Деревия. Одиссея историка Улетова

Вначале было слово. Неумолимой волей Разума ушедшее в Небытие, канувшее в Лету, пробудилось от вековечного сна! И зашептало, запело, заговорило!

Отзвуки былых эпох, ожившие голоса далеких пращуров волна за волной наполняли эфир, разжигая с новой силой огонь познания. И вот потаенные глубины прошлого уже не только «прослушиваются», но и «просматриваются», «сканируются»…

Пасущиеся в бескрайней степи рыжевато-бурые стада мамонтов; первобытный художник, «пишущий» пещерные полотна; возведение неолитических поселений и «городов»…

И вдруг сцена дуэли XIX века…

Ох, и нелегкая же это работа вглядываться в Вечность!

Порой увиденное и услышанное не «отпускает», заставляя сочувствовать, сопереживать, сострадать.

Чуткий экран монитора подобен всепоглощающей бездне! Манящей, затягивающей словно омут!

Впрочем, для младшего научного сотрудника (или попросту – м.н.с.) Улетова «погружение» в прошлое стало делом вполне привычным. Наблюдения аккумулировались в сухие строчки отчетов, статейки, выступления на конференциях и семинарах... В общем, в обычную рутину.

В мечтах наш герой видел себя отважным «гостем из Будущего», первопроходцем и первооткрывателем, ну а пока приходилось довольствоваться скромной должностью хрононавигатора НИИ ИСТОРИИ И ВРЕМЕНИ.

Зима 2061-2062 года выдалась «жаркой». После того, как институтский кулибин, а «по совместительству» м.н.с. Яковцев усовершенствовал систему хрононавигации, открытия посыпались одно за другим.

Муза Клио торжествовала, с чьей-то легкой руки заговорили о грядущей Эпохе великих хронооткрытий!

 

Порядком подуставшие служители храма науки мечтали об отдыхе. Но не тут-то было. Долгожданное лето преподнесло сюрприз.

«В 15.00 – общее собрание», – оповестила бегущая строка. Затем это же повторил набивший оскомину голос Глашатая.

«Уж лучше бы завели колокол на манер вечевого Новгорода. Романтично! Живая связь времен!», – подумал Улетов.

Менее чем за минуту он вознесся на второй ярус здания НИИ.

Здесь уже толпилось сотрудники, образовав подобие крестьянской сходки в каком-нибудь XIX веке. В полголоса они обсуждали текущие дела, незлобливо поругивали «барина», донимавшего подчиненных трудновыполнимыми и порой малопонятными задачами.

Улетов поздоровался со своим приятелем Яковцевым, но даже парой слов они перекинуться не успели. Дверь распахнулась, и ученая дружина гурьбой ввалилась в конференц-зал. Сосредоточенный, несколько уставший вид руководителя Института предвещал: разговор сегодня предстоит серьезный.

-Я собрал вас, господа, чтобы сообщить, – тут он сделал многозначительную паузу…

Сообщить не совсем радостное, скажем так, известие. Как вы, наверное, догадываетесь, появление машины времени – вопрос ближайшего времени, простите за невольный каламбур, – тень улыбки скользнула по лицу ученого мужа.

Однако есть основания подозревать, что кто-то уже опередил нашу академическую науку. Да-да, возможно, кто-то уже шастает! По некоторым признакам мы можем это предполагать.

В последнее время развелось много так называемых энтузиастов. Мы подозреваем, что кто-то из них…

Нашелся какой-нибудь умелец и сварганил кустарную машину времени. Подумайте, сколько бед он может натворить!

Что требуется от вас?

Бдительность и еще раз бдительность! Обо всех странностях, каких-либо подозрительных вещах докладывать незамедлительно!

Теперь к общим вопросам. Мы научно-исследовательский институт, а не какая-нибудь там «шарашка» (многие недоуменно переглянулись – значение этого старинного слова знали лишь специалисты).

 Познание прошлого с помощью новейших методов должно воплощаться в научные публикации, книги. А вы строчите жалкие отчеты и думаете, что занимаетесь серьезной научной работой. Античный сектор, когда же наконец появится сборник статей?!

Улетов… суровый академический взгляд просверлил насквозь – займешься Древней Русью, начиная века этак с X-го, ты же у нас единственный в своем роде специалист. Чтобы к концу года подготовил серьезное исследование. Люди, в том числе и дети в школах, должны изучать историю не на основе устаревших домыслов кабинетных ученых…

Подрагивающие от упоительного волнения пальцы потянулись к панели приборов. Легкий, воздушный шум в наушниках… щелчок… вспышка, и погружение началось.

XX – XIX… XVII… XIV… Целые столетия проносились, перелистывались, словно пожелтевшие страницы…

Изумрудно-золотистым ковром раскинулась во всю ширь экрана, залитая полуденным солнцем, поляна.

X век привечал дивным пением птиц, стрекотанием кузнечиков, шелестом влажной травы…

И вдруг голоса людей! И не просто голоса. Да это же песня! Редкая удача!

-              Ой, ты гой еси красно солнышко светло-пресветлое

-              Ясно-преясное

-              Мы, Даждь-божьи внуки, тебе кланяемся

-              Кланяемся, просим

-              Народи ты жито…

-              Роду жрим могучему…

Взявшись за руки, молодые парни и девушки пели и водили хоровод вокруг живительного родника, что пульсирующими потоками бил из-под могучего, поросшего мхом, камня.

«Добры молодцы» подпоясаны широкими кожаными поясами, украшенными металлическими бляшками, на красных девицах поблескивали серебряные шейные гривны и стеклянные разноцветные бусы.

Чуть поодаль от веселящейся молодежи разворачивалось действо несколько иного рода. За уставленным яствами и питием столом чинно восседали убеленные благородными сединами старцы.

За соседним столом расположились молодые мужчины. Их суровые обветренные лица исполнены отвагой и решимостью; у многих виднелись за поясом короткие мечи и боевые топоры.

И «старейшины», и «воины» (как прозвал их про себя Улетов) степенно беседовали, но к горшкам с едой и корчагам с напитками не притрагивались, чего-то выжидая.

И вот из-за стола поднялся старик. Властное лицо, длинная борода и волосы, заплетенные в косички, красное одеяние с вышитыми белыми узорами и звенящими подвесками – все это резко выделяло его из общей массы.

«Наверное, служитель языческого культа», – подумал Улетов, сфокусировав наблюдение на этом персонаже.

«Жрец» вознес к небу деревянную резную чашу, подняв ее над головой, и что-то произнес (что именно Улетов, к великому сожалению, не расслышал – внезапный порыв ветра «похитил» словеса), затем отпил из нее и пустил по кругу.

«Хвала богам!» – донеслось отовсюду…

«Вот повезло, так повезло!» Водоворот чувств просился наружу – хотелось воскликнуть: «Эврика!». Выскочить в просторный коридор пройтись по кабинетам, обнимая и расцеловывая коллег.

Но взяв себя в руки, Улетов сосредоточился и…

Переливалось говорливыми ручейками веселье, cмягчились, сбросили маску суровости лица «воинов», шутили и усмехались в бороды «старейшины».

Ковши то и дело наполнялись хмельным напитком и осушались благословляемые тамадой-волхвом.

«Пированьеце-почестный пир», – вспомнились строки не то летописи, не то былины.

И словно в подтверждение, раздался неторопливый мелодичный перезвон. Откуда-то возник седой как лунь старик-слепец, одетый в длинную белоснежную рубаху. Резвый отрок помог присесть ему на деревянную лавку, и «Баян», как вмиг прозвал его про себя Улетов, вновь тронул струны:

«И вновь несказанное везение. Похоже, госпожа удача поцеловала меня в макушку».

Что ж, сделаем привязку и проследим, куда затем проследуют представители славного древлянского племени по завершении праздничных мероприятий. Наверняка, окажемся в населенном пункте.

Ну, а уж там откроется широкое благодатное поприще – «знай, работай да не трусь». Сейчас же следует установить дату отправной точки «экспедиции». Беспристрастный прибор указал на июль 942 года.

Итак, древляне… Деревская земля…

Время, безусловно, жутко интересное!

Русь изначальная – молодое государство с центром в Киеве, а вокруг племенные княжения со своими князьями – строптивые поданные свежеиспеченной державы так и норовят уйти из-под властной руки – обрести прежнюю волю. Деревская земля была одной из самых непокорных и своенравных.

 

А поляна тем временем расплескивала безудержное веселье; малые ручейки слились в единый бурлящий поток. Озорные скоморохи потешали народ, выделывая замысловатые коленца под переливы рожка, неуловимо напоминающие звучание шотландской волынки.

Удальцы «рубились» на деревянных мечах, боролись, бились на кулаках стенка на стенку.

Победители стяжали высокую честь – скромно потупив ясны очи, юные девы увенчивали буйны головы венками из полевых цветов, бывалые воины подносили героям хмельную чару…

Вечерело. Пурпурный закат окутал поляну розовой дымкой. По исхоженной тропинке неторопливой вереницей шли утомленные люди. И вот показались не то избы, не то полуземлянки, гнездившиеся на холме, подпоясанном хрустальной лентой речушки.

Старый Сновид получил весть от княжьего гонца. Случилось то едва схлынула Велесова свадьба – на ней исстари гуляли широко и рьяно.

Хоть и нехотя, а засобирался он в стольный град. Взял двух сынов, с ними набралось еще с десяток юнаков. Каждый взял с собой нехитрые пожитки да щит и копье – почестье вольного смерда.

На рассвете двинулись в путь. Долго ли коротко шли, пока не оказались у стен Искоростеня.

Грозною тучей навис град над полноводной, стремительной рекой – окруженный рвами, ощетинившийся частоколами, неприветливый для ворогов, распахнул он гостеприимно врата, встречая посланцев со всех концов Деревской земли.

Шли огнищане – главы огнищ – больших семей и родов, шли старейшины градищ…

А на площади перед княжим теремом, беспрерывно сменяя друг друга, дудели в огромную дуду отроки-глашатаи, созывая люд деревский на вечевую думу.

Немалая площадь-двор напоминала бурлящий котел – гул голосов порой заглушал призывные трубные раскаты. И вот раскрасневшийся отрок оторвался от дуды…

Враз все стихло. В сенях княжьего терема показался молодой княжич. Это был Мал или попросту Малко – младший сын светлого князя Деревской земли Твердимира.

«Князя боги забирают, – произнес он дрожащим голосом. – Люди Деревские, благословите меня держать землю…»

Ведомо было люду: Твердимир завещал державу молодшему Малко. Да и кому еще – старший сын умер во младенчестве; средний сложил буйну голову в киевской рати.

Мал продолжал: «Буду блюсти землю, радеть о люде нашем…».

Княжич говорил, и у многих на глазах навернулись слезы. Князь Твердимир был в Деревах в отца место: боронил смердов перед злыднями киевскими, судил суд по правде  – не давал в обиду сирых да убогих.

А что будет завтра?

Сможет ли Мал защитить люд от Киева?

Да и не пора ли держать свою землю? как прежде?

Многие еще  помнят, как жили и сами собой управляли…

Вечники слушали, не проронив не слова.

Невеселыми хмурыми были их лица. Тяжкие думы обуревали и Сновида.

-Люди деревские! Доколе будем сносить силу! – молодой зычный голос звучал холодно и жестко.

Княжье слово – не ветер. А значит быть рати…

-Да ведь вон сколь мощи у них, не выдюжить?!

-На силу найдется сила, а то и хитрость! Верно ли слово мое, мужи деревские?!..

 

Шли молча, переговорили про все, спели все песни. До родового селища оставалось совсем немного.

Незаметно подкралась истома, и путники решили передохнуть. Вот и подходящее место: могутные дерева, расступились, открыв взору уютную поляну. Обильно струящиеся родники манили свежестью и прохладой. Вдоволь напились ключевой воды; едва перевели дух, как пустые желудки заговорили наперебой.

Что ж пора и трапезничать – Сновид послал молодшего сына Любяту добыть дичи.

Дружина воздала мольбу и требу Сварогу, дабы ниспослал он сварожича. Внял посулам божич – закурился дымок, а за ним разошлось и пламя. Воротился младший – к поясу приторочена добыча добрая: три перепела, тетерев – тугой лук да молодецкая сноровка сослужили верную службу. За трапезой резвой косулей промелькнуло время – солнце клонилось к закату. Решили продолжить путь поутру. Ночь скоротали у тлеющего костерка в неспешных разговорах и сладкой полудреме.

Светало. Споро двинулись в путь. Родные огнища вот-вот должны показаться из-за соседнего холма…

 

Конское ржание и гулкий топот копыт заставили остановиться. Из-за малого перелеска вынырнули всадники числом восемь –  все, как один, на вороных скакунах.

Видно по всему – незваные гости из Киева – издалече приметны длинные усы, сплетенные у иных в косички.

Встреча не предвещала ничего доброго. Да и Сновид решил встретить верховых неприветливо, а там уж будь что будет. По его кличу выстроилась дружина в боевой круг, прикрывшись щитами, ощетинилась копьями, изготовился к стрельбе Любята.

Всадники  приблизились. Молча принялись кружить, сужая и сужая кольцо. Наконец один из них, видимо воевода, выкрикнул,  как выхаркнул:

-Псы, смерды, али у вас зенки ваши рыбьи повылазили…

-Ступайте с миром – се наша земля, – отвечал Сновид. 

-Да ты ведаешь старый пень, кому перечишь!!! – Княжьему мытарю стольнокиевскому!!!

-У нас свои князья, свои мужи и старцы нарочитые, еже держат Деревскую землю.

-Да ты песья кровь… – мытарь задыхался от злобы; кровью налились дотоле бешено вращавшиеся мутные глазенки. – Пойдешь со своими во Киев-град на княжий двор, паче задолжала земля ваша дани; бросайте ваши деревяшки, отродье, а не то порубим аки капусту.

Один из верховых достал лук, приладил стрелу – со свистом пронеслась она поверх голов. Ответ был дан сразу –  пущенная из-за щита стрела едва не лишила киевского мытаря ока.

Жребий брошен…

Всадники выхватили из ножен мечи, загикали, засвистали, распугали полевых птах, что стаями всколыхнулись с насиженных мест.

Но неробкого десятка деревские смерды – зазвенела, запела тетива – удалой Любята пускал по ворогу стрелу за стрелой. Верховые умело уворачивались, прикрывались круглыми малыми щитами. Их лучник тоже то и дело бил из тяжелого дальнобойного лука, да без толку – надежно, словно тын прикрывали древлян большие щиты.

Так состязались в ратном искусстве пешие с конными…

Вот один конь заржал, встал на дыбы, едва не сбросив седока; каленая стрела впилась в круп. Вот и другой завалился на бок, но успел спешиться всадник, и чуть отдышавшись, словно разъяренный бык раздувая ноздри, ринулся на живую крепость – сокрушил мечем щит…

Но не тут-то было: вострое копье ударило в плечо, попятился он назад, да и отскочил трусливым зайцем под улюлюканье и посвист мужей деревских.

-Добрый гостинец?!! Поди дома того не отведаешь?!! –Сновидовы словеса отозвались дружным хохотом дружины. Укоризна в иных устах язвит, будто пчелиное жало, но глухи на сей  раз оказались кияне – наскоро перевязали своего, усадили под кустом, и, отъехав чуть поодаль, о чем-то перемолвились.

Поскакали прочь.

Сновид враз разгадал их замысел – велел дружине перестроиться клином.

Вот несутся во весь опор ярые кони, смертоносными молниями поблескивают злые мечи. Быть бою лютому!

-Братия! Не посрамим Деревь. Да хранит нашу землю Даждьбог…

Сновидов заклич оборвался на полуслове – вихрем налетели, пробили брешь, рассекли наполы строй. И пошла сеча неправая: копья да ножи супротив мечей булатных...

 

Вдруг во мгновение ока все переменилось; солнце будто померкло, а затем всполохнуло вновь, прорезая набежавшие тяжелые черные тучи небывалым бледным как отблеск луны светом. Внезапный протяжный волчий вой холодными клещами сдавил сердца.

И древляне, и кияне на миг оцепенели – застыли в воздухе мечи, повисли копья.

 

Словно из-под земли вынырнули огромные, каких свет не видывал, волки. Еще миг и рвут в клочья волки коней, рубят волков мечи, да только ни ран на них, ни царапин. Все яростнее и яростнее  рассекают клинки воздух, но не раскраснелись, а побелели, покрылись холодным потом лица ворогов, а глаза полезли из глазниц от великого ужаса.

«Боги вняли мольбам, встали за люди своя – то чернобожий род пришел на подмогу», – пронесся среди Сновидовых воев трепетный говор...

Валятся наземь обескровленные, полумертвые кони, перебирают копытами и не могут подняться; кровавые ручьи застилают зелену мураву.

Поневоле спешившимся – торная дорога к Чернобогу – владыке кощеевой страны, что берет жертвы кровавые людские.

Да, cкорой была расправа, –  оставив бездыханные тела, волки растаяли во мгле… может и не было их вовсе?

Но не сон это и не навь, а самая, что ни на есть явь. Заворожено, молча, едва перевязав раны, дивились люди деревские на невиданное волчье побоище.

И чудно: раны павших не как от зубов и когтей, а будто от острых мечей. Ужель сами себя порубили?!

Разверзлась хмарь и воссияло наливным яблочком красно cолнышко, обволакивая, лаская лучами мать-сыру землю...

Пытливые исследователи прошлого…

Каково нам в первом веке третьего тысячелетия, что перевалил уже за вторую половину?

Мы живем в мире немыслимого для прежних поколений хайтека, достижений цивилизации, приблизившей отдельного человека, да и практически все человечество к неким небожителям, чьи желания исполняются по щелчку.

С головой окунаясь в прошлое, мы видим все несовершенство и жестокость изучаемых эпох. Примеряем на себя тот образ жизни. И лапти учимся плести, и пустые щи из лебеды варить...

Верно подмечено: не боги горшки обжигают. Этим занимаемся мы скромные сотрудники НИИ ИСТОРИИ И ВРЕМЕНИ, а еще – ткем холсты по древним технологиям, добытым нами путем наблюдений из глубины веков, печем хлеб и даже на конях скачем как заправские гусары и на саблях-мечах бьемся – целые сражения представляем. Да, историческая реконструкция, заложенная где-то на излете XX столетия, шагнула далеко, и теперь опираясь на новейшие достижения хроновидения, превратилась в целую науку.

Многие считают нас чудаками. Людьми не от мира сего. Изгоями.

Но с неизменным интересом смотрят наши представления-реконструкции. Поглощают массу исторической литературы. Правда, большей частью – беллетристику и даже фантастические романы.

Что же это за учреждение такое НИИ ИСТОРИИ И ВРЕМЕНИ, где умеют практически все?

О, это что-то вроде системы непрерывного исторического образования, куда попадают с младых ногтей! Отправная точка – учебное заведение, напоминающее кадетский корпус. Да его воспитанников так и называют – «кадеты». Затем – дальнейшие ступени вплоть до «Академического университета». Вот так и взращивают специалистов экстра-класса.

Все эти ступени прошел и ваш покорный слуга, и многие мои сослуживцы.

Впрочем, позвольте представиться: Олег Витальевич Улетов, двадцати семи лет от роду, не женат. Конечно же, за плечами романы – и во студенчестве, и нынешние мимолетные любовные истории… но сердце мое свободно.

 Да и не хочу я пока обременять себя узами брака – чувствую, что предстоят мне некие испытания и лучше не быть пока связанным ответственностью – у меня все еще впереди. Пусть это и покажется кому-то проявлением инфантилизма, свойственным молодежи…

Да, я – дитя «золотого века», с его немыслимыми прежде технологическими достижениями и максимальным комфортом.

Хотя чувствую себя в нашем времени как пасынок, словно орел в клетке. Я – «герой не нашего времени».

Мое «настоящее» лежит в минувшем…

«Припав к земле», слышал я, как стонала она под несметными алчущими крови и золота ордами гуннов и печенегов, половцев и монголов, поляков и французов... Видел растерзанные и преданные огню грады и веси…

 

А сейчас своим «родовым гнездом» считаю небольшое сельцо. Укоренившееся на возвышенности, на крутом обрывистом берегу безымянной речушки. Живущее своим уставом, норовом и обычаем.

Едкая пелена застелила глаза, когда «вернувшись» увидел я чернеющее пепелище…

Киевские коршуны нагрянули внезапно. Пополудни налетела их целая стая –  не малая дружина, а войско из дестков воев – и конных, и пеших. Но не рати искали они в чистом поле, а легкой добычи.

Встали в перелеске под селищем, отдышались, как после долгого и утомительного перехода. Скоро вспомнили, по какой потребе пришли: на разъевшемся толстенном мерине выехал богатырь под стать скакуну. Раздувая словно меха пузо, объявил глашатай киевский волю:

«В вашей земле найдены мертвыми наши люди. Коль хотите мира, шлите своего челядина. А времени вам до заката!».

Весть облетела огнища. Собирался люд: шли, сжимая кулаки, глотая горечь проклятий.

 -Надлежит нам дать ответ достойный, не посрамить щуров[sup]1[/sup] наших, – слово держал Божедар, старший Сновидов сын, муж дюжий и сметливый, в делах мирских отцу подмога.

-Да ведь не били мы их людей!

-Коль нашли в нашей земле, ответ все ж нам держать.

 -Вот что, братья, – продолжал Божедар, – пойду я к киянам и потребую божьего суда, как повелось у нас, да и у них. А Правда на нашей стороне –  не допустят боги кривды и хулы на чада свои.

-Любо нам слово твое, встанем все заедино, мужей дадим на поле биться и огнем, и железом, и водою готовы испыт держать[sup]2[/sup].

Под вечер покинул Божедар град, не взял с собой никакой зброи[sup]3[/sup], только малый нож в изукрашенных затейливой резьбой деревянных ножных виднелся за расшитым червлеными нитями поясом.

Шел, как подобает честному мужу, не торопясь, величаво, ясным соколом паря встреч вражьей стае.

Резкий кричащий звук пронзил вечернюю тишину, то дозорный, заметив Божедара, что есть мочи, дунул в рог.

Тотчас показался всадник, резво во весь опор нес его боевой конь. Видно по всему, не был киянин ни боярином, ни воеводой; молод годов от роду двадцати-двадцати пяти, доспех кожаный конская сбруя небогата, лишь ножны меча блистали дорогой отделкой – потрудились на совесть серебряных и золотых дел искусники да добрый кожевник.

Послушный конь, повинуясь хозяину, перешел с галопа на рысь и вот уж шагах в пяти от Божедара взрывал копытом влажную землю, водил из стороны в сторону головой, скалил белоснежные зубы – словно желая затеять разговор.

Заговорил верховой: без приветных словес приступил сразу же к делу.

-С чем пожаловал, деревщина… с гривнами[sup]4[/sup], – надменная ухмылка не предвещала ладной беседы. Да вам голодранцам столь и вовек не насбирать.

-Поклон от отца моего Сновида, еже держит град сей, и от люда нашего…

-Да ты смерд и людишки твои еще-от накланяетесь. Аще неcть чем за людей наших платить, так сволокем во Киев-град в робство.

-Мы ваших людей не били и готовы стать на судной роте[sup]5[/sup], а всхотите пойдем на божий суд – на поединок честной. Аль железом и водой примем испытание.

-Да ты, видать, как есть из древлян, – деревянный. Мы со смердами[sup]7[/sup] божьих судов не водим, где видано, абы муж бился на поле с смердщиной в божью правду, а железо да котлы своим бабам оставьте. А се последнее тебе мое слово: мы поутру уходим, а повернемся через три дни, и как не поднесете серебра сколь след за людей наших, так уведем во Киев, а городишко сожжем...

 

Сновидовичи решили свою судьбу сами. Подпалили родовой град и ушли в Искоростень под щит князя Мала. Стали изгоями[sup]8[/sup] – ну да руки-ноги есть – обживемся и на новом месте. Да и князь поможет людям своим.

А уж, коль быть вскоре рати, быть и мести за обиды и поругание…

То ли сон дивный, то ли быль, то ли небыль...

Ясный погожий день, а скорее – полдень. Местечко, коих во множестве в свое время раскинулось и по Украйне, и по Белой Руси, и в Польше, и в Чехии...

Судя по всему, базар или ярмарка – словно «гоголевская Малороссия» ожила в живописных колоритных картинах. Широкое, щедрое торжище купалось в золотых лучах солнца, переливалось радугой улыбок и искрометного смеха. Бесшабашное веселье и деловитая сосредоточенность дивно сплелись, придавая извечной круговерти «деньги-товар-деньги» необыкновенный шарм, какую-то первозданную чистоту чувств и игру страстей.

Щеголеватые торговцы наперебой нахваливали товар, ряженые и скоморохи от души потешали народ – зарабатывали свой скудный хлеб… да и как иначе – артист был голоден во все времена. В шапки, котомки летели медные монеты, а кто давал круг колбасы, иную снедь...

Не рукоплескали, но от всплесков ладоней порой рябило в глазах – ударяли по рукам – без лишних формальностей одним лишь честным словом крепили удачную сделку; живо подставляли мозолистые огрубевшие длани, сойдясь, наконец, после долгого утомительного торга в цене...

Солнце клонилось к закату. Безудержное колесо мало-помалу сбавляло обороты: довольные селяне подсчитывали выручку, собирались к родимым очагам; коробейники назойливо пытались сбыть остатки товара, то и дело, хватая кого ни попадя за рукава –  те отмахивались от них как от назойливых мух, благодушно поругивали и убыстряли, словно боясь опоздать, шаг…

Чудный вечер – предвестник тихой ночи – собирал далеко не праздный люд у корчмы. Торговля – ремесло не из легких, тем паче, коль продавать изделия рук своих и плоды собственных трудов земледельческих.

Вдосталь наговорившись, накричавшись, да и порядком подустав, и покупатели, и торговцы взяли на полтона ниже, а то и вовсе перешли на полушепот; даже хмельной мед и игристое яблочное пиво будто утратили свою силу – ни оживленных громких бесед, ни песен и прибауток…

Ну, а когда раздался чарующий мелодичный перезвон, все вокруг стихло: на майданчике перед корчмой собирал слушателей сказитель – седой слепец с длинными на запорожский манер усами и чубом. Но, что странно, в руках у песенника не бандура или кобза, а древние гусли. И запел он про стародавние времена, и слушали его, не проронив ни слова...

Стоп! Что-то здесь не то! Прокрутим еще раз. Да так и есть: «У ласкового князя у Владимира… во стольном было в городе во Искоростене...».

Судя по всему, это одна из былин так называемого «Владимирова цикла».

Отражение ранней истории Киева, Киевской Руси. Но причем же тут Искоростень – столица древлян?!!!

Ведь традиционный запев: «Как у ласкового князя у Владимира, да во стольном было в городе во Киеве…».

 

-Привет, академикам! – грубовато-ироничный возглас невесть откуда взявшегося Яковцева, словно незлобливый детский щелчок по носу вернул в реальность.

-Что-то ты, брат, невесел, буйну голову повесил, чай печаль-кручина научная, – продолжал ерничать приятель… и вдруг резко и серьезно (видимо, мое выражение лица приняло уж больно «академичный» характер) –  Случилось что?!!!

-Да, нет ничего. Просто я видимо хожу с ума!

-Ну, тут ты не прав, не прав. Человек, который сходит с ума об этом и не догадывается – медицинский факт!

Я коротко изложил причину тревоги за свое душевное здоровье.

-Да уж… требуется консилиум. – Что ж, давай констатируй или как там это у вас у ученых… в общем продемонстрируй доказательства своего сумасше… пардон, неадекватного психического состояния.

Вновь на экране ожила ярмарочная кутерьма. Вот долгожданный финал: гусляр, перезвон струн, чуть хрипловатый и от того кажущийся каким-то потусторонним голос… и как шаманское заклинание: «в городе во Искоростене… Искоростене Искоростене…».

-Да задача с тремя неизвестными, – от ироничного тона Яковцева не осталось и следа. – И все же попробуем подойти логически. Самое простое объяснение мы открыли новую былину или может быть даже новый цикл былин – назовем их условно искоростень…ские, тьфу ты даже не выговоришь… можно проще «искоростеньки».

Слушай, а у тебя на этом все и обрывается… что там дальше он «спивал» нам не ведомо?

Я кивнул.

-Да, усложнил старик-гусляр, усложнил. Но мне сдается, «искоростеньки» слишком уж просто, и дело тут гораздо сложнее!

-Да это и ежу понятно.

-А какой это хотя бы век?

-Думаю, от XVI до XVIII-го.

-А точнее?

-Точнее…опять этот… определитель подводит – цифры так и скачут. Но по косвенным признакам – одежда и прочее, думаю, временные рамки примерно такие. Да, начиная от XVI-го и до… быть может, начала XVIII века. В общем, надо вглядываться в детали. Сам понимаешь: одежда простого люда в те времена даже за столетия не претерпевала серьезных изменений.

-Да, вечно у нас все не слава богу! То определители барахлят, то собаки мяукают. Этак науку далеко не двинешь!..

-Кстати об одежде, да и о прочих деталях. Давай, коль уж на то пошло, сделаем так: фрагментарно выхватим отдельные кадры и постараемся рассмотреть их, как под лупой. Может, что и прояснится. Надеюсь, машина не подкачает?!

Да, Яковцев недаром слывет у нас в институте сообразительным вплоть до гениальности. Действительно, весьма здравая мысль.

Остальное – дело техники – и она на сей раз не подвела. После нехитрых нажатий клавиш мы жадно всматривались в разбитую на фрагменты картину, напоминавшую фотохронику, а порой и полотна старых живописцев. Лица людей завораживали совсем иным – «живым»  выражением – чрезвычайно редко встречающимся ныне.

 Но, вспомнив о предмете исследования, все внимание сосредоточили мы на деталях костюмов – домотканых одеяний, носившихся с изяществом и даже элегантностью – ненавязчивой и простецкой.

Историки моды могли бы многое почерпнуть здесь для своих изысканий, но… у них свои задачи, а у нас, как водится, свои.

-В общем и целом мнение таково, – резюмировал после часа напряженного вглядывания  Яковцев: одежка – нечто среднее между малорусской и белоруской, а, следовательно, можно предположить место действия: одно из местечек украинского… ну или белорусского Полесья. И все же…

-Что-то опять не так?!

-Да, нет: все так, все так… кроме малых незначительных деталей. Я в свое время занимался костюмами. Так вот: одежда та, и вроде бы не та…

-То есть?!

-Ну, вот, например, чем подпоясывались в то время? Правильно матерчатым кушаком. А теперь посмотри: картина, как говорится, маслом. Парубок. Одет не без претензий, что и понятно, девки не глянут на голодранца. Вышитая сорочка, порты, а подпоясан-то чем?

-И чем же?

-Видишь: широкий кожаный пояс с застежками, его использовали и как кошель для монет.

-И что же?

-А то, что такой пояс не носили в то время. Ни в украинских, ни в белорусских пределах. Вернее, носили, но столетиями ранее в Киевской Руси. А потом он вышел из обихода, правда, сохранился в Карпатах у горцев-гуцулов. Там такие пояса носили и в XVIII-м, и в XIX-м, да и в XX-м веке. Считается, что сохранились они у этих самых гуцулов со времен Киевской Руси.

Явная нестыковка и таких нестыковок я увидел не одну.

-Ну и…

-И тебе не кажется странным: вместо кобзы, бандуры – гусли; былина, а не украинская дума про какого-нибудь казака Мамая! Хотя, поди знай, что там у них за фольклор был. Да и где это вообще происходит?!

-Значит, мы оба сходим с ума!

-Опять ты за старое! Давай-ка берись за ум с другой стороны и попытайся рассуждать как человек науки…

-Боюсь вдвоем нам эта задачка не по силам, – продолжил после паузы Яковцев. – В общем, так: в ближайшие дни, после службы, отправимся за советом и дружеской, так сказать, поддержкой к одному маститому специалисту – он всегда открыт для общения с молодой научной порослью.

-И кто же этот почтенный муж?

-Фамилия достаточно известна, чтобы я ее называл…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ 

2 Речь идет о так называемом «божьем суде». У древних народов высшей судебной инстанцией считалась божественная воля. «Апелляция» к ней, происходила различными способами, получившими у историков наименование «ордалий». Например, – испытание кипятком. Происходило оно следующим образом. Перед тяжущимися сторонами, или же обвиняемым устанавливали котел с кипящей водой, куда бросали кольцо или иной небольшой предмет. По слову судьи следовало вынуть кольцо из котла. Затем на обваренную руку накладывалась повязка и опечатывалась специальной печатью. Через некоторое время повязка снималась. У кого рана заживала быстрее, тот и прав, ибо высшие силы на его стороне. Сходным образом происходило и испытание железом: следовало взять рукой раскаленный кусок металла и пронести его на расстояние трех шагов; после чего руку завязывали полотняной лентой. Если заживление ожога протекало нормально, это принимали за признак невиновности.

Одним из видов «божьего суда» были поединки, широко бытовавшие и у наших предков, о чем свидетельствуют арабские источники IX-X веков. Так, Мукаддези, писал, что, когда «царь решит спор между двумя тяжущимися, и они решением его останутся недовольны, тогда он говорит им: разбирайтесь мечами своими – чей острее, того и победа».

3 Оружия.

4 Серебряные слитки, выступавшие, в том числе и в качестве компенсации за убийство. Так, по Русской Правде за убийство свободного мужа, приближенного к княжескому двору назначалась «вира» в 40 гривен.

5 «Судная рота» – оправдательная присяга – разновидность «божьего суда». Так можно было снять с себя обвинения – честное слово ценилось очень высоко.

7 Смерд – изначально свободный земледелец-общинник – с развитием феодальных отношений терял свое равноправие, становясь плательщиком дани и прочих платежей. В глазах представителя господствующей врехушки племени полян это что-то вроде «мужика» для «барина» XIX века, хотя сами «мужики» так себя именовали в уважительном смысле (как, собственно, и в наше время).

8 Изгои – особая социальная категория в Древней Руси. По некоторым данным, находились под княжеской защитой. По Русской Правде штраф за убийство изгоя – 40 гривен.