожай. Ещё выяснилось, съешь я на пару особей больше, и мой скелетик, когда-нибудь случайно нашёл, проходящий мимо bembón – (кубинец с толстыми губами), потому что нормальные жители острова не лазят по таким глухим местам. А так я пролежал на песке от силы час, может быть даже несколько минут, хорошо, что меня иногда накрывали тени туч, меняя погоду в моём нереальном мире, а то бы я мог поджариться на солнце до хрустящей корочки.
     Да, и Карлосом я пробыл относительно не долго, лишь до того времени, пока мы не приехали в Россию, куда Маргарет всю свою жизнь мечтала попасть. Если кому-то интересно, то до Москвы мы добирались воздушным транспортом, и я запасся таблетками от укачивания. А дома пришлось делать новый паспорт, где уже стоял штамп, что она моя жена.
     До Мексики я так и не добрался. Да этого уже и не требовалось. Всё что я хотел узнать, я узнал. И в один прекрасный мартовский день, на даче, у камина, наблюдая в окно, как Маргарет играет с Джеком, нашей любимой собакой, я начал писать свой роман. Текст о времени, которое имеет свойство течь для каждого по-своему и, пересекаясь на границах миров, соединяет некоторые из них невидимыми, но очень прочными нитями.
     Конечно же, мы теперь всегда были вместе. Переносили свою удивительную реальность в различные примечательные своей уникальностью места, но и не обходили стороной простые прогулки по парковым аллеям города.
     Было лето, парил и мягчел асфальт, пахло вяленой липой (наши центровые деревья), даже машины старались укрыться в тени, избегая перегрева внутренних органов. Мы привыкли к такой погоде. Нам чем жарче, тем лучше. Там у океана, привычка быть отмеченным солнцем, поселилась во мне раз и навсегда, что уж говорить про мою жену. Поэтому мы без всякого зазрения липкости тела, гуляли по изменившимся для меня улицам, пока совершенно случайно Маргарет не затащила меня в книжную лавку.
     Ну, конечно, вы уже, наверное, догадались, что книжная лавка Давида была на том же месте. Да я был удивлён, совершенно забыл о нём. Столько лет прошло! Ладно лет, ведь ничего не бывает вечным! А здесь на-ко погляди-ка. И вывеска таже, вырезанная вручную из сосновой доски, даже не покрашена, потемнела вся и висит всё ещё, покачивается на ржавых чепочках. Хорошо, что сейчас так модно.
     Давид оказался на месте. За стопками книг у своей кассы. Также как и тридцать лет назад он сидел, уставившись в противоположную стену, и ждал покупателей. В охлаждённом воздухе витали запахи домашней кухни. Конечно же, лицо его постарело и теперь больше напоминало Джузеппе из детской книги про Пиноккио только с израильской лопатистой бородой. Шевелюра несколько послабела в смысле объёма, но была всё такой же длинной с проседями всё ещё вьющихся волос. Нос больше загнулся и заострился, лицо похудело до квадратности скул. Теперь Давид мне напомнил какого-то рок музыканта давно не державшего в руках гитару, но ещё приглашаемого на вечеринки бомонда. Когда мы вошли, он даже не взглянул на нас.
     Разглядывая полки с книгами и центральный стол, просто заваленный стопками престарелых уже изданий. От былого запаха новорожденных книг не осталось и следа. В воздухе присутствовала благородная отрыжка вековой пыли. Мы стали медленно ходить между развалов, ещё не совсем понимая, что нам нужно посмотреть, потому что всё, что попадалось на глаза, было нам, читающим людям, очень знакомым: авторы, рисунки обложек, корешки любимых изданий. И вдруг я увидел свою книгу! Даже слегка растерялся. Моя книга здесь, где ей наверняка никогда бы не нашлось места. Лежит на видном прилавке. Не завалена, не заставлена, открыта для обозрения. Как такое могло получиться? Взял её в руки, стал разглядывать. Действительно моя! И краткая биография, портрет на первом развороте. Маргарет тоже увидела, и я заметил, как сила восхищения своим мужем засветилась в глазах.
     Давид вышел к нам со своего насиженного места. «Вам что-то подсказать?» - Спросил он как всегда отрешённым голосом. И пока я разглядывал год издания, он стоял рядом с нами, молча перебирая глазами летнее марево за широким окном.
     «Как Рита?» - Спросил я его, видя, что он меня совсем не помнит. В его глазах мелькнуло давно забытое, но явное воспоминание, словно болезненное прескевю. Он ответил с некоторой досадой: «Спасибо, все живы». И тут же обратил внимание на книгу, которую я держал в руках: «Хороший автор. Предложил новую концепцию мира. Писатель наш земляк. Советую приобрести» Я потянулся за кошельком, чтобы оплатить его немногословные, но важные услуги. Я ещё не знал, что я буду делать после. Куплю её и тут же подпишу: от автора такому-то с наилучшими пожеланиями, и посмотрю на его реакцию, наконец-то раскрывающую человека для меня или просто молча уйду, чтобы совсем не разочароваться. Я не понимал сам себя, стушевался. Рука уже протянула Давиду купюры, и новенькая касса с лёгким жужжанием бодро выдала чек. Но Маргарет сразу отобрала у меня покупку и прижала обеими руками к груди. «Qué hermoso, Carlos,comprar tu propio libro! (Как это прекрасно, Карлос, купить собственную книгу!)» - Сказала она по-старинке, всё ещё привыкая к моему новому имени, и мы, поблагодарив продавца, вышли из разряженного кондиционером пространства лавки в густой полдень.

02.03.2023.Б.В.

Свидетельство о публикации №7728 от 23.08.2025 в 10:23:46

Книжная лавка

Отзывы